С.А. Кравченко, А.И.Подберёзкин СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ КАК КАЧЕСТВЕННО НОВЫЙ ФАКТОР СИСТЕМНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИИ В XXI ВЕКЕ

Статья посвящена анализу взаимосвязи социальных аспектов интер­нет-сетей и вопросов обеспечения безопасности России. В ней показано, что современные реалии обретают глобо-сетевой характер, что амбивалентно сказывается на развитии цивилизационных и общественных взаимодействий. С одной стороны, социальные сети открывают новые возможности для взаимо­действия людей, проживающих в разных странах, с другой стороны, – они могут быть использованы для проведения политики эксклюзии на глобальном уровне, что объективно производит новые риски и уязвимости. Особо рассматриваются возможности инсценирования реальности глобального риска в социальных сетях, что в качестве ответной реакции может провоцировать военно-политические конфликты и даже войны. В контексте прагматизации и глобазизации политики акторов западной локальной цивилизации сети обретают качества нового и вы­сокоэффективного вида оружия, предназначенного для разрушения и уничтожения наиболее приоритетных политических целей. Конкретно анализируется харак­тер современной политики и войны с точки зрения возможного использования социальных сетей. Преодоление новых рисков и уязвимостей безопасности авторы видят на путях смены вектора развития научного знания с прагматического на гуманистический.

В начале XXI в. резко обострилась меж­дународная и военно-политическая об­становка, что обусловлено стремлени­ем акторов западной локальной человеческой цивилизации сохранить своё доминирование в мире. Это произошло, с одной стороны, на фоне уничтожения главного конкурента Западу в виде Организации Варшавского Договора и СССР, остатки которых перестали представлять ему угрозу. Как заметил Е. Фёдоров, в 1991 г., по­терпев поражение, мы не просто стали другим государством или другими пятнадцатью госу­дарствами, мы стали государствами, получив­шими внешнее управление [25, c. 16]. С другой стороны, признание эффективности силовых политических инструментов привело к реанима­ции политики силы.

Общий ход развития событий в Европе и мире объективно привёл к созданию и использо­ванию новых средств и способов ведения сило­вой политики. Среди них особенно эффективны­ми оказались информационно-психологические средства, создаваемые на базе появившихся в конце ХХ в. социальных сетей. Социум, по су­ществу, обрел глобо-сетевой характер. Как отме­чает известный испанский социолог М. Кастельс, зарождается и получает развитие «новая форма общества, сетевого общества», последствия чего были амбивалентны. Наряду с явными преиму­ществами, открывшимися для взаимодействия стран и народов, возникли новые неравен­ства: «Глобальные сети включают одних людей и территории и исключают другие» [28, c. 17]. Эти новые реалии – возможности выборочной инклюзии и эксклюзии на глобальном уровне – западные политики попытались использовать исключительно в своих прагматических и под­час меркантильных интересах, что, естественно, порождает новые риски и уязвимости [7].

Можно с уверенностью утверждать, в XXI в. появился новый вид оружия, причём оружия массового поражения – механизм «инсцени­рования реальности глобального риска» в социальных сетях… «через воображение и инсценирование мирового риска будущая ка­тастрофа становится настоящим – зачастую с целью избежания её принимаются значимые решения в настоящее время» [27, c. 10]. Так, инсценирование рисков свободе и демократии привело к «беспрецедентным» войнам в Афга­нистане и Ираке, потому что они «были пер­выми войнами в человеческой истории против культурно производимого риска» [26, c. 147]. Как видно, инсценированные угрозы благода­ря манипулятивному воздействию на сознание людей могут превращаться в реальные опасно­сти, имеющие тенденцию распространяться во времени и охватывать всё новое пространство. С тех пор данный тип оружия быстро развива­ется и всё чаще применяется.

Отличительной особенностью оружия инсценирования рисков является прежде всего то, что оно далеко не всегда и не всеми призна­ется оружием потому, что не относится к тради­ционным средствам поражения, хотя решение и его применение принимаются на самом высо­ком политическом уровне, а последствия таких решений носят далеко идущий политический характер. Так, запрет на использование сети Linkedin в России, принятый 17 ноября 2016 г., привёл к официальному протесту со стороны правительства США [20].

