…………… Р У С С К О Е П О Л Е Е С Е Н И Н А И Р А Д И М О В А
……………………………………………………………………………………………………………
Есенинолюбы… Есенинознатцы… Есенинопоклонники… Есениноведы… Книголюбы… Движение есенинолюбов-книголюбов не иссякало даже в «лихие» годы… Правда, «прихватизация» коснулась и пушкинско-есенинских «алтарей и очагов». Со светло-печальной грустью вспоминаются поистине грандиозные торжества в Константинове, на Оке синеокой. Тысячи поклонников русского гения. «Шестая часть земли с названьем кратким Р У С Ь», да и Европа с Америкой были представлены именами и индивидуальностями незаурядными, крупными, выдающимися…
Процитирую стихотворение талантливого есенинского земляка Евгения МАРКИНА:
Россия поклоняется Есенину –
за светлый ум кудрявой головы,
за песню, что нежна до потрясения…
Какие б ни сквозили непогоды
И как бы ни менялись времена,
Его душа в большой душе народа,
Как соль в морской воде,
растворена…
Ты не грусти, рязанская берёза!
Перечеркнув разлуку долгих лет,
К тебе сегодня
вылитый из бронзы,
Навечно возвращается поэт!..
И чтобы песен искренность весеннюю
Не дать в обиду больше никому,
Россия
поклоняется
Есенину –
Бессмертному поэту своему!
Евгений М а р к и н.
…Вновь и вновь мы возвращаемся к гениальной, несказанно-врачующей, судьбоносно-духоподъёмной лирике Сергея Есенина… Бережно и чутко перелистываем страницы его биографии…
…Последние дни земного бытия Сергея Александровича Есенина… Кто был рядом с ним? О ком, о чём думал великий поэт? Какие мысли поведал он, прежде чем написать горевое-болевое-исповедальное, трагическое: «До свиданья, друг мой, до свиданья…»? Какой была тогда Русь Есенинская?..
………………………………………………………………………………………………
…Говорят, - у Рязани с глазами
Подберезник, волнушка и груздь.
А вот сына с кудрями-венками
Проводила в скупой мясопуст.
Ледяные ладони растёрли
Буйных песен живую капель.
Протекла на захлестнутом горле
В ночь полынной слезой конопель.
Если б знала, Рязань, ты за мхами, -
Не к добру зелена конопля, -
Ты стоптала бы семя ногами,
Чтоб не выросла в поле петля…
Алексей Л И П Е Ц К И Й (КАМЕНСКИЙ).
Один из адресатов Сергея Есенина.
……………………………………………………………………………………………………………….
…Ой, не колоб в поле катится
На позыв колдуньи с Шехмина.
Проскакал ездок на Пилево,
Да назад опять ворочает.
На полях рязанских светится
Березняк при блеске месяца,
Освещая путь-дороженьку
От Ольшан до Швивой Заводи…
Сергей Е с е н и н.
«Песнь о Евпатии Коловрате».
«…Когда я уходил с эстрады за кулисы, ко мне, протягивая руки, поздравляя с успехом, подошёл весёлый, сероглазый, молодой, улыбающийся Есенин. В то время ему было двадцать пять лет. Глаза Есенина светились задорным блеском, цвета льна волосы прядью спускались на лоб…»
Павел Р а д и м о в.
Парадоксально, но это факт: до сих пор в Есениниане (и академически-университетской, и культурологически-просветительской, и регионально-краеведческой) отсутствуют страницы, связанные с жизненным и творческим взаимодействием Сергея Александровича Есенина и Павла Александровича Радимова. Между тем, речь идёт не о второстепенных, третьестепенных коньюнктурных «сближениях» (с оттенком сенсации). Напротив: перед нами две самобытные индивидуальности… Простая крестьянка родила в приокском селе Константинове гения, слава о котором облетела континенты Земли. Сыну же священника из приокского же села Ходяйново судьбой была уготована более скромная участь, но и он проявил себя в «серебряном веке» незаурядным мастером самовитого слова. Его же живописные полотна, выполненные в традициях «передвижников», ценили Репин и Поленов. Многие современники обнаруживали, что в « крестьянском парне» с Рязанщины «органично сочетались живопись и поэзия». Позднее Сергей Наровчатов скажет о нём как «поэте в живописи и живописце в поэте».Сочетание «писательства и художества» - яркая черта автора «Полевых псалмов», «Земной ризы», «Деревни», «Попиады», «Телеги», «Столбовой дороги», «Ливня», «Перелесков».
