РОДИНА-МАТЬ ЗОВЁТ! "ЗА ЗЕМЛЮ НАШУ МИЛУЮ,
ЗА НАШ СОЮЗ БОЛЬШОЙ..."
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
………………………………………………..
………………………………………………..
Теперь иные звуки…
Но, коль нагрянет враг,
Возьму винтовку в руки
И выровняю шаг!..
Борис К о т о в,
Герой Советского Союза
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег… А.Т. Т в а р д о в с к и й
Уже в почтенно-преклонном возрасте те, у кого о Великой Отечественной войне сохранились лишь детские разрозненно-обрывочные картины-силуэты воспоминаний. Исповедальные рассказы родных, близких людей дополняли эти ранне-детские воспоминания жгуче-болевыми реалиями событий, опаливших Орловщину, курско-воронежскую, рязанско-тульскую землю.
Родная Русь, не раз «кровью умытая», подверглась в 1941-1945 годах, пожалуй, самому лютому нашествию. Русь выстояла. Россия победила. Орловские Викторы, рязанские Сергеи, тамбовские Иваны, воронежские Алексеи, курские Касьяны, липецкие Пелагеи, тульские Николаи, белгородские Михаилы выдюжили, осилили, превозмогли, одолели, смертию смерть попрали, вышибли гибельный меч из рук ворога; но «не многие вернулись с поля», с кровавых полей битв. А возвратившиеся всю оставшуюся жизнь залечивали-врачевали физические и душевные раны… - «Привет тебе, жизни денница! Встаю, одеваюсь, иду. Дымком отдаёт росяница На яблонях белых в саду. Я думаю: Как прекрасна Земля И на ней человек.. И сколько с войной несчастных Уродов теперь и калек! И сколько зарыто в ямах! И сколько зароют ещё! И чувствую в скулах упрямых Жестокую судоргу щёк. Нет, нет! Не пойду навеки! За то, что какая-то мразь Бросает солдату-калеке Пятак или гривенник в грязь»…
Русь, Русь!.. Сколько горя, сколько бед, сколько испытаний обрушивалось на твои просторы, на твои сёла и города!.. Сколько человеческих судеб искалечивали, кромсали, скрючивали военные лихолетья!.. – « Вы думаете, павшие молчат! Конечно, да - вы скажете. Неверно! Они кричат, Пока ещё стучат Сердца живых И осязают нервы. Они кричат не где-нибудь, А в нас»… - Егор Исаев в «Суде памяти» напоминает о суровых уроках войны. Кстати, липецкие краеведы обнаружили родительские «корни» самого Егора Александровича Исаева не где-нибудь, а в раненбургско-рязанской, чаплыгинско-липецкой земле. Земледельческие поколения Исаевых трудились здесь («Мы - ковали от первой наковальни, Мы - плугари от первой борозды»); тяжела и многотрудна жизнь россиян, жизнь григорьевых, ивановых, сидоровых, есениных, исаевых, твардовских, басовых(«Слеза не просто, а всея Руси слеза-кремень!» - «Даль памяти»). Образ Памяти - исповедальная концентрация пережитого, прочувствованного, выстраданного; сгусток страданий человека и человечества, прошедших через кровь, смерть, лютование изуверства; незатухающая боль воспоминаний, упований, надежд: «Менялись флаги на её плечах, Черты лица и голоса менялись И лишь слеза - одна на всех. Со дна Людского немелеющего горя. В ней боль одна И скорбь одна»…
А с т а п о в о. Л е в Т о л с т о й. Станционный дом Озолина, где протекли последние часы, последние мгновения жизни автора «Войны и мира», «Севастопольских рассказов». Отсюда осиротевшая Россия пронесла гроб с телом усопшего до Ясной Поляны.
Гитлеровцы надругались над музеем-усадьбой Ясная Поляна. Экспонаты были расхищены. В доме Толстого устроили казарму. Личные вещи Льва Николаевича сожжены в печах. Соха, которой пахал Толстой, разломана и выброшена. Стены размалёваны порнографическими рисунками. Вспорот диван, на котором родился писатель. Знаменитая комната под сводами превращена в грязный хлев. Украдено седло. Толстой до старости ездил верхом. Чтобы скрыть чудовищные надругательства над святынями, солдаты дивизии «Оленья голова» подожгли толстовскую усадьбу. У могилы же Льва Толстого на краю оврага разместили немецкое кладбище.