Тем более, что такое деление на «летальные» и «не летальные» часто удобное прикрытие для прямого военного вмешательства в дела других государств. Кроме того, в последние десятилетия в воен­ном искусстве произошли серьёзные изменения системного характера, в результате которых соб­ственно военные средства стали использоваться в качестве обязательного компонента силовой (но не обязательно военной) политики. В США, например, в современной военной стратегии признается «подчинённость» собственно во­енных средств использованию других средств воздействия в политике: «Наши военные (воз­можности) поддерживают дипломатические, информационные и экономические действия, предназначенные обеспечить наши националь­ные интересы»[29, c. 5]. В этой связи примеча­тельно, что в военной стратегии США именно военные средства содействуют повышению эф­фективности применения иных силовых средств, а не наоборот.

При этом и в политическом, и в военном искусстве социальные сети в наибольшей степе­ни отражают именно социальные особенности первого и второго видов искусств, которые – и об этом нельзя забывать – имеют исключительно важное значение. По сути в современной поли­тике через инсценирования различных смыслов в социальных сетях создан механизм максималь­но полного учёта индивидуальных потенциалов личностей и их использования, допускающий создание эффектов манипулирования огром­ными массами людей, особенно в условиях неопределённостей, дисперсии виртуального и реального. Как писал в своё время гениальный военный теоретик Р. Грин, «Военное искусство имеет дело с живыми людьми и моральными си­лами – отсюда следует, что оно никогда не может достигнуть абсолютного и достоверного. Для неведомого всегда остаётся простор…»[2, c. 58].

Таким образом принципиально новой ре­альностью военно-силового противоборства в XXI в. стало стремительное развитие и быстрое использование в борьбе субъектов и акторов – участников формирования международной об­становки (МО) средств информационной войны, прежде всего, интернета и социальных сетей, которые превратились в важнейший фактор си­стемной безопасности. Этот фактор стёр и без того условную грань между МО и ВПО, которая стала ещё менее заметной, а роль силовых (но не военных средств) принуждения в политике ещё более усилилась.

Это обстоятельство – «война без войны» –, в свою очередь, привело также к тому, что произ­водство инсценированных различных смыслов в социальных сетях превратилось в важный фак­тор не только военно-политического успеха, но и классического обеспечения безопасности, мира и стабильности, от степени которых непосред­ственно зависит масштаб и актуальность угрозы. «На рубеже нынешнего века мир перешёл к но­вому типу противоборств, осмысление которо­го продолжается, – справедливо подчеркивает Е. Егоров. – Механизм «порабощения» против­ника претерпевает качественные изменения. Из научного лексикона вытесняется категория «война» категорией «операция». Сущность об­щественного явления от этого не меняется. Речь идёт о сетецентрических войнах, сетевых под­ходах к ведению противоборств» [3, c. 180]. И далее: «Сеть» в широком понимании включает в себя одновременно различные политические и социальные составляющие. Ими могут быть – боевые единицы, система связи, информаци­онное обеспечение операции, формирование общественного мнения, дипломатические шаги, социальные процессы, разведка и контрразведка, этнопсихология, религиозная и коллективная психология, экономическое обеспечение, ака­демическая наука, технические инновации т.д.

«Сеть» стала неразрывно связана с полити­кой и вооружённой борьбой. Особенно когда сложились условия для ведения сетецентриче­ской войны, в которой огромная роль принадле­жит субъективному и когнитивному факторам, а также инсценированию смыслов.

При этом главная особенность сетецентрической войны, которая неизбежно отражается на характере современной международной обстановки, за­ключается в том, что она не имеет начала и конца, она ведется постоянно, и её цель – обеспечить тем, кто её ведет, способность всестороннего управления всеми инструментами влияния в политике и действующими силами человечества.