Доброе слово о Павле Радимове сказали Максим Горький и Валерий Брюсов. К нему был благосклонен Александр Блок. Николай Гумилев подметил, что «его (Радимова – В.Ш.) описания оживляет чисторусская, даже народная, лукавая насмешливость».
Естественно, его основательно покусывали критика. Владимир Маяковский, вообще недолюбливавший «крестьянских» писателей, саркастично вопрошал: «Чего только стоит один Радимов с греко-рязанским гекзаметром!». По другому поводу и в другой филиппике Маяковский вновь уязвляет «новокрестьянца» («Мечтает он об эллинских гостях, о тогах, о сандалиях в Рязани, чтобы гекзаметром сменилась лефовца строфа, чтобы Радимовы скакали по дорожке, и чтоб Радимов был не человек, а фавн, - чтобы свирель, набедренник и рожки». Кстати сказать, самому Володе Маяковскому доставались от задорных полемистов-современников не менее едкие метафоры и иронические тропы. Чего стоит, например, сарказм ещё одного «рязанца» - Есенина - о том, что маяковские вирши при звучании напоминают-уподобляются «землетрясению».
«Край любимый! Сердцу снятся скирды солнца
в водах лонных…»
…Родился 11 сентября 1887 года в избе 90-летнего прадеда Никанора. И прадед, и дед, и отец – или попы, или сельские дьячки. Как бы само собой разумеющаяся жизненная перспектива – духовное образование. С 9-ти лет «отдан» в Зарайское духовное училище, затем – Рязанская семинария.
…Воспоминания уносят в не так уж и далёкое, но уже туманящееся дымкой ускользнувшей давности детство и отрочество. «Смиренная повесть» жизни… Велением Божией Десницы сельский иерей – отец, в парчовой фелони, с литой блестящею каймой, в тумане синих благовоний. Родитель ревностно-вдохновенно возглавляет весенний крестный ход – под торжественно-солидный перезвон колоколов, среди умилительно зеленеющих полей («Как я любил щекой своей к епатрахили прикасаться и взором радостных очей в лазурной тишине теряться!»). Отрочески алкаемая жажда приобщиться к чему-то важно-сокровенному (хотя бы, «заменив пономаря, раздуть потухшее кадило»(«Какая ясная заря в те годы надо мной всходила!»). Психологическая антитеза: деревенское былое и городское сиюминутное («Теперь по торжищам градским дни проводящий суетные, я древних славословий стих забыл, как гимны полевые»). Но «весенний зов» (восходящей к романтическому младенчеству) духовной окрылённости пробуждает светлую оптимистичность упований и мечтаний («Но в дни, когда весенний зов, великолепием блистая и первой роскошью листов, звучит от края и до края; когда все золотом горит, поет звенящими речами, когда трава в ложбинах плит сквозит, краснея стебельками, - волнуясь, трепетно дыша, былому счастью благодарный, я плачу, и дрожит душа, как луч, печалью светозарной»).
Родственно-сокровенное настроение – в есенинском пейзаже «малой родины»:
Колокол дремавший Скрылась за рекою
Разбудил поля, Белая луна,
Улыбнулась солнцу Звонко побежала
Сонная земля. Резвая волна.
Понеслись удары Тихая долина
К синим небесам, Отгоняет сон,
Звонко раздается Где-то за дорогой
Голос по лесам. Замирает звон.
У Павла Радимова - с в о ё художественное видение, с в о ё философско-психологическое понимание и поэтическое отражение реалий и коллизий родного Поочья:
Где-то сыч закричал, - сторожит он в полночь колокольню…
Где-то алая зорька зажглась и потухла безгласно.
Поднимается месяц немеркнущим оком и красным,
Он идет над землею пространной и дольней:
В этот вечер весенний неправду и злое кто скажет?
И хулой укорит ли он имя Великого Бога?
Изомнёт ли ногою цветы? - они там, где овражек,
Украшают ковром пол Земного Чертога.
У Сергея Есенина и Павла Радимова было много сокровенно-осердеченных «перекличек» о детстве, отрочестве, ранней юности, согретых солнечными пригревами по-над овражными кручами и прибрежьями над отороченной летописными сказаниями Окой синеокой и былинно воспетым Осетром-рекой.
С грустно-просветлённой улыбкой слушал константиновский «парень», озорующий теперь в Москве-матушке, воспоминания своего земляка-«сопутника» о тех местах, которые были столь близки, знакомы, родственно-желанны: «…Зарайск! Туда возил меня зимней дорогой, за двадцать пять верст, серый мерин… Летом на широкой телеге, на жесткой дерюге, накрывавшей мешки ржи, приезжал я на постоялый двор, где пил чай с изюмным ситным. Потом с мешком и сундуком, где лежали белье, шерстяные чулки и материны пышки, отец провожал меня в кремль, в каменное двухэтажное училище. Там я должен был жить восемь месяцев в годы и получать знания».
Родимые зарайско-егорьевско-константиновские места… Родные приокские горизонты… О них - вдохновенно-исповедальная «Родина» Павла Радимова:
Деревья в инее, а снега вовсе нет,
Зима задумалась у столбовой дороги,
Радимов Павел я, художник и поэт,
Советский гражданин и человек нестрогий,
В коломенском краю свой написал сонет,
Бродя вблизи Оки, где берега пологи,
Где протекла пора моих ребячьих лет,
Где ездил много раз, усевшися на дроги.
Я помню, помню вас, поемные луга!
Вот на реке паром, вот Ловцы, Белоомут,
Вот бричка ямщика и со звонком дуга,
Вот Горка на Яру и под горою омут,
Внизу ж стоят стога, и зелени нет края.
Дай ширь твою вдохнуть, о сторона родная!
У Сергея Есенина были с в о и «возвращения» на родину. Написанное им 18 июля 1925 года стихотворение одним из первых услышал в авторском исполнении Павел Радимов.
Я иду долиной. На затылке кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука.
Далеко сияют розовые степи,
Широко синеет тихая река.
Я – беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни – сердцем подпевать,
Только бы струилась легкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.
Выйду за дорогу, выйду под откосы, -
Сколько там нарядных мужиков и баб!
Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы…
Есенин был одним из самых проникновенных чтецов, каких доводилось только услышать Павлу Александровичу. Постоянно «вращаясь» в творческих кругах, охотно посещая модные и популярные тогда литературно-музыкальные вечера (в некоторых из них он сам был участником-исполнителем), Радимов видел на сцене (или в тесном кругу избранных ревнителей «изящной словесности») Александра Блока и Валерия Брюсова, Ивана Бунина и Максима Горького, Николая Клюева и Игоря Северянина, Сергея Городецкого и Максимилиана Волошина, Владимира Соловьёва и Андрея Белого. Течения, направления, школы, объединения… Унисон и полемика, исповедальный вопль и сентиментальное раздумье, аллитерационное рычание и плавный романсный трепет… Эхо воспоминаний сквозило голосами кумиров и претендентов если не на бессмертие, то, по крайней мере, на оплеуху «общественному вкусу»… Тэффи, Саша Черный, Анненский, Бальмонт, Пастернак, Хлебников, Мандельштам, Ремизов, Кузмин, Сологуб, Маяковский… В мужское много- и разноголосье время от времени вплетались иногда женские голоса: Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Ольги Чуминой, Любови Столицы…
… Шёл то ли степной, то ли заливной долиной только что вернувшийся из дальних стран (на затылке – кепи, рука - в лайковой перчатке) рязанский «озорной гуляка», «гражданин села», знаменитый поэт…
……………………………………………………
«Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?
На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Размахнись косою, покажи свой пыл».
Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка –
Но косой выводят строчки хоть куда.
Под весенним солнцем, под весенней тучкой
Их читают люди всякие года.
К черту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу –
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
…Чарующая магия весомо-образного слова. Особая прелесть – в авторском озвучивании лирического сюжета.
Вослед есенинскому вдохновенно-исповедальному монологу о хождении на «малую родину», вослед огласившему сенокосную долину диалогу возвратившегося в родимые палестины юноши-поэта с земляками - в зрительный зал
волшебно-осязаемо, пластически-зримо просквозила «живая жизнь» летней страды: муравно-клеверое царство созревшей травы: с хороводистыми ромашками и колокольчиками; с восторгающим ароматом свежевыкошенной клубнично-земляничной луговины; со стонами бучней-выпей в перезвонистых тростниках и ракитах; с извечным вопрошанием пернатых любознатчиков-чибисов «чьи вы? чьи вы7 чьи вы?»…
Сергей Есенин ведал, чуточку иронично рассказывал, с дружелюбным юмором-лукавинкой живописал…
Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.
В этих строчках – песня, в этих строчках – слово.
Потому и рад я в думах ни о ком.
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.
Павел Радимов, по просьбе слушателей, тоже поведал с в о ё - о заветно-близком, притягательно-сокровенном, несказанно-дорогом, незабываемом…
О полях, что пьянятся от вешнего солнца,
И о криках с небес журавлей я пою,
Об отсветах в ручье золотого червонца,
О зелёной осоке, склоненной к ручью.
И о том, что у жизни так радости много
И простора пьянящих зелёных полей…
Знаю сердце свое: родилась в нем тревога
О мирах неизвестных, о радостном солнце,
Родилась в нем тревога под крик журавлей.
«…О мирах неизвестных, о радостном солнце, родилась
в нём тревога под крик журавлей…»
Павла Александровича чрезвычайно заботила и беспокоила бытовая неустроенность земляка-гения; ему было больно слышать панибратское пояснение роившихся вокруг константиновского «простака» прихлебателей: «Серёжа хмелён»…
- Паша, я уеду из Москвы, буду жить в монастыре, буду писать стихи и посылать их тебе, а ты отдавай их печатать в журналы… - врезались а память слова друга, в очередной раз мысленно устремлявшегося к спасительно-врачующим просторам родного края.
Синий туман. Снеговое раздолье,
Тонкий лимонный лунный свет.
Сердцу приятно с тихою болью
Что-нибудь вспомнить из ранних лет.
Снег у крыльца как песок зыбучий.
Вот при такой же луне без слов,
Шапку из кошки на лоб нахлобучив,
Тайно покинул я отчий кров.
Снова вернулся я в край родимый.
Кто меня помнит? Кто позабыл?
Грустно стою я, как странник гонимый,-
Старый хозяин своей избы…
Молча я комкаю новую шапку,
Не по душе мне соболий мех.
Вспомнил я дедушку, вспомнил бабку,
Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, -
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, -
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.
Их разные, но в чём-то и схожие судьбы… Их малая родина – Рязанщина с её уходящей в былинно-родниковые глубины тысячелетий исторической судьбиной. Их сельские (константиновско- корни, вспоившие несказанно-чувственное половодье устно-поэтического творчества. Молитвенно-колокольная озвученность рассветов и закатов, дней и ночей.
Дедушка Сергея Есенина – из старообрядцев, с пожизненной тягой к «небесному»; придерживавшийся строгих и суровых религиозных правил, помнивший наизусть целые страницы Библии, неизменно цитировавший жития святых, псалмы, духовные вирши, по свидетельству внука, постоянно (особенно по субботам и воскресным дням) приобщал своего любимца к Библии и священной истории. «Молитвенная полоса» мужающего гения («Изба крестьянская, Хомутный запах дегтя, Божница старая, Лампады кроткий свет»)…
Несколько поколений Радимовых – священнослужители.
Печататься Радимов стал несколько раньше, чем Есенин. В 1912 году в Казани увидел свет его сборник «Полевые псалмы»»; вторая книга стихов «Земная риза» вышла (двумя изданиями, в Казани же) в 1914-1915 годах. Дотошные фанаты-краеведы хранят помрачневшие от времени афиши, где значилась – вместе с фамилиями Есенина, Клюева, Ремизова, Городецкого и его, Павла Радимова, фамилия.
В числе обуревавших Есенина замыслов и начинаний – издание альманаха «П о л я н е». Кстати, академик А.Шахматов, посвятивший их (Есенина и Радимова) «малой родине» - Приокскому краю - специальное исследование,
увлекательно и убедительно поведал, что в Поочье в древнейшие времена жили п о л я н е – характерный славянский тип. Так вот, Есенин пригласил Павла Радимова и Вячеслава Иванова в редакторы-сотоварищи формировавшегося уже альманаха.
Есенин ввёл Радимова в «свой круг». Дружествовали, товариществовали, творчески сопутничали… Сандро Кусиков по есенинской протекции предоставил Павлу Радимову комнату в своей квартире. Часто встречались. «Стойло Пегаса» на Тверской… Обиталища преданных искусству пассионариев… Вскипали споры; будоражили монологи и диалоги; импровизировались диспуты, полемика, словесные состязания, философские баталии…
Поэтика о с е н н е г о пейзажа.
«Журавли» Их слушает Есенин…
Тлеет день, чуть жаркий, духовитый,
Пьяный запахом сырой земли.
Желтым пухом расцвели ракиты,
Стороной курлычут журавли
Литературоведческая и художественная критика констатирует, что в «крестьянском парне Павле Радимове органично сочетаются живопись и поэзия»
«Тишина»
«Как хрусталевых ниток четки росинки влаги дождевой. Осины трепетны и кротки, наряд омывши золотой, не дрогнут ветки. Мерным стуком ударит капля в рдяный лист, и чаща отзовется звуком, - лес нежно-чуток, голосист.
Не прошуршит в корнях мышонок, и ящерицы спят в норах, и под ногою странно-звонок становится хрустящий прах»
«Сырой вечер»
«Скучен в деревне глухой неприветливый вечер осенний. Давеча дождь моросил. Пахло моченцом с пруда. Чей-то ребенок кричал. Равнодушно, лениво сидели перед поповым крыльцом утки, наевшись лузги»
«Вот и смеркается. Стадо пустили. И в воздухе мозглом грустно разносится рев. Сельский священник идет в мелочной лавке купить табаку и селедки на ужин. Слышно: на барском дворе с цепи спускают собак».
«Сухая осень».
«Прошла пора цветущих лип» «немолчный скрип телег»
«пора осеннего покоя и журавлиных голосов»
«Над покачнувшимся плетнем краснеют гроздьями рябины, да хмеля желтые тычины в пустырь грозятся костылем».
«Ночь»
«Ночь, осиянная звездами, с золоторогою луной, над заблиставшими снегами скользит размеренной стопой»
«Я, полюбивший до забвенья великолепие пустынь, мятельный прах, унылость пенья и порубежную полынь, - душой раскрытой принимаю скрижалей древних письмена, и взором радостным читаю миров златые имена».
«Язык природы вдохновенной мне внятен, мудрый и простой, и я в душе своей нетленной сливаюсь с вечной красотой»
«Ночь на Купалу»
Ну. ночка! Бог спаси! Тут всякой чертовщины
Не оберется ввек крещеный человек.
Какие чудища! Рога, что две тычины.
Какое сборище уродов и калек!
Сбежались из лесов, лугов, топей, трясины,
Из луговиц пустых и обмелевших рек.
Вот лешие пришли – угрюмые детины,
Меж ними набольшой Дубовик-Дровосек.
«Зажгли костёр в лугах: яичницу готовят из пестрых бученей… Валит не дым – содом. Русалки у реки свой хоровод заводят. И оголтелые – вот крест вам – нагишом сигают чрез костёр бесстыдною гурьбою, глумяся хохотом и дерзкой похвальбою»
«Омут»
«Какая тишина! Багряный месяц всходит за гладью Божьих нив, за скатами полей. Русалка на реке ночную песнь заводит о золотых дворцах подводных королей»
«У мельничных колес шумит и колобродит утопленниц толпа и призрачных теней. Влюбленный водяной из-под коряг не сводит с печальной девушки пылающих очей»
«Ему так странно то, что слезы проливая, грустит она. О чём? Что жизнь милей земная? И, мнится в тишине, пугая речью странной, ей шепчет про любовь, про нежный поцелуй… О, сколько тайных слов я в полночи обманной услышу под напев ласкающихся струй!»
«П а н» «повелитель дубрав»
Вот радимовская «Весна». Словесно-пластическое полотно с подчеркнуто незамысловатым сюжетно-композиционным решением. Виден двор земледельца Агафона: омшаник, закуты, катухи, помещения для лошадей и коров – всё с дверцами. Сквозь дранки набитой решетки «глядится» гурьба овец. Ткнулся мордой в телегу гнедой мерин. Об ось чешет свой «заржавленный бок» отлежавшийся за зиму боров. В соломе теребят «выбитый колос» куры. К ним налетели - «просыпались стаей с застрехи» оголодавшие воробьи. Весенняя сценка дополняется новыми подробностями. Воробьиного гвалта-переполоха «не стерпели» новоприбывшие пернатые гости, что со вчерашнего дня «домовничали» в новом скворешне («Хитрой резьбой Агафон вывел над нею князек, палочку вместо крылечка приделал и прутик засунул, поднял на длинном шесте певчему гостю жилье»). Заметим кстати, что мастерству рязанских Агафонов, русских мастеров деревянного зодчества посвящены проникновенные строки в есенинских «Ключах Марии».
По жанру радимовское стихотворение – лирическая новелла. Сюжетная коллизия «осложняется» психологически мотивированным диалогом крестьянина и крестьянки: «Эк заливается птица!» - промолвил хозяин хозяйке. - «Значит, весна напрямки к нам на деревню пришла». Финал стихотворной новеллы несколько натуралистичен: баба, помои плеснув и поневу спустив на коленки, поторопилась быстрей с шайкою в избу войти; Агафон же, засучив рукава, что есть силы ударил вилами в жирный навоз, пласт отрывая сырой…
По-доброму иронично-юморно радимовское «Пойло», наполненное сочно- образными красками, несколько натуралистичными, но цепкими изобразительно-выразительными деталями. «Всякая дрянь напихалася за день» во вместительную лохань: здесь кожура огурца, корки заплесневевшего хлеба, яичная скорлупа, луковица. Наполненную «всклянь» лоханку ждут уже голосящие в котухе голодные поросята.
Старая бабка Аксинья, «в подтыканной кверху панёве», поднатужась доставляет сытное лакомство оголодавшим хрюшкам. Добродушный финал сельской сценки-идиллии: «Вылила вкусное пойло она поросятам в корыто. Чавкают, грузно сопят, к бабке хвосты обратив».
Радимовский «Полдень»… - «Тяжек полуденный зной, изливаемый небом жестоким»: оводы жалят коров; вьётся столбом мошкара; пересохший навоз облепили мухи с зеленым брюшком… Пейзажист живописует сельско-животноводческую идиллию, включая новые подробности, колоритные детали: понуро дремлющее стадо; бык, наказующий ударом хвоста нахальных обидчиков; сгуртовавшиеся овцы; свиньи, взмесившие прохладно-уютную тину в пруде. И завершающий сюжетно-финальный акцент: «Спит пастух, закрываясь от жара овчинною шубой, - Высунув длинный язык, дышит собака над ним».
«…Умом пытливым я бессилен постигнуть
тайны бытия…»
Умом пытливым я бессилен
Постигнуть тайны бытия.
Как трепет гаснущих светилен,
Мысль говорящая моя.
Иным я кормчим доверяю
Свою покорную ладью,
Веселья полн окрест взираю
И миру тишину пою.
И дремлют бури роковые.
И безмятежен легкий стих, -
Но в час ночной, как вести злые,
Доходит гул пучин морских.
«Ладья»…«диалектика души» психологизм…
«Желание»
Душа взволнована «тревожным ропотом дубравы». Преддвенрие зимы («И смерти лик сквозит в багрянце, покрывшем землю пеленой». «Я знаю: гостью роковую, грозящую небытием, напевом строк не зачарую. Она холодным лезем пронзает грудь. Но в сладкой боли хотел бы я на тленный прах уныло дремлющих раздолий
Сойти с улыбкой на устах»
«Разочарование»
«Зелёная вечерняя звезда уже взошла. Опять весна. Опять бежит вода. Трепещет мгла. И вновь растерянный вперяю взор в немую даль. И снова зимний тяготит укор. И сердцу жаль, - жаль, что прожить в изменах суждено всему всегда. А в небе беспристрастно, холодно дрожит звезда…