В первую субботу нового года министр Западюра решился на поход в оперу. Прошлый министр был частым гостем в Национальном оперном театре. И даже слыл знатоком Бизе, Чайковского и Верди. Александр Маркович ни в чем не хотел отставать от изгнанного конкурента и тоже решил приобщиться к искусству. Вот только народа он слегка побаивался. Рассуждал примерно так: "Театралы, конечно, каста культурная. Да ведь времена нынче такие, что все вперемешку... Мало ли кого теперь туда пускают?". А потому Александр Маркович пожелал запастись охраной. Да такой, что весь центральный партер по замыслу должен был быть ею охвачен.
Но посовещавшись, в последний момент решили, что безопаснее забронировать последние ряды партера, в равной степени отстраненные и от прочих кресел, и от амфитеатра. Такая расстановка обеспечивала безопасный тыл правительственной чете.
Министр намеревался провести этот вечер в окружении любимой супруги Лидии и своего малолетнего сына Тараса. В оперном давали "Щелкунчика"...
- Пора Тараску приобщать к прекрасному! - говорил жене Александр Маркович, теребя за ушко озорного темноволосого мальчика.
Министр питал надежды, что в будущем отпрыск сумеет стать достойным представителем рода Западюр. Отец давно вынашивал планы по поводу его будущего. Считали по классике: там был подготовительный коллеж - трамплин, обеспечивающий олимпийский прыжок, и дальнейший безоблачный полет в образовательные учреждения Парижа и Лондона, и возвращение парня в родные пенаты, - уже матерым, "зубастым" управленцем, полным идей и стремлений.
Порой Александр Маркович закрывал глаза и...мечтал. Грезил, как через десятки лет, в комфортабельной колонной усадьбе он, уже седовласый, встречает сына... Подле Тараса сияющая молодая богиня. Все сверкает роскошью и благополучием. И он, произнеся торжественную речь, передает наследнику "корону" и прочие властные регалии, необходимые большому человеку.
И все в его видениях было разложено по полочкам. Все так размеренно и натурально. Лишь один нюанс почему-то оставался за кадром - держава и ее состояние. Не было в тех грезах обустроенного общества. А эпидемии, неотремонтированные дороги, всевозможные коллапсы и вовсе как-то не вмещались в представления министра. Он хотел видеть балет, а не подноготную...
О визите первого министра было известно лишь исключительным лицам. В целях безопасности о нем не афишировали. Ситуация в обществе была весьма напряженной. Демонстрации голодных не освещались. Лица обманутых вкладчиков не печатали в газетах. Но вышедший из бедности Западюра обладал хорошим воображением...
За час до представления у дверей оперного театра уже звучали рации. Посетители с любопытством рассматривали крепких ребят в темных костюмах. Их воспаленные глаза беспокойно бегали по сторонам. Сразу же пошла молва о неких таинственных, высоких гостях. По плану семья Александра Марковича запускалась в холл после второго звонка. Но пробегая даже по полупустому внутреннему коридору, министр старался не глядеть по сторонам. Он немного нервничал. Его супруга, Лидия Николаевна, все куталась в свое белое , пушистое боа, как будто желая укрыться от посторонних взглядов. Один только Тарас был весел и безмятежен. Он передвигался вприпрыжку, держась за руку матери.
Зал был заполнен до отказа. В условиях непрекращающегося экономического кризиса искусство оставалось единственной отдушиной для общественности. Западюру грела мысль о том, что в партере будут находиться наиболее платежеспособные слои населения. "Значит, косых взглядов должно быть меньше", - думал министр, рассматривая оперную публику. С балкона на них тотчас были наведены лорнеты. Западюра хорошо усвоил заповеди кембриджской школы, а потому, ощутив на себе любопытные взгляды, уверенно заулыбался. Его примеру последовала и супруга, втайне питавшая отвращение ко всему, что находилось далее их партерных владений.
- Публика очень разная, Саша. Нет единого дресс-кода. Мне даже кажется... многие из здешних посетителей в Вене не прошли бы дальше пропускного станка... - шепотом сообщила министру супруга. - У нашего народа не выработана культура. Нет чувства вкуса.
