Я сподобил Щелкунчику портативное кресло – на манер вольтеровского, он сам объяснил мне, что это такое и в чём его цимес. Не cкрою, видеть, как он задирает в нём когтистые лапки – смешно. Но мой попугай, кажется, хорошо понимает: с позиции шута ему говорить удобнее, а главное – удобнее выпрашивать спирт это табак. Он, конечно, считает их вредными привычками, но утверждает, что образ жизни для него – разновидность привязанности к отеческим гробам, расположенным у него по землям и морям половины мира…
– Кстати, хозяин, не кажется ли вам странным, что вы живёте с… попугаем? Несомненно, я прекрасен, – заявил Щелкунчик, – но очень сильно отличаюсь от женщины. К теории эволюции можно относиться по-разному. Господин Бергсон (которой Анри) считал, что эволюции присущи, скажем, тупиковые ветви, уделом которых осталось функциональное совершенство, как у насекомых, или красота, как у бабочки… Но не более того. Не будь, сударь, в сём вольтеровском кресле вашего покорного слуги… Я не знал бы, что можно сказать в этой связи о попугаях. Я функционален, как насекомое, красив, как бабочка… Но согласитесь, только наглость, алкоголизм, табакокурение и некоторое владение словом – вот те киты, которые удерживают меня в зоне гуманитарного интереса! И всё-таки, в потребительском смысле я далеко не женщина. Как бишь у Губермана? «Тепла, клубящегося в них»? Нет во мне этого тепла, как нет ничего из того, в чём это тепло могло бы клубится… Поэтому, мусье, извольте же плеснуть в мою мензурку: я ежедневно испытываю стресс, понимая, что я птица, которая однажды погорит на огне вашей любви к некоей женщине, будучи отправленным обратно к «Хмельной станции»… И откуда ей, вашей вероятной избраннице, будет знать, что дважды в одном месте свою судьбу не встретишь! Поэтому, хозяин, пишите, пока я жив… И Щелкунчик, понимая, что уже можно, схватил мензурку тремя пальцами ноги.
– Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что основным фактом эпохи является давление масс. В первую очередь нас интересует давление человеческих масс на экономико-политическую структуру государства и человечества в целом.
На заре промышленной революции некто Мальтус был озабочен, что создаваемое машинами богатство позволит населению расплодиться до размеров, несопоставимых с эффективностью сельского хозяйства, что будет голод... Этого не произошло, поскольку прогресс затронул все отрасли хозяйства и науки, голода не случилось – напротив, он в развитых странах ушёл в прошлое – но образовалась новая историческая реальность. За сто лет после Мальтуса, в течение девятнадцатого века население Европы выросло втрое и на сцену вывалилась масса так называемых простых людей, не знающих, но чувствующих, что дальше мир будет крутиться вокруг них: этого самого демократического большинства, которое, прибывая и прибывая, – поставило мир под власть себя, т.е. толпы. Всё стало явным уже во второй половине девятнадцатого века. Даже в приотсталой от европейских новин России надвигающееся нечто фиксировали Достоевский, Толстой, Чехов, Блок, Волошин. Во Франции же ещё Бодлер в середине века разразился злой и меткой статьёй «Школа язычников», где просил, чтобы его наконец избавили от засилия античных богов в головах, на устах и будуарах современников. Античных – значит языческих. А эпикурейские (скажем так) боги, воскресшие в довольно-таки католической Франции, это знак доступности благ уже не для верхов общества – а для его середины, к которой принадлежал Шарль Бодлер. Знаменитые «Цветы зла» знамениты потому, что Бодлер, как действительно выдающийся поэт своей нации, верно диагностировал современность: цветы зла, словно грибы, произрастают там, где закатывается солнце иерархии духа...