Орёл. Курск. Белгород. Елец. Тула. Ефремов. Михайлов… Чудовищная мощь вражеского нашествия. Вандализм и кощунство гитлеровцев. Фашистская окупация захлестнула и лермонтовское Кропотово.
К р о п о т о в о - Л е р м о н т о в о. Ныне деревня Лукьяновского сельсовета Становлянского района Липецкой области. Архивные документы доподлинно ведают, что в 1781 году купил сию деревеньку Пётр Лермонтов - дед великого поэта. С 1817 года в Кропотове жил отец поэта Юрий Петрович. Сюда к отцу в 1827 году приезжал Миша Лермонтов…
Из далёкого Парижа следит за событиями на малой родине Иван Алексеевич Бунин. В автобиографической «Жизни Арсеньева» Бунин размышляет: «Как связать с этой Кропотовкой всё то, что такое Лермонтов?»
Воспоминания автобиографического героя: «…въехал в ту самую Кропотовку, где было родовое имение Лермонтовых…» Бунин-Арсеньев - во власти минувшего, родного-близкого: «Да, вот Кропотовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств…» Арсеньев-Бунин в ретроспективе-воспоминании сближает судьбу Лермонтова со своей судьбой? «Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, младенческая душа, «желанием чудным полна».
Теперь же здесь хозяйничают немцы. Как и в Ельце, в Ефремове, где могилы матери Бунина, его близких. Оккупированное Кропотово… Через призму трагических событий тех дней воспринимаются с особой силой и глубиной мемуарно-исповедальные строки Бунина о лермонтовской кропотовской «колыбели»: «…и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные… А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» Как связать с этой Кропотовкой всё то, что есть Лермонтов? - и увидел сперва два тома его сочинений, увидел его портрет, странное молодое лицо с неподвижными тёмными глазами, потом стал видеть стихотворение за стихотворением и не только внешнюю форму их, но и картины, с ним связанные, то есть то, что и казалось мне земными днями Лермонтова: снежную вершину Казбека, Дарьяльское ущелье, ту, неведомую мне, светлую долину Грузии, где шумят, «обнявшись, точно две сестры, струи Арагвы и Куры», облачную ночь и хижину в Тамани, дымную синеву, в которой белеет вдали парус, молодую ярко-зелёную чинару у какого-то уже совсем сказочного Чёрного моря…»
Липецкие краеведы проследили историю лермонтовской усадьбы в Кропотове, сожженной гитлеровцами. Сохранилась фотография дома Ю.П. Лермонтова 1927 года: на фасаде девять окон. В Пушкинском Доме (Санкт-Петербург) есть записи, основанные на свидетельствах старожилов: «Крайнее правое окно - по преданию - комната Михаила Юрьевича, рядом два окна - спальня Юрия Петровича, комната с балконом - гостиная, три окна с левой стороны - зал. В другой стороне дома через коридор - столовая и две комнаты сестёр Юрия Петровича».
Лермонтовский дом окружали постройки: погреб и ледник, чуть подальше - людская кухня, ткацкая, конюшня, каретный сарай, амбар, людская изба, скотный двор.
«Кругом родные все места…» В трёх с небольшим верстах от Кропотова - Шипово, с небольшой церквушкой постройки восемнадцатого столетия. Перед алтарной частью церкви похоронен Юрий Петрович Лермонтов… Окрестные селения: Кочетовка. Любашевка, Луговка, Щербачевка, Сретенка, Лобаново. Дорога на Ефремов и Тулу…
Военное лихолетье опалит, выжджет, уничтожит, искалечит «родние все места». В автобиографических записках «Моё завещание» великий поэт высказал сокровенное: «Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстали глазам вашим, я любил под ним и слышал волшебное слово «люблю»… Похороните мои кости под этой сухой яблоней, положите камень…» Старожилы рассказывают, что до 1939 года устремлялся в кропотовское поднебесье серебристый тополь с вырезанным рукой поэта вензелем «М. Ю. Л.»