При этом существующие «громоздкие госу­дарственные структуры и международные орга­низации, по мнению специалистов, не способны быстро реагировать на вызовы времени»[14, c. 138]. Это означает, что неконтролируемое миро­вым сообществом внедрение «сети» представ­ляет собой новую глобальную эксклюзию стран, народов, армий и правительств мира, лишение их самостоятельности, суверенности и субъект­ности, превращение их в жёстко управляемые, запрограммированные механизмы. В этом смыс­ле мир, по мнению ряда исследователей, нахо­дится в постоянном информационном проти­воборстве, которое является весьма широким понятием, более глубоким по содержанию чем информационная война [3, c. 181]. Это противо­борство проходит на цивилизационном уровне между локальными человеческими цивилизациями (ЛЧЦ), когда победа или поражение рассмат­риваются как бескомпромиссный результат такого сражения, выражающийся в потере су­веренитета, национальной идентичности, терри­торий и исчезновении самих наций[18, c. 13 - 24]. Таким образом, социальные и государственные противоречия во многом попадают под влияние более мощных, цивилизационно-культурных, противоречий между субъектами МО и ВПО, а социальные сети и интернет в целом становятся инструментом политики уже не только наций, но и военно-политических и иных коалиций, созданных на базе ЛЧЦ. Учитывая же, что абсолютное большинство информационных ре­сурсов находится в руках одной, западной, ЛЧЦ, сказанное означает, что её стремление сохранить существующие нормы и правила в мире означает стремление обеспечить своё доминирование, в том числе и в информационном пространстве и в нормах социально-политического характера.

Социально-политическая сущность соци­альных сетей проявляется в самых разных ас­пектах, включая, например, их способность к активизации и организации политической де­ятельности самых разных субъектов и акторов международной обстановки и политики – от представителей правящей элиты (которым она даёт мощный инструмент влияния), общества (сети позволяют поставить под сомнение все­властие элит), государства (возможность навя­зывать свой курс) и т.п. Оказывается, в конеч­ном счёте, что всё зависит от того, как тот или иной субъект или иной актор политики и МО воспользуется такой возможностью. Другими словами, сегодня надо понимать, что создание, контроль и использование такого ресурса как сеть, способного производить заданные смыс­лы и воздействовать на общественное сознание, предполагает важную часть политики безопас­ности, включая контроль государства над соци­ально-политической ситуацией в стране.

Сеть может стать «шпагой» для нанесения точечного удара по субъекту политики (конкрет­ному лидеру, как Х. Клинтон, в избирательной кампании США), но может стать и оружием массового поражения (в «оранжевых революци­ях») или даже оружием массового уничтожения (в борьбе сверхдержав или коалиций ЛЧЦ) [22, c. 275 - 325]. Как справедливо в этой связи замечает Т. Грачёва, «Сеть обладает колоссальным разру­шительным потенциалом. Проникая в полити­ческие и духовные пространства, она начинает действовать как новый вид оружия массового поражения в развернувшейся мировой войне за глобализацию. Эту войну ведут силы глоба­лизации, использующие влиятельные страны как инструмент для достижения своих целей по установлению нового мирового порядка. Од­ним из главных таких инструментов являются США» [1, c. 147], которые, необходимо обяза­тельно добавить, являются не только лидерами военно-политической коалиции западной ЛЧЦ, но и сконцентрировали в своих руках (и в руках своих корпораций) огромные ресурсы Сети.

Это мощное оружие может быть в самых разных руках, но, прежде всего, в руках государ­ства (и его институтов), либо в руках акторов, выступающих против этого государства. Сеть, как особый вид оружия в войне в политическом пространстве, имеет необычную мишень. Эта «мишень» или цель – государство, препятству­ющее разгулу своеволия отдельных субъектов политики, прежде всего крупных корпораций, партий и институтов.

Это – «вертикаль» государственного управ­ления и иерархия. Противоборство сети и иерархии, политики сетецентричности и по­литики централизма, является главной кон­фронтационной парадигмой современной эпохи, а осознание того, в чем суть этой войны, служит ключом к пониманию настоящего и будущего. Т. Грачёва полагает, что «Иерархия есть стержень государственного устройства и государственно­сти, которая является главным препятствием на пути утверждения нового тоталитаризма, где в итоге все народы должны быть подчинены од­ному властителю. В христианстве его называют антихристом» [1, c. 147].

Социальная сеть, будучи в руках крупных корпораций, может поддерживать «правила игры» властвования. Как признает Б. Маккен­нелл, «в киберпространстве, как и в других обла­стях, власть принадлежит корпорациям и госу­дарству» [15, c. 136]. Пример с победой Д. Трампа этому отнюдь не противоречит: корпорации и сети допустили к власти часть истеблишмента, который изначально поставлен в узкие рамки норм поведения всей нации, т.е. рамки соци­ального компромисса со средним классом США.