Основное производство оторвалось от земли-матушки, центр его переместился в города, они стремительно выросли, вобрав в себя новую главную социальную силу и экономическую мощь. Процесс начался еще в эпоху «Возрождения», но лишь фабрика и железная дорога обеспечили качественное изменение жизни. Машина сотворила чудеса прибавочной стоимости, а управляющий машиной рабочий осознал себе цену. Всеобщее избирательное право стало инструментом несменяемой власти денег: ведь, будем честны пред собой, избиратель в массе своей не адекватен, а значит управляем. Двенадцатый час всех европейских империй (в смысле, монархий, остающихся верными себе, внутренне не осознавших происходящего) пробил тогда, когда промышленность стала приближаться к уровню способности обеспечить товарами всех. Двенадцатый час империи парадоксально наступил вместе с империализмом. Правда, совпадение наименований лишь констатировало факт окончательного перехода смысла власти из области идеациональных структур к экономическим. От государства к монополиям. Общество накопления (традиционное) изменилось в развитых странах модерновым обществом потребления. Индустрия быстро спорола Господа Бога – как свинья. Свободные (неконтролируемые) рынки скоро закончились и традиционные империи стали досадной помехой корпорациям и банкам. В 1913 году образовалась ФРС США. В 1914 началась Первая Мировая, которую в Европе зовут Великой. Далее был спущен с цепи давно приготовленный Призрак Коммунизма. Ну и Призрак Нацизма, готовый загодя, также не заставил себя ждать. Немцы и русские – не то что французы: им кроме хлеба и зрелищ нужны борьба за хлеб и смысл в зрелищах. Тогда ещё были нужны...
В 1927 году Хосе Ортега издаёт свой бестселлер «Восстание масс» – призванный оправдать новую реальность и подготовить общественную мысль к будущим тоталитаристским явлениям. Я думаю, что книга эта неслучайная, потому что она вышла довольно поздно, ибо не содержала уже никаких открытий. Она, скорее, предупреждала, что раскрытые в ней тенденции захвата всей поверхности жизни («восстание масс»), ранее принадлежавшей избранным и привилегированным, могут привести к неожиданным последствиям, опасным последствиям. Которые не заставили ждать. Вторгнувшись повсюду, массы стали обустраивать все сферы жизни «под себя». Человечество сытых породило спорт (возрождение Олимпийских игр 1896 г.), а спорт начал стремительно вытеснять высокую культуру. Синематограф – литературу. Эпатаж – кропотливый труд. Консервативная реакция 20-х – 30-х проиграла, а Сексуальная революция 60-х завершила дело. Процесс шёл так быстро, что Россия – ну очень передовая в 20-е (вторая родина футуризма и первая – кубизма, конструктивизма и прочего эксгибиционизма) – в 68-м в Праге показала своё истинное лицо: Россия на своём православном корне, как и за 120 лет до этого, снова оказалась «консервативной крепостью» со своей высокой планкой духовно-интеллектуальной жизни, давно загубленной – для масс – в Европе и Штатах. Поэтому Советская Россия была обречена. Организованная на началах массовой Социалистической идеологии – идеологии вау-модуляций коллективного бессознательного, т.е. идеологии принципа удовольствия, постхристианства и, в общем-то, той же американской мечты, только для населения второго сорта – Советская Страна должна была разложиться внутренне, как только в ней ослабнет военное положение. Что и произошло после Сталина. СССР, как и Российскую Империю, проглотило мещанство – непобедимая ипостась и главная сила духа массы, на которую именно и делают ставки все умные люди с большими рычагами в руках.
Но потребляющее население (речь о народах теперь вести поздно, а о нациях – неприлично) представляет интерес до тех пор, пока оно даёт «молоко» экономического эффекта. Когда же священная корова экономического роста начинает пожирать сама себя – зубами потребителей и коррупционеров из разрастающегося аппарата, когда вдобавок выясняется, что экономический рост не может быть безграничным [1) азиаты тоже хочут есть, 2) экосистема планеты не может погасить всего количества используемой человечеством энергии] – возникает вопрос: зачем нужна эта «священная корова» не поймёшь кого избирающих масс – этих косных недалеких масс, всё более покрывающихся жировой массой? Впервые эти нечеловеческие вопросы были поставлены, думаю, ещё до Второй мировой, правда, в ином ключе: тогда ещё верилось. что гонка корпораций имеет смысл. Ну, не метафизический, но всё же, всё же, всё уже... Бойня, дав некоторые желаемые результаты (и немалый научный эффект), показала, что бойня это не метод. Если только в крайнем случае и где-нибудь на мировой периферии. В 1971 году отчётливо прорезался вопрос о сокращении населения. Иначе давление масс снизу обещало стать роковой проблемой: бесконечно плясать под их дудку (плясать над ними с дудкой) – значило погружаться в мировой маразм. В общем-то, мы недалеки от него теперь, но... Мир разделился, выделив прослойку публичных управленцев, профессиональных «говорящих голов», дело которых объяснять массам, какие ещё враги мешают им увеличивать комфортное и самодовольное потребление.
