Предисловие
Он человек! им властвует мгновенье
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
А. Пушкин
Наконец-то в художественном исполнении бронзы и камня под кремлёвской стеной мы напомнили себе о том участнике Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода Русской армии 1813-14 годов, который в списке героев тех грозных лет стоит под № 1. Уже имперская историография второй половины XIX века принижала значение главного архитектора побед над Наполеоном. А советские историки вовсю старались представить его жалкой фигурой. Подобно этой «традиции» нередки попытки принизить значение Сталина, как Верховного Главнокомандующего в период ВОВ. Мол, тогда и тогда победителем был народ – тело без головы.
В очерке «Месть по-русски» я подробно описал, как 10 апреля 1814 года по Православному календарю, на Пасху, в центре Парижа, волей императора Александр I было проведено православное богослужение. По его окончании царь писал домой:
«Из холодной отчизны Севера привёл я православное моё русское воинство для того, чтобы в земле иноплеменников, столь ещё недавно наступавших на Россию, принести совокупную, очистительную и вместе торжественную молитву Господу… Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели. Мне было забавно видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского православного креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность к нему приложиться».
В этом письме, отразившем события тех дней, удалённых от нас на 205 лет, весь внук Екатерины и потомок Петра, личность противоречивая и загадочная. О ней поговорим сегодня под впечатлением «критики» на мою вчерашнюю заметку «Он основал Лицей».
Лежачих не бить!
31 марта 1814 года войска антинаполеоновской коалиции вошли в Париж. Коалицию по праву, никем не оспариваемому, возглавляла Россия. Среди союзных венценосцев континентальной Европы император Александр I был единственным, кого вершитель её судеб не смог одолеть. Он без колебаний, даже в самые тяжёлые для своей страны и её армии дни, держал курс на подписание мира с Наполеоном только в поверженной столице его чудовищных владений. Некоторые монархи успели побывать в услужении у коронованного самим Папой гениального выскочки. Кое-кто поторопился породниться с ним. Почти все они дали своих солдат для похода на Москву, приняли участие в убийствах ни в чём не повинных перед ними людей, в разорении их страны. А после изгнания из России дванадесяти языков, испуганно поглядывая в сторону Парижа, со вздохами, бочком переместились в стан Александра, назвавшись его союзниками.
В кавалькаде коронованных особ со свитами и генералитетом каждый монарх тайно считал себя центром внимания, но взоры парижан были направлены на одну фигуру - на молодого, красивого, рослого царя. Он восседал на белом коне в белом мундире кавалергардского полка, с пышным белым султаном на треуголке, как торжествующий призрак заснеженной равнины, на которой осталась шестисоттысячная армия непобедимого, казалось, Бонапарта.
Русских изумляло, как встречали их, победителей, побежденные французы. Из окон свешивались белые простыни - под цвет знамен Бурбонов, улицы заполнила нарядная ликующая публика, французы рвались к Александру, целовали его коня, ботфорты; пытались, дабы выразить свою лойяльность, сбросить медного Наполеона с Вандомской колонны, и только вмешательство лейб-гвардейцев Семеновского полка помешало этому. Торопились переименовать Аустерлицкий мост, на что царь заметил: «Достаточно, что я по нему иду». Какой-то буржуа, оттеснив национальных гвардейцев, поставленных вдоль дороги для порядка, протиснулся вперёд: «Мы уже давно ждём Ваше Величество!» Потом, уже в будни оккупации, появление в общественных местах офицеров - «северных варваров» - вызывало рукоплескания и крики «да здравствуют русские!»
Разве так встречала Наполеона Москва? Сначала долгое, оскорбительное для императора ожидание на Поклонной горе «бояр с ключами». Потом солдаты Великой Армии, опасливо озираясь по сторонам, делают последний бросок к Кремлю по пустынным улицам покинутого населением города (из 250000 населения осталось, от силы, 15000). И сразу, в первую ночь оккупации, мщение огнем, народная безжалостная война. Нет, в глазах завоевателей Парижа «французишки» не заслуживали ни уважения, ни… мщения. «Солдаты русской армии не питают ненависти к врагу, не помышляют мести за унижение родного края, - пишет французский писатель Анри Труайя в биографии Александра I. - Жители столицы не могут вообразить, что Париж подвергнется участи Москвы… По мере того, как войска продвигаются по бульварам, ликование парижан возрастает. Можно подумать, что французы обрели вторую родину и эта родина - Россия». Подобные картины дал Ф. Эриа в романе «Семья Буссардель»: «Всем в столице русские были ближе, чем другие союзники…На Елисейских полях царила приятная атмосфера дружеской близости, какой не было на других бивуаках». Эриа описывает и палатки казаков на аллеях бульваров, у подножия мраморных коней Марли, куда стекались праздные парижане без страха.