- Милая, я полагаю из тебя бы вышел отличный советник министра культуры... - ласково ответил жене Александр Маркович. Он адаптировался на новом месте и уже находился в предвкушении будущего действа. - Хоть поглядим на наших артистов. Не ударят ли в грязь лицом, - добавил первый министр и крепко обхватил ручки своего сидения.
- Мам, мам, смотри какая лампа! - громко крикнул маленький Тарас и ткнул пальчиком на громадную, сверкающую под куполом люстру.
- Малыш, так делать неприлично, - Лидия Николаевна тотчас указала сыну на ошибку.
Александру Марковичу не понравилось, что Тарасик смотрел на верхние ряды. Первый, второй и третий ярусы пробуждали в нем какую-то особую неприязнь. Неприязнь, перерастающую в легкий страх. Страх гедониста, думающего исключительно о собственной выгоде перед чернью, живущей откладыванием копеек на худой день.
"Они ненавидят таких, как мы, за смелость и успех", - думал Западюра, искоса поглядывая на верхние этажи зала. Министр давно убил в себе мысль о том, что частично его "успех" есть следствием грамотного обдирания сидящей сверху публики. Как и многие другие "слуги" народа он приписывал все заслуги исключительно своей предприимчивости. Он, как и многие другие "властелины жизни", мнил себя "сверхчеловеком", имеющим права если не на все, то на очень многое. Его грела мысль о многочисленной охране, способной скрутить всякого недовольного, кто бы позволил себе "цыкнуть" в его сторону или в сторону его семьи. Он был недосягаем для публики сверху.
Так думал министр Западюра, физически хрупкий, но волевой человек в дорогом костюме, королем восседавший среди своих телохранителей. Но Александр Маркович не мог предполагать, что в это самое время, с высоты третьего яруса, на него был направлен...взор отчаяния. Он не мог знать, что в этот морозный январский вечер поглядеть и послушать "Щелкунчика" пришел преподаватель литературы Пролетко Николай Иванович. Пожилой мужчина надеялся развеять свою скорбь под музыку Чайковского. Но эффект получился прямо противоположный. Как только погас свет и зазвучал оркестр, еще большее отчаяние овладело им. Картины из прошлого перемешались с картинами настоящего. Обострились все горестные чувства. Пред глазами Николая Ивановича предстала Неотвратимость. Черные полосы жизни на ее одежде теперь, как будто бы в насмешку, под сказочную музыку Чайковского, слились в одну сплошную мрачную массу. Глаза учителя наполнились слезами обиды. Казалось, надежды больше не было. Он сжимал в руке свой порванный билет третьего яруса и в то же время принимал важнейшее решение в своей жизни. Он глядел на сцену, но не замечал ни эпатажного волшебника, ни крысиного короля, мастерски орудующего тростью. Его мысли жестоко контрастировали с атмосферой праздника, что царила в зале оперного театра.
А маленький Тарас приходил в восторг от каждого гимнастического трюка крысиного монарха. Улыбаясь, мальчик глядел то на сцену, то на отца, словно выискивал сходства между папой-министром и сценическим владыкой в костюме грызуна. Александр Маркович сидел с довольною улыбкой на устах. Мгновения летели незаметно.
Первое действо было завершено. Зал разразился восторженными аплодисментами. Лидия Николаевна, не скрывая нахлынувших чувств, одна из первых вскочила с места и крикнула: "Браво!" Александр Маркович утвердительно кивал и направлял в адрес артистов свои министерские одобрения: "Хорошо. Это очень хорошо. Знай наших!".
Вскоре в зал вернулось освещение. Впечатленная балетом, публика уже намеревалась "рассосаться" по буфетам. Александр Петрович ангажировал Лидию Николаевну и Тараса на чай с тортиком. Охрана уже сформировала для них "коридорчик". Казалось, все гости в театре были веселы и беспечны. В какой-то момент министр даже посчитал, что волнения его были напрасными. И что современный свет, пускай и неоднородный, но вовсе не такой уж гадкий, каким он виделся ему ранее. Но не успели толком театралы выбраться из своих лож и кресел, как с высоты третьего яруса донесся чей-то пугающий голос.