Постфашистская и посткоммунистическая – т.е. либеральная тоталитарность должна решать задачи сокращения населения, разобщения населения, оболванивания населения, развлечения (отвлечения) населения, мотивирования населения (в «цивилизованных» странах – отдельно, в остальных – по желанию их властей, если они сколько-нибудь суверенны), кредитования населения с целью увеличения его довольства и зависимости. С целью продажи массам их собственных иллюзий.
И спасением здесь явилась информационная революция 80-х. Как паровая машина создала либерализм 19-го века, как индустриальная революция моторов и электричества и полицейских спецсредств – создала жёсткий тоталитаризм века 20-го, так медиа-масс, интернет и современные возможности слежки и ментального контроля создают неототалитаризм – Тоталитарию третьего тысячелетия, которая попахивает серой апокалиптических предчувствий.
Двести миллионов камер видеонаблюдения работают на силы добра в Китае. В ближайшее время их станет втрое больше. Возможности хранения данных, опознания лиц и распознавания речевых намёков возрастают стремительно. Свободы воли уже нет – не только всеобщая слежка, но и экзистенциальная манипуляция налогоплательщиками, квакающими о своей свободе, но поступающими по плану и соответственно данному образцу – превратили человеческую личность в без пяти минут голем. Всякий пафос смешон, всякий подвиг лишён смысла – ибо он оскорбляет массы своей непохожестью на них.
Только таким макаром ящеры, которые, как известно, правят миром, могут контролировать давление масс. Все на спорт, даёшь аборт, жрать траву, менять пол, любить футбол, менять гаджеты, культура это секс-шоп, шоу-бизнес это стриптиз, родитель-один, родитель-два... И бросайте курить: ваше лечение дороже, чем дают налоги табачных компаний.
Трудно быть ящером. Будь вы на их месте – вы бы делали то же самое, ибо иного выхода нет. Ну а о серьёзном катаклизме, обнуляющем проблемы, они, видимо, не договорятся: у них тоже есть недостатки. Единые против масс – они не едины между собой. Поэтому, пока по старому плану: давление масс не должно разрушить глобальную скороварку. Сублимация и мастурбация, образование и протесты, хлеба и зрелища, терроризмы и чудеса будут происходить строго в отведённых для этого рамках... Но к этой теме мы еще вернемся.
И в этой связи я думаю о далёких средневековых предках. Быть может, они не были так уж наивны, как нам толкуют. И цепочка событий, как её вижу я, получается закономерной. От старца Филофея до, чёрт возьми, Иосифа Сталина. И, вы удивитесь, Николай Первый предстаёт очень интересной и трагической фигурой... Значит, ему у нас ещё долго – или никогда – не будет памятника.
Интересно, как одинаково проблемна жизнь ведущих европейских лидеров. Мэй, Макрон, Меркель. Банальность скажу: любая попытка субъектности в прекрасном новом мире чревата неприятностями. Путин на этом фоне выглядит фигурой монолитной и героической. И может быть, одна Россия ещё сохраняет некий стебелёк мировой надежды. Может быть, и «безумства» Трампа – совсем не безумны. Но русскоязычному попугаю логичнее считать так, что вкладываться душой и сердцем в Россию сегодня это то, что ещё дает смысл одинокому мятущемуся бытию: может быть эта страна и вправду – филиал неба?
Только подружнее бы. И почестнее.
Ведь в этом деле иначе нельзя.