Разумеется, в глазах победителей это были уже не те французы, которые прогулялись от Немана к Москве и обратно. Но «не те» по внешним признакам и вынужденному поведению. Их глубинную суть в конце концов понял император Александр, покидая Париж, город, который «был всем ему обязан» (Ф.Эриа). Царь бросил с горечью: «На этой земле живет тридцать миллионов двуногих животных, обладающих даром речи, но не имеющих ни правил, ни чести…» (как верны эти слова в свете сегодняшнего поведения французов в отношении «Мистралей»!). Эти слова были сказаны Александром под воздействием открытия заговора вчерашних союзников. Ведь ещё кровь дымилась на полях сражений, а Вена и Лондон, и «примкнувший к ним» Париж заключили тайный союз, направленный против России и Пруссии. Документ попадёт в руки царю. Но он отправит его в огонь камина со словами: «Забудем об этом». Великолепный жест. Но что осталось на душе!
Можно понять Александра. Благодаря его энергичному заступничеству, Франция освобождалась от выплаты контрибуций и возмещения ущербов, на чём настаивали союзники. Царь не согласился передать Пруссии Эльзас и крепости на Рейне. Были и другие уступки. Он объяснял их тем, что мир в Европе того стоит. Не надо разочаровывать тех, кто принял как должное падение Наполеона. Но и неразумно раздражать бонапартистов. Царь решительно против ссылки Бонапарта на Азорские острова, на чём настаивают австрийцы и англичане. Александр проявляет сострадание к судьбе побеждённого императора и предлагает ему в пожизненное владение о. Эльбу и два миллиона франков содержания (правда, из кармана «реставрированного» Бурбона, которого Романов едва терпит за его спесь). Приближённые царя, бывало, давали понять ему, что находят его благожелательность к Франции чрезмерной. Критикам казались ничтожными территориальные приобретения России в обмен на страдания народа и пролитую кровь. Александр и сам видел: его страна разорена, города в развалинах, финансы расстроены. Предстоит трудная восстановительная работа. И всё-таки, в этом православном человеке, наделённом высшей земной властью, представляющим всю Россию, берёт верх христианин. Он прощает поверженного, который недавно явился русскому народу в образе Антихриста.
Северный Сфинкс
Когда Европа успокоилась, доверив англичанам стеречь Бонапарта на о. Св. Елены, а русские полки возвратились домой, в мистической душе императора ростки врождённых и в юности возникших желаний разрослись до чудовищных размеров, заполнили всё его существо, вытесняя разум. А ум у него был рациональный, пытающийся сомневаться, взвешивать, сопоставлять.
Работая над романом «Сказания древа КОРЪ» («Роман с Россией»), я творческим путём близко сошёлся с Александром, обнаружил возле него гусарского ротмистра, который сопровождал императора в его прогулках по окрестностям Царского Села летом 1825 года, последнего года в жизни Александра.
Однажды они наткнулись на возницу, который избивал кнутом клячонку. Бедняга не могла сдвинуть с места застрявший в тележной колее воз с дровами. Чувствительный государь не мог вынести такого зрелища. Ротмистр вмешался. Разъярённый мужик не сразу сообразил, в чьих оказался руках. Стал рваться, повторяя: «Мой конь! Моя власть!». Затрещина привела его в чувство. Не узнанный им царь и другой барин, подсобив клячонке и оплатив её владельцу оплеуху серебряной полтиной, продолжили путь. На привале Александр сказал:
- Чем мы, цари, отличаемся от того мужика! У каждого из нас свой воз – страна. И бессловесная, покорная тварь – народ. И, как тот несчастный поганец, мы мним себя владыками живого имущества. Мы присвоили себе право карать и миловать, гнать на бойню, то бишь, на войну. По настроению можем лишить мыслящее стадо подножного корма и стойла. В юности некоторые из нас горячо берутся за либеральные реформы, обещают подданным облегчение от тягла, но бессильно опускают руки перед первыми трудностями. Предают доверие нации. Потом, не чувствуя прежнего благоговения и обожания, часто сталкиваясь с ненавистью, начинают решать все проблемы кнутом. Я именно такой владыка, ротмистр. Недаром называют меня Северным Сфинксом. Моим наставником был Лагарп, говорят, брат Робеспьера. Моим помощником стал реформатор от Бога, Сперанский. Но я не осуществил ни одного обещанного преобразования. Вопреки намерениям, остался самодержцем. И предпочёл править Россией по-Аракчеевски. Изгнавших Антихриста оставил в рабском состоянии, многих обрёк на военные поселения. То есть не только не оправдал чаяний народа, но посеял вокруг себя злобу и разочарование. Но теперь я готов перечёркнуть прошлое. Все мои мысли поглощает будущее. Только оно уже не на земле. Оно – по ту сторону.