Известный краевед из Лебедяни, ветеран войны и труда А.С. Курков рассказывает о встрече с потомком поэта (правнучатым племянником) Петром Николаевичем Лермонтовым, участником первой мировой войны и Великой Отечественной. Начальник штаба авиационного полка подполковник П.Н. Лермонтов - в числе защитников столицы. Летом 1941 года фронтовая тропа привела его на Бородинское поле, где шли тогда тяжелые кровопролитные бои. Пётр Николаевич вспоминал, как в минуты затишья читал он красноармейцам пронзительно духоподъёмные строки:«Забил снаряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка , брат , мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдём ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою!.. Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!..»
Лермонтовское «Бородино» сражалось… Лермонтовские вдохновенные строфы формировали активную нравственную позицию воинов-россиян, укрепляли веру в победу. «Знакомый лермонтовский томик В сырой землянке на войне… Сейчас, наверно, и не вспомнить, Кто дал его на память мне, К огню подсядешь и листаешь, И хоть отвык уже от книг, А «Завещанье» прочитаешь, «Бородино» и «Валерик»… - говорит о самых сокровенных воспоминаниях фронтовой жизни Леонид Хаустов.
Одна из фронтовых газет сообщала о том, как отличился в бою молодой лейтенант с примечательной фамилией П е ч о р и н.
Лермонтовское озарение. Лермонтовское видение. Лермонтовское прозрение. Лермонтовское п р и с у т с т в и е. Вместе с Пушкиным, русскими классиками автор «Героя нашего времени» отстаивал доброе, вечное, сокрушал зло и несправедливость.
Ашот Гарнакерьян, посвятивший Лермонтову проникновенные строки признательности и уважения, размышлял о трудной, но светлой и героической судьбе России, давшей миру великих сыновей и дочерей: «Пусть нет во мне крови славянской, От русского чем отличим? Лишь взгляд моих глаз азиатских Загадочным блеском томим. Лишь смуглая матовость кожи Напомнит моим друзьям, Что я не родился в Поволжье,
Не бегал по тульским полям, Не слушал в Диканьке я сказки О ведьмах при свете луны,
Что предки мои у Аракса, В предгорьяъх, пасли табуны. Но северный снег и метели И Пушкина гордый язык С младенческих лет, с колыбели Считать я родным привык.
И голосу совести внемля, Солдатской дорогой идя, Сражался за русскую землю,
По-русски себя не щадя»…
«Перекличка с лучшими людьми русского народа крепила и одухотворяла многонациональное содружество защитников Отечества, сражавшихся «за русскую землю, по-русски себя не щадя».
…Скорбный список погубленных святынь приводит в содрогание. Но лютование ворога оказалось не в силах принизить русского характера, российского достоинства. В краеведческом альманахе «К о р е н ё в щ и н о» опубликовано эссе В.Волокитина «Спасённая святыня», повествующее о Григории С т а р ч е у с е из деревни Покровки под Добринкой. «Могила А.С. Пушкина заминирована. Входить нельзя. Ст. лейтенант Старчеус» - эта дощечка до сих пор бережно хранится в пушкинском музее. Григорий Старчеус и его боевые друзья разминировапли Святогорский монастырь, Пушкинские горы.
Грозным предостережением татям звучат пушкинские строки:
Но тяжко будет им похмелье,
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
…Детская память сохранила связанное с фашистским нашествием: прожектора в тревожно-ночном небе, недобрый гул вражеских самолётов. По просёлкам шли н а ш и. Суровые лица бойцов. Колонны. Колонны. Колонны. Грузовики. Танки и «танкетки». Босоногая ребятня с жадным любопытством наблюдала военный быт. Пустые консервные банки, обнаруженные после стоянок боевых подразделений, становились игрушками.
Истекал кровью Воронеж, захваченный ворогом. До последней капли крови сражались воины под Ельцом. Гитлеровская нечисть подмяла Михайлов под Рязанью. До линии фронта - какие-то десятки километров. Похоронки. Похоронки. Похоронки… На одном Становом Бугре в Каликине остались вдовами с малышами-несмышлёнышами Настасья, Пелагея, Любашка, Варвара, Наталья, Праскровья… Письма с фронта… Оставшиеся уходили рыть окопы. До сих пор сохранились окопы военных лет. Сейчас в них поселились ежи, снуют ящерицв, растут свинухи и опята. В окопах долго не тает снег…
Париж - Бунинские Озерки: зловещие зарницы нашествия.
Иван Бунин, его жизненная и творческая позиция в 1941-1945 годах… «Везде тревога: Германия хочет напасть на Россию?.. В городе купили швейцарские газеты: «отношения между Германией и Россией вступили в особо острую фазу». Неужели дело идёт всерьёз?!» (дневниковая запись 21 июня 1941 года).
Архивы, библиографические разыскания позволяют воссоздать атмосферу, обстановку, быт и бытие тех далёких лет.
Бунинская дневниковая запись в первый день войны с фашистами: « 22.06.41. 2 часа дня. С новой страницы пишу продолжение этого дня - великое событие - Германия нынче утром объявила войну России - и финны и румыны уже «вторглись» в «пределы» её… Побежал в столовую к радио - да! Взволновались мы ужасно… Тихий, мутный день, вся долина в беловатом лёгком тумане. Да, теперь действительно так: или пан или пропал».
Кого оставят равнодушным бунинские исповедально-горестные строки?.. «Взволновались мы ужасно…». О родине издалека: «Опять всем нутром своим ощутил я эту самую Русь… Опять сильно чувствовал, как огромна, дика, пустынна, сложна, ужасна и хороша она…».
Эпистолярные и мемуарные свидетельства отношения Бунина к России, русской культуре. 24 июня 1941 года Бунин сообщает о чтении сочинений Александра Ивановича Левитова. Факт во многом примечательный (тем более для нас, липчан). «Бывшего города Доброго пономаря Ивана сын» А.И. Левитов - один из самых «русских» писателей. Бунин настоятельно требовал возвратить наследие Левитова в историю отечественной словесности. Напомним бунинское: «Теперь о Левитове никто не знает, не помнит, а он был когда-то в первых рядах русской литературы и был не случайно, а с полным основанием».
Июньские дни и ночи 1941-го… Россия в огне пожарищ… Лютый ворог вторгся в родные пределы… Иван Бунин читает Левитова, его «Степные очерки», лирическую, «музыкальную» прозу о Подстепье, родных Бунину воронежско-орловских местах, русском крестьянине, «загадках русской души». Бунин думает о чудовищном натиске неприятеля, алчущего пересилить русскую силу. Уроки истории… Левитовский рассказ «Сапожник Шкурлан» (1863) с «темой Севастополя». Шесть могучих сыновей вырастил Шкурлан. В тяжелую годину, «как раз перед Севастополем», решил он «ребят в солдаты отдать всех до одного человека, потому враг на нас идёт многочисленный». Защита Севастополя стоила жизнисыновьям сапожника. Тяжело переживает старик потерю: «А горе у него, должно быть, в самом деле велико было, потому истинно, что всеми своими кровями кричал Шкурлан по ночам и будил нас… Будил нас теми своими криками страшными, как голос доможила, когда он «к худу» вещает…».
Далеко-далеко на востоке - Россия. Родное Подстепье. Погосты. Могилы матери, отца, брата, сестёр, близких… Волнистые от бугорков могильных пустоши. Не раз кровью омывалась Россия. И теперь вот - новые напасти, новые зверства, нашествие германское, фашистские окаянные дни…
«Отступать так отступать,
гнать - так гнать!..»
…Великая Отечественная в
жизни и творчестве Михаила Михайловича Пришвина… Дневник писателя, который он вёл полвека (с 1905 по 1954 год). Записи от 21 и 22 июня 1941 года. Мир и война. Как отразился этот рубеж в личностном восприятии большого русского писателя, мыслителя, гражданина, патриота?
Запись 21 июня. Встреча в лесу с цветами, их разнообразие: фиалки - первые цветы - и бутоны ландышей «сошлись» с мячиками одуванчиков, ранние цветы соседствовали с летними: черёмуха - начало весны - встретилась с концом её - цвела сирень. И запись следующая:
«Война (4 утра 22 июня). Ефремов, механик, сын хозяйки… Сегодня около двух дня вылез из клети и сказал: «Знаете или не знаете?» И, увидев, что не знаю: «Сегодня в 4 утра фашистская Германия» и проч. И всё полетело… Первое было, это пришло ясное сознание войны, как суда народа…»
Пришвинские размышления первых военных дней: «…Мало было вестей, почти ничего… А впрочем, как и в 1914 году, чего-то мы не знаем… По радио передали глухо о больших сражениях. Из Москвы вести: река женских слёз. И скоро с фронта, река мужской крови…». Июньские заметки фиксируют быт и бытие военной Москвы: люди с противогазными сумками, сокращенное автомобильное движение. Бомбоубежища, «Тревога!», духовное роднение («всех объединил страх за родину… Весь народ поднялся»).
В декабре, когда началось крупное наступление, Пришвин
напишет в дневнике: «Взяли назад Калинин, Елец, Ливны. Лесник сказал: «Отступать так отступать, гнать так гнать!»
Шолохов и Кудашев:
война и судьба человека
В первые же дни войны
«засобирался» на фронт Василий Михайлович Кудашев. Мария Михайловна Шолохова, дочь автора «Тихого Дона», рассказывает: «Отец никого не любил так сильно, как Василия Кудашева, и тот отвечал ему тем же. Когда Кудашев записался в ополчение, отец сказал: «Какой он вояка! Очки потеряет - винтовку не найдёт!»
Шутливо-горестная ирония Шолохова, тоже направлявшегося в действующую армию, имела основание: его данковский друг не отличался крепким здоровьем, у него была сильнейшая близорукость.
В публикациях в связи со 100-летием М.А. Шолохова не раз возникало имя В.М. Кудашева. Тем более, что своему данковскому соратнику Михаил Александрович в преддверии военного лихолетья доверил хранение рукописи своей эпопеи «Тихий Дон».
«Липецкая газета» и «Добрый вечер!» поместили написанные специально для наших изданий к 60-летию Великой Победы архивно-документальные очерки, по-новому раскрывающие взаимоотношения двух русских писателей-патриотов.
Исследователи убедительно показали, что Шолохов в своих военных жанрах («Наука ненависти», «Судьба человека») воссоздал качества характера данковчанина Кудашева, который не погиб под Ельней (как полагали краеведы) в октябре 1941 года; жизнь его оборвалась в фашистской неволе.
«…нам объявили, что
началася война…»
Другой знаменитый
данковчанин (тоже друживший с Кудашевым) В.Д. Ряховский к началу войны уже был военным журналистом. Недавно опубликованы его дневники, мемуарные эссе тех лет. Размышления нашего земляка не утеряли с годами своей значимости и поражают точностью анализа исторических событий и мудрой прозорливостью. Главное оружие писателя - мысль, облечённая в слово, по-прежнему действует на читателя и находит отклик в его душе.
Конец 30 - начало 40-х годов… Исповедальные раздумья…Сожалением проникнуты строки о кадровых военных: «Мои братья, и те не соответствуют моим представлениям о подлинном русском офицере. Подобном лучшим - пусть и не лучшим из декабристов… В командирских рядах превалирует серость под соусом преданности идеям марксизма-ленинизма». В то же время Василий Дмитриевич отмечает, что в Рязанском Доме Красной Армии он «встречал высокоинтеллектуальных командиров», когда организовывал и проводил курсы начинающих военных писателей (Ряховский ссылается на аналогичное мнение помогавших ему на этих рязанских курсах С.Буданцева, Г. Никифорова, С. Обрадовича). Объясняет, почему согласился стать корреспондентом газеты «Красный воин», надеть военный мундир (слава Богу, пока только умозрительный, по литературному армейскому ведомству). Дело в том, что в условиях стремительно ухудшающейся международной обстановки «соединились чудесным образом! - стремления и намерения государства» и взгляды писателя на государственную политику. Присоединение (или «воссоединение») Западной Украины и Белоруссии к Советскому Союзу, по мнению писателя, «весьма своевременное в преддверии войны с Германией». А в том, что война близка, «не сомневается никто: по крайней мере, те , кого я знаю и с кем мне удалось говорить по этому поводу… - констатирует Ряховский.- Хотя нынче создана видимость неразрывной дружбы «на все времена».
Ряховский вырабатывает для себя своеобразный профессиональный кодекс чести, обязывающий писать нелицеприятно и правдиво. И при этом горько замечает: «Хотя какой черт в нашей стране её, эту правду, любит?.. За эту правду, пожалуй, и денег-то не заплатят, а то и ещё что похуже - бывали примеры. Но всё равно - буду следовать этой твёрдо мной намеченной позиции».
Одна из ближайших командировок Ряховского - в Западную Белоруссию. Земли сии совсем недавно считались «заграницей». Как там живут люди? Как произошло, что польская армия совсем легко «свалилась под косой» отнюдь не самых отборных немецких частей? На эти вопросы журналист «Красного воина» хотел бы получить ответ.
«Внутренний голос» писателя провидчески нашептывает, что «не дадут нам, братцы, спокойно пожить», что военное лихолетье - не за горами («Дай Бог, ещё годок пожируем: а потом - пожалте к ответу: а что вы там натворили в семнадцатом году?.. По какомутакому праву Николая Александрыча укокошили?.. Почему долгов, негодяи, неплатите?.. Не важно, что царь брал: на вас же, негодяев, тратил. А вы ему - ствол под нос и от платежов отказываетесь?.. Да мы вас за это… И далее - всё в том же ключе. И не важно, кто на нас нападёт: всё равно под овечьей шкурой немецкого солдата будет виден волчий оскал гражданина Черчилля энд Рокфеллера, Моргана и им подобных потому, что в нашей жизни важны не музыка, не книги, не картины и шедевры Возрождения или античного искусства. А - деньги…». Чтобы не случилось беды, катастрофы, полагает Ряховский, «все до единого в нашей стране должны, отбросив всякие несогласия и альтернативы, плюнуть на них и растереть, чтобы уцелеть и самим, и всей стране с севера до бга и с запада до востока».
Увиденное он соотносит с былым, далёким-близким. Впечатления от посещения границы по какой-то неуловимой психологической ассоциации напомнили о малой родине, о Данковщине: «Почему-то запахло антоновкой и подумалось, что на Дону теперь хороший клёв… Ну их к черту, немцев этих! Что на них любоваться!». Захотелось посидеть с родными на Данковщине под яблнями у самовара и подышать «медовым духом».
Международная обстановка тем временем продолжала накаляться, и в воздухе, по мнению писателя, «сильно запахло войной». В следующей же записи - сетование: «…Язык мне обрубить, вот что надо. Ну, что я за несчастный такой человек!.. Стоило мне о войне только подумать, как - на тебе - война с Финляндией!..» Размышления данковчанина-аналитика показательны и поучительны: «Что тут говорить?.. В старой деревне бытовала поговорка «связался черт с младенцем». Именно этот случай разворачивается перед изумлённым миром сейчас. Мы, такая мощная страна, с огромной, неплохо вооруженной армией, с неисчислимыми человеческими ресурсами, предъявляем ультиматум своей же бывшей провинции, «Великому княжеству Финляндскому», от которого отказались в революцию, оказавшись глупее того самого Маннергейма, которого теперь нам и предстоит сокрушить…». Ряховский напоминает, что Маннергейм - «царский свитский генерал, довольно неплохо показал себя в Первую мировую войну, и, видимо, отказ Советского государства от Финляндии очень его порадовал»; генерал вернулся в Гельсинфорс, «вошёл во власть Финской республики и - на тебе! Нынче верховный её правитель».
Опубликованные совсем недавно рукописи Ряховского
весьма любопытны и познавательны. Данковчанин пытается понять логику, державно-государственную целесообразность развёртывающихся событий. Конечно же, Ленинград слишком близок к финской границе. Естественно, вероятные конфликты с Западом эту «близость» опасно усиливают. Но не слишком ли мы щедры, размышляет он, как бы полемизируя сам с собой. С одной стороны, мы готовим страну к беспощадной борьбе с мировым империализмом, а с другой - бездумно ввязываемся в горнило местной войны, забывая, что состояние войны для государства всё ровно состояние войны, не важно, велико ли государство, с которым идёт война, или мало. Вот Англия, к примеру, воевала с Трансваалем… Сколько людских и других резервов потеряно зря!.. Внутренний оппонент делает акцент на том, что «в случае любой войны экономика страны запускается вовсю по военным рельсам и любая война - экономическая катастрофа».
Историко-философские размышления сменяются бытийными подробностями: «Молодец, что я надел свой черный романовский полушубок, который перешил из тулупа, «построенного» ещё в Данкове. Ох, нелегкая случилась ныне зима!..»
Репортажность, документальность, правдивость придают очерковым зарисовкам Ряховского особую значимость, весомость: «Пока ехал в армейской «эмке» за Оранинбаум, в бомбардировочный полк, замёрз окончательно и с ужасом подумал о наших красноармейцах, лежащих в снегах перед линией Маннергейма… Мало того, что их