Ругать царей за проступки (чаще мнимые), за ошибки и несправедливость (по мнению ругателей), а чаще за то, что они цари (не как все), в просвещённом обществе всегда было модно и до революций 1917 года. Затем ругань стала официальной в потоке пропаганды народного счастья при большевистских самодержцах.
Особой ругани в XIX веке подвергся Александр I, невзирая на то, что «он взял Париж, он основал Лицей», как отметил остепенившийся Пушкин. К слову, сам наш великий поэт отличился в «обзывалках» внука Екатерины ещё до так называемой ссылки. Правда, с годами «простил ему неправое гоненье» (по Пушкину же).
Положа руку на сердце, спросим: «Какое гонение!?». Можно ли назвать гонением отправку на цветущий юг (к полуденным морям и горам, с их романтикой древности) неуёмного проказника, участника предосудительных поступков в компаниях золотой молодёжи? Именно тем наиболее прославился в столице свежий, но не усердный чиновник МИД, выпущенный из Лицея летом 1817 года. Более того, по словам самого царя, «Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами...». «Руслан и Людмила», «Деревня», другие шедевры не в счёт: они написаны во время отдыха от непосильных развлечений, часто опасных, сочинены во дни болезни, также при посещении материнского имения на реке Сороть. Есть основание предполагать, что в пору юношеских увлечений пороками высшего света Пушкин бы погиб если не физически, то погубил бы свой созревающий талант. Ему была нужна встряска новыми, непременно чистыми впечатлениями, возвышающими душу и взрывающими воображение.
И это дал ему царь. Разумеется, Александр Павлович не думал спасать стихотворца-хулигана, по мнению власти. Вершитель европейских судеб просто удалил заигравшегося в республиканца правонарушителя из столицы.
«Ссылка-а!», -завопили ряженые демократы всех эпох и до сих пор вопят. Пушкина-де лишили так необходимой ему атмосферы литературного Петербурга. По комфортности жизни эту ссылку можно сравнить с ленинской в Шушенском, где Владимир Ульянов за царские денежки обогащал марксизм ленинизмом.
Пушкин со вкусом гостил в Кишинёве у друга семьи Сергея Львовича генерала Инзова, продолжая шалить, но и набираться новых впечатлений в «глуши степей», где витала тень Назона; с семьёй легендарного генерала Раевского объехал Причерноморье, Кавказ, Крым, что породило букет южных поэм и поток звучной лирики. Наконец оказался в Одессе. Но там не повезло. Генерал Воронцов законно требовал от опального чиновника хотя бы видимости работы, оставляя ему при этом время на поэзию. Но поэт открыто стал волочиться за его женой, отчёты по службе писал в рифму. Одесский праздник закончился высочайшим распоряжением переехать «ссыльному» в псковское имение матери.
По сути, это стало вторым спасением Пушкина, царским даром всей русской литературе. Ибо в Михайловском она достигла под пером поэта той сияющей вершины, которой равна только вершина Болдинской осени.
Но сам «изгнанник» вначале воспринял переезд из Одессы в деревню, как личную катастрофу. Он то впадал в хандру, то буйствовал, хотел застрелиться на глазах домашних, которые поспешили покинуть летний дом. Хватив лишнего, грубил няне. К счастью для него и для нас, музы отвлекли его от мрачных мыслей и унесли, я так представляю, в свой мир, которому Пушкин был предназначен с рождения.
«Ура, наш царь! Так выпьем за царя», - напишет Пушкин в конце своей короткой жизни.
Мне так представляется первый день Михайловской «ссылки»:
Ночь бессонная. Злая слеза.
Утро встретил на мокрой подушке.
«Родионовна, где моя кружка?
Не перечь, коли барин сказал!
Что там матушка бродит чуть свет?
Слышу голос её раздражённый.
Лев заглядывал с рожею сонной,
сделал ручкой: мол, братец, привет.
Сибаритствует, знать, моэор:
тянет кофеем свежим с террасы.
Вот кто день проведёт не напрасно,
домочадцам ленивым в укор.
Только Оленька, старшая дочь
в этой Богом забытой семейке,
где-то в парке грустит на скамейке.
Чем ей, бедной, могу я помочь?
Скука! Боже, какая тоска!
Это, Сашка, тебе не Одесса,
рай земной для пиита-повесы,
где ты козликом резвым скакал.
Как прикажете день пережить?
Прокатиться ль в Петровское к деду?
Или к позднему, может, обеду
дев тригорских пешком навестить?
Будьте прокляты, царь и судьба!
Воли! Воли! Так хочется воли!
Застрелиться ли под вечер, что ли?
Чем, скажите, я лучше раба?».
Пушкин, будь благодарен судьбе
и царя не кори за изгнанье.
Это мудрая Русь испытанье
посылает с любовью тебе.