Ротмистр возразил:
- Вы несправедливы к себе, мой государь. Посмотрите, как едина и целостна Россия по сравнению с кипящим политическими страстями французским котлом! И это ваша заслуга. Наполеон был великим полководцем, но у него не достало твёрдости навести порядок в собственной стране. Что это за император, от которого в решающую минуту уходят маршалы и уводят за собой войска, как было накануне первого отречения!
На эти слова последовал ответ:
- Вы повторяете мои мысли, ротмистр. Впрочем, многие так думают. А что касается возможностей владык, их у каждого столько, сколько отпущено свыше. Меня всегда поражала мысль о внезапных поворотах судьбы, об её изменчивости, о тщете усилий земных владык и целых народов. Абсолютно ничего не зависит от нас. Мы лишь игрушки в руках Провидения. У меня нет способностей военачальника, разве что парадом могу командовать. Однако Провидение назначило мне стать победителем величайшего стратега и тактика. Наполеон, отступая от Москвы до Парижа, не проиграл почти ни одного сражения (разве что под Лейпцигом был посрамлён) и всё же оказался побеждённым. В день отречения в Фонтенбло у него было шестьдесят тысяч пехоты, но он не двинул их на союзников, какая-то неодолимая воля сковала его решимость. На следующий год он вернул себе трон, начав поход с одной тысячью штыков, и вот нелепый случай под Ватерлоо крадёт у него почти выигранную битву. Как оказался на пути его кирасир овраг, ранее на том месте не существовавший… Я не создан для высшей власти. Это династическая ошибка, всё тот же случай. В юности мечтал удалиться от мира, жить отшельником. Но, признаюсь, манила и власть как неизведанная соблазнительница. Что ж, я её изведал в полной мере. Она больше не интересует меня, поверьте. Я пережил крах всего, в чём видел своё предназначение. Теперь ничто не держит меня на троне, кроме долга. Если братья позволят, с лёгким сердцем удалюсь от мира, чтобы кончить свои дни в уединении, служа Богу. Это не такой уж большой секрет. Я говорил Вильгельму Прусскому: откажусь от трона, когда мне исполнится пятьдесят лет. Я хорошо себя знаю. Через два года у меня уже не останется ни физических, ни душевных сил, чтобы управлять такой огромной империей.
По мнению одного французского литератора, у победителя Наполеона была сильная душа и слабый характер. Поэтому линия его жизни получилась причудливой, изломанной. Сплошные зигзаги. Многих современников Александра Благословенного озадачивала нескрываемая тяга просвещённого владыки полу-мира к мессианству и военной дисциплине одновременно. В одной его руке кадило, в другой кнут. Он мог в одной фразе упомянуть и Божье царство и сибирскую каторгу. Ему свойственны были мелочные служебные придирки, вспышки гнева по пустякам и тут же искреннее раскаяние. Сложный, странный, непонятный человек. Действительно, Северный Сфинкс, как называли его в Европе. Тем не менее, обожаемый доброй половиной соотечественников.
Незаконченный эпилог
В свете сказанного становится правдоподобной история таинственного старца Фёдора Кузьмича. Родства не помнящий появился на юге страны в те декабрьские, 1825 года, дни, когда неожиданно скончался, для чего-то забравшись в заштатный Таганрог, Александр I – цветущий мужчина 48 лет. Тело покойного, с неузнаваемым, якобы искажённым странной болезнью лицом, медленно повезли в Петербург, к склепу в императорской усыпальнице. Похожий на него, словно двойник, старец в это время пробирался в сторону Урала. Он осел в Томске. Прожил в нём затворником до 1864 года, получил известность святого старца. Но это уже, как говорится, совсем другая история, вариант которой я представил в названном выше романе.