- Люди! - пожилой мужчина разразился криком безумного пастора. Его затяжное "ю" было преисполнено невыразимой боли. Словно мученик под пытками отважился на заключительное обращение к толпе. По залу пронесся тревожный шепот. Лица театралов переменились. С волнением люди наблюдали за мужчиной в коричневом пиджаке. Он возводил руки к куполу. Его большие безумные глаза внушали ужас. Переменился в лице и Александр Маркович. Он отреагировал мгновенно. Обратив взор к третьему ярусу, министр сразу впал в ступор. От внезапности он даже приоткрыл рот.
- Люди! - повторил мужчина тем же страшным голосом, глядя в партер. - Христом-богом клянусь! Сил больше нет! Терпеть нет больше мочи! Я учитель! На оплату квартиры - не хватает! На коммунальные - не хватает! На еду - н-е х-в-а-т-а-е-т! Люди, как преподавать... когда преподавать стыдно!?
На третьем ярусе вокруг оратора образовался вакуум. Люди перешептывались, "охали" на расстоянии, давали какие-то советы. Кто-то даже обратился с призывом "привлечь сюда охрану". В то же время, личная охрана Западюр уже формировала вокруг министерской семьи "каре".
- Боже мой, кто-нибудь, снимите его оттуда, - жалобным голосом молвила Лидия Николаевна.
- Папа, что с этим дядей? - спросил Тарасик Александра Марковича, явно напуганный этим необычным явлением. Но министр не мог вымолвить ни слова.
- Голодаю! Голодаю, люди! - продолжал мужчина, стоя по центру, между рядами третьего яруса. Он находился у самого края, упираясь своей худощавой талией в оградительный бортик.
- Я ведь не скотина, - мужчина начал безумно глядеть по сторонам. Театралы, словно под воздействием ударной волны, шарахались от его взгляда. - Я школьный учитель, люди! Я не могу себе позволить сменить одежду! У меня мерзнут ноги! Я в летних ботинках! - мужчина демонстративно, лихорадочно приподнял сперва одну ногу, потом другую. "Мужчина, ну перестаньте. Возьмите же себя в руки. Ну где же охрана?" - с горечью произнесла из глубин яруса некая дама.
- Да снимите же его оттуда, - наконец в сердцах произнес Александр Маркович, болезненно зажмурив глаза. Несколько его "бульдогов" сразу выбежали в дверь.
- Вот! - внезапно учитель развернул перед публикой помятый билет. В тот самый момент к нему украдкой попытался приблизиться какой-то мужчина.
- Не подходи!! - заорал безумным голосом демонстратор. Не то спрыгну! - и вскочил ногами на защитный бордюр. Толпа тотчас ахнула. Раздавались крики и просьбы о помощи. Лидия Николаевна издала визг. Тарасик прижался к отцовскому колену и заплакал.
- Да сделайте же что-нибудь, - отчаянно произнес министр, надеясь на пособничество окружающих.
- Вот...отдал за него последние деньги, - глухо молвил учитель, в упор глядя на свой билет. Он опустил веки. Вокруг все будто застыло в молчаливом трагизме. Из глаз его покатились слезы.
- За унижение стыдно! Но оно...последним моим будет, - с этими словами учитель подался корпусом вперед и его щуплое тело понеслось в театральную бездну. Министерские "бульдоги" едва успели разбежаться. Мужчина угодил на задние кресла партера. Грохот приземления спровоцировал шоковый, страдальческий вопль в зале. Глядя на обезображенное, искалеченное тело несчастного Николая Ивановича, Александр Маркович судорожно осмысливал ситуацию. Кругом была кровь. Главу ощупывали телохранители.
- Не м-меня х-хватайте, идиоты... Его х-хватайте... - заикаясь, выговорил Александр Маркович. Лидия Николаевна потеряла сознание, а маленький Тарасик болезненно покачивался возле папы. Сидя на паркете, он рыдал, уткнувшись личиком в его брюки.
Такого завершения вечера первый министр никак не предполагал.