Наконец, социальная сеть – это интерактив­ный многопользовательский сайт, смысловой контент которого наполняется его посетителями. Это социальная структура, состоящая из отдель­ных людей, организаций, групп, связанных между собой общими интересами и виртуаль­ными взаимоотношениями. Причём эти связи развиваются стремительно, лавинообразно (но отнюдь не бесконтрольно). Приведём несколько фактов, которые показывают рост влияния со­циальных сетей в мире.

Будучи подверженными эффекту «стрелы времени», они резко увеличивают количество и качество производимого знания[8], что непо­средственно влияет на характер деятельности и политиков, и простых людей.

Сети привели к феномену «возвращения масс в политику» – сетевые активисты в доступ­ной для них форме участвуют в социально-поли­тической жизни, причём не только собственной страны. Так, на сайте Белого дома они не раз организовывали социологические опросы и про­тесты по тому или иному поводу. Стало нормой то, что любой политик имеет своё присутствие в социальных сетях и реакцию на это присутствие, что тщательно отслеживается и анализирует­ся. Это «возвращение в политику» огромных масс граждан неизбежно ведет к повышению социальной активности и «доступности власти», которая попадает в определенную зависимость (иногда очень сильную) от социальных сетей и тех, кто ими манипулируют[18, c. 73 - 76].

Некоторые учёные справедливо считают, что «многочисленные стихийно возникшие объеди­нения граждан, недовольных текущей экономи­ческой и политической ситуацией, становятся заметными акторами в мире политики. Выражая несогласие с тем, как избранные представите­ли распоряжаются делегированными им пол­номочиями, участники подобных объединений и организаций показывают успешный пример самоорганизации, пусть даже их деятельность разворачивается лишь в немногих отдельных областях» [12, c. 194]. При этом перспектива перенести существующий сетевой принцип на пространство целого региона или даже страны довольно высока. Десятилетия репрезентатив­ной демократии могут в одночасье смениться непосредственным правотворчеством народа, который, волею практически всех конституций демократических государств, представляет ис­точник и суть власти. Тем более, что современ­ные информационные технологии предостав­ляют для этого все возможности. Другое дело, что такое «правотворчество народа» пытаются с помощью инсценированных смыслов контро­лировать акторы иностранных государств, их специальные службы или корпорации, кото­рые умело выдают свои трактовки «свободы» и «демократии» за народные. Получается пара­докс: государство и общество заинтересованы в максимально быстром и эффективном процессе создания и развития институтов, прежде всего, реализации человеческого капитала, – главной цели социально-экономического развития, – а с другой стороны, государство должно контроли­ровать и сдерживать их развитие из-за опасений их использования в деструктивных целях[16].

Следовательно, перед законной властью в государствах поставлена нелегкая задача од­новременно содействовать развитию и защи­тить целые социальные слои и группы, а также отдельные группы, отличающиеся по самым разным признакам, от манипулирования из­вне, интегрировать широкие народные массы в легитимный политический процесс, дать людям возможность непосредственно инициировать, принимать и исполнять решения. Один из су­ществующих инструментов для практической реализации этой задачи является электронная демократия[13, c. 193].

Поколение Z, рожденное в 1990–2000 гг., ещё более широко использует социальные сети и в основном уже не переписывается по E-mail. Со­циальные сети обрели популярность во многом благодаря новым возможностям, которые они дают пользователям. Все сайты, разработанные для создания на их основе социальных сетей, поддерживают ряд общих опций. Среди них: ука­зать информацию о себе; присутствие на сайте (увидеть того, кто в настоящее время находится на сайте, и вступить в диалог); описать отноше­ния между двумя пользователями (друзья, члены семьи, друзья друзей ит. п.), включая общение с другими участниками сети – отправлять им личные сообщения, комментировать материалы; сформировать группы и сообщества по интере­сам; узнать статус другого участника, проследить его поведение внутри социальной сети. По мнению В. Лешаковой, все гражданские инициативы можно условно разделить на «кон­фликтные» (выступающие против чего-либо и защищающие свои интересы) и «поддержива­ющие» (нацеленные на реализацию каких-то интересов, выступающие за определённые инициативы).

«Теория хаоса, в частности, отвергает представления здравого смысла о том, что только большие изменения могут вызывать большие последствия… Выра­зим эту мысль проще – нет согласующихся отно­шений между причиной и результатом события. Скорее, отношения между переменными могут быть нелинейными с внезапным включением происходящего, так что одна и та же причина может в специфических обстоятельствах произ­водить разные виды последствия» [30, c. 23]. Из этого следует, что в сетевых взаимодействиях необходимо учитывать рискогенность даже, на первый взгляд, «малозначимых действий» – они, попав в социальные сети и получив там поли­тически заданный ракурс инсценирования, мо­гут обернуться рисками, в отношении которых трудно принять однозначно «верное» решение [10, c. 134 - 144].

Начало эпохи «сетевой демократии», стиму­лирующей как функциональную, так и дисфунк­циональную социальную активность, положено[19, c. 189]. Эта социальная активность часто не имеет какой-либо внешней четкой направлен­ности и поэтому не может прогнозироваться, а тем более планироваться. Иногда в качестве эф­фекта бабочки может стать появление какой-то песни, игры или персонажа буквально взрывает Интернет, хотя для этого нет видимой причины. Это означает широкий спектр для манипулирования обществом, когда ему могут «подбрасы­ваться» несостоятельные, весьма рискогенные для функциональности общества, но модные идеи. К числу опасных идей, например, можно отнести тенденции поведения различных экс­тремальных социальных групп – от фанатов и «зацеперов» до самоубийц.

У социальных сетей есть уникальная соци­альная функция – возможность поделиться с другими участниками значимыми для них ма­териалами, например, фотографиями, докумен­тами, ссылками, презентациями и т.д. Это резко расширяет активность по организации того или иного процесса в своих интересах (например, привлечь широкий круг пользователей к реше­нию какой-либо научной, общественной, поли­тической, иной проблемы. Сети можно условно разделить на общедоступные, для которых не важны профессиональные, возрастные и ген­дерные особенности участников, и специальные, которые создаются для участников, объединён­ных по определённому признаку[5, c. 38].

Всё сказанное имеет прямое отношение к силовой политике Запада, включая внешнюю и военную политику. Насилие, рассматриваемое сегодня Западом в качестве неизбежного сред­ства политики, может сильно выиграть, если в его основе лежит возможность социальной дез­интеграции общества вероятного противника по трём основным критериям:

- социальному;

- религиозному;

- этническому.

В любом из этих случаев может быть создано сетевое сообщество с разными аспектами дея­тельности и активности, максимально учиты­вающее специфику среды. В качестве главной характеристики новой войны описывается то, что раньше воспринималось как обычные пар­тизанские войны и мятежи, а теперь плавно переходит в форму социальной сетевой войны и становится глобальной войной – в пределе: мировой гражданской войной (мятеже войной по терминологии Е.Э. Месснера). Для адекватно­го описания форм социальных сетевых войн экс­перт «РЭНД-корпорации» Джон Аркилла ввёл в научный оборот термин «роение» (swarming), проявляемое во множественных «микродей­ствиях» и «стычках»: разного рода публичные и массовые мероприятия, сюжеты в СМИ, умело навязанные диалоги и переговоры, вооружен­ные столкновения и т.д. и т.п. Нет больше линии фронта, а есть многомерное пространство войны и мира в политике, культуре и экономике, науке и технологиях, на улицах городов и в «мировой паутине», где не прекращается противоборство, которое формально, внешне, не переходит в во­оруженную стадию, но отнюдь не становится от этого менее опасным. В этой войне в ход идут и убийства, и террористические акты, и вполне демократические дебаты, статьи в прессе и по­литические перевороты[23, c. 168].

Переход по нарастающей от одного этапа эскалации к другому всегда сопровождается повышенной активностью в социальных сетях. На первых этапах – информационно-когнитив­ных – создаются сообщества читателей и сто­ронников, участников дискуссий, нередко не имеющих четко выраженных социальных или политических пристрастий и поэтому внешне «привлекательных для всех». Позже выделяются активные сторонники, которые могут использо­ваться уже в качестве активистов, редакторов, комментаторов и даже организаторов. На этой стадии находятся, например, даже официальные сайты правительства, родов войск или коман­дований США. Такие, как сайт Центрального командования «Евразия». Ещё позже эти акти­висты превращаются в сообщества «любителей спорта» «книг» или, как на Украине, литературы, истории. И только иногда дело доходит до пря­мых авиаударов. Аркилла и его коллеги особен­но подчёркивают, что основной силой в такой сетевой войне сегодня становится бурно расту­щий третий социальный сектор: весь огромный диапазон неправительственных организаций самого разного характера (nongovernmental organization – NGO) [11, c. 30 - 35].

Наконец, российские исследователи отме­чают, что сегодня мы становимся свидетеля­ми ещё одного серьёзного поворота в течениях современного бизнеса и социальных тенденций: от традиционной, закрытой экономики мир переходит к открытой, гармоничной, прозрач­ной «Викиномике» (Wikinomics). Перспективно мыслящие руководители превращают свои орга­низации в открытые сетевые корпорации, под­держивая сотрудничество с экспертами и клиен­тами в глобальном масштабе. Первым примером успешного применения модели «Викиномики» стала интерактивная энциклопедия «Википе­дия». Эксперты всего мира объединились для того, чтобы создать интерактивный справоч­ный сайт. Не нужно нанимать исследователей, писателей и людей, занимающихся проверкой фактов, выплачивать им гонорары [13, c. 137]. Между тем именно на таких информационно- справочных сайтах формируется (привносится, либо исключается) понятийный аппарат и по­нятийное мышление, который необходим тем, кто контролирует эти ресурсы. Так, в зависи­мости от инсценированной трактовки (внеш­не сугубо объективной) и упоминания или не упоминания того или иного события, оно позже перекочевывает в статьи, книги, выступления и пр.

Основным двигателем «Викиномики» яв­ляются глобальные каналы связи. Сегодня Web превращается из среды представления, созда­телей которой ранее беспокоили вопросы слабой визуализации и недостаточной гибкости, в ин­формационное пространство нового поколения Web 2.0 – гигантскую вычислительную платфор­му, способную предоставлять осязаемые услуги. Взрывообразный рост пропускной способности способствовал тому, отмечают эксперты, что «на смену дорожке шириной в метр пришла огром­ная и удобная магистраль».

Ещё одним двигателем развития социаль­ных сетей является миниатюризация чипов, камер, микрофонов и т.д., стремительный рост скорости передачи информации и объёмов памяти. Этот процесс – способность наделить интеллектуальностью любые, даже самые «не­поворотливые» и неожиданные устройства – от предметов обихода до инструментов интеллек­туального труда, сделает в ближайшем будущем ещё одну революцию в информационной обла­сти. Уже сегодня, например, в самых сложных изделиях систем ВКО С-400 при изготовлении во всех инструментах размещены чипы, которые показывают степень износа и прочие характе­ристики инструмента

Особое значение для повышения эффектив­ности процесса подготовки и принятия реше­ний и ускорения научно-технического развития имею – методы привлечения через социальные сети талантливых изобретателей, аналитиков и экспертов, что дает иногда весьма значимый эффект. Так, в корпорации Procter & Gamble око­ло 20% новых разработок проводится за преде­лами организации, причём их эффективность настолько высока, что руководство компании хочет довести эту долю до 50%. Вот недавний пример. Корпорации нужно было найти фор­мулу вещества, позволяющего выводить пятна вина с одежды. Её руководство обратилось к химикам всего мира, предложив премию в 50 млн долл. за самый удачный вариант. Победитель обнаружился очень быстро. «В данном случае руководство P&G, вместо того чтобы восполь­зоваться услугами немногочисленных собствен­ных специалистов, решило привлечь к решению задачи лучшие умы человечества. Дополнитель­ным преимуществом данного подхода является то, что премию получает автор действительно самого достойного варианта»[14, c. 138]. Это необходимо иметь ввиду при создании и совер­шенствовании системы государственного во­енного и экономического управления, которые сегодня в минимальной степени используют этот ресурс [4, c. 3-4].

Исследователи отмечают, наиболее извест­ным примером успешных результатов свобод­ного и открытого сотрудничества является операционная система Linux, созданная «цифро­выми ротарианцами» (официальная цель меж­дународной организации Rotary International — всемерно поощрять и воплощать служение об­ществу как основу созидательного предприни­мательства). В прошлом корпорация IBM тра­тила на разработку каждой из своих закрытых операционных систем около 900 млн долл. За счёт сотрудничества с сообществом Linux и внедрения инноваций на основе платформы с открытым исходным кодом IBM экономит сей­час на научно-исследовательских работах 800 млн долл. [14, c. 139].

В этой связи основной вопрос заключается в том, кто фактически контролирует социальные сети, ведь так или иначе их создание и успешное внедрение требует огромных ресурсов, а также как эти сети функционируют.

Если говорить о том, кто контролирует основные социальные сети, то неизбежно при­ходишь к выводу о том, что такой контроль кон­центрируется в очень узком круге организаций и лиц, несмотря на всю внешнюю «демократич­ность» социальных сетей. Как уже говорилось, это, прежде всего, государство и его институты, а также крупнейшие корпорации, способные проинвестировать и продвинуть проект соци­альных сетей, требующий большой капитализа­ции и множества партнёров. В то же время, по мнению, например, Т. Грачёвой, это могут быть [1, c. 150]:

1) транснациональные корпорации (ТНК) и транснациональные банки (ТНБ), включая Всемирный банк;

2) наднациональные глобальные структу­ры (ВТО, различные клубы – Парижский, Лон­донский, Римский и т.д.);

3) номинальные государства, то есть госу­дарства, в которых власть оказалась под контро­лем сетевых структур и которые в силу этого утратили свою иерархичность, государствен­ность и суверенитет, став частью глобальной сети;

4) неправительственные организации, направляющие свою деятельность на формиро­вание сетевого сознания и сетевого мироустрой­ства;

5) международные и надгосударственные альянсы, действующие в интересах сетевого со­общества и мироустройства (включая НАТО);

6) религиозно-этнические группы (диаспо­ры), стремящиеся к мировому господству;

7) деструктивные религиозные организации (тоталитарные секты и сектоподобные органи­зации);

8) международные преступные организа­ции;

9) международные террористические орга­низации, устанавливающие мировой сетевой порядок с помощью террора;

10) тайные масонские общества, включая Бильдербергский клуб, Трёхстороннюю комис­сию, Совет по международным отношениям, разные ордены (тамплиеров, иллюминатов, мальтийский), всякого рода клубы (Лайонс, Ро­тари и т.д.), а также множественные масонские ложи;

11) частные военные компании.

Подчеркнём, несмотря на внешнее разно­образие, все сетевые структуры образуют еди­ную глобальную сеть, охватывающую мир. Их объединяет не только общий принцип органи­зации, но и общая цель – построение сетевого мирового порядка, где нет места государству нации, традиционной религии (монотеизму), государственности и семейному укладу [21, c. 4 - 44]. Сетевые структуры, каждая в сво­ей области, создают новый порядок, реализуя частные сетевые стратегии, используя специ­фические технологии, направленные на фор­мирование сетевой личности, воздействуя не только на массовое сознание, но, прежде всего, на политическое руководство целых государств [1, c. 150]. По сути дела сетевые структуры и являются новым мировым порядком, форми­рующим нормы, правила и регулирующим все стороны общественной и политической жизни. Политика, общественная жизнь, экономика уже строятся в соответствии с этим новым мировым порядком, а степень его контроля тем или иным государством определяет не только влияние на нормы и ценности этого порядка, но и диктует правила поведения другим участникам МО, у которых осталось пока некоторая возможность влияния на этот процесс. Этой возможностью можно и нужно воспользоваться.

Все уязвимости сети так или иначе обуслов­лены прагматическим вектором инновационной, научно-технической деятельности человека. Их глубинные причины, по большому счёту, лежат в выбранном векторе развития самого знания (умаление значимости социо-гуманитарных до­стижений), дисфункциональные последствия чего сказываются на безопасности цивилиза­ций, государств, обществ, людей. Вместе с тем, их можно, по крайней мере, минимизировать за счёт интеграции естественных, социальных и гуманитарных наук на основе принципов гу­манистического поворота – разворота вектора развития всего научного знания к гуманисти­ческим целям [9, c. 11 – 18; 6, c. 12 - 23], имея в виду, что сегодня требуется разработка новых идеалов гуманизма, адекватных реалиям сете­вого общества, его вызовам.

С.А. Кравченко, А.И.Подберёзкин

Московский государственный институт международных отношений (университет)

Министерства иностранных дел Российской Федерации.

Россия, Москва, 119454, проспект Вернадского, 76.

Институт социологии РАН, 117218, г. Москва, ул. Кржижановского, д. 24/35, к. 5.

http://www.eurasian-defence.ru/?q=eksklyuziv/socialnye-seti-kak-kachestvenno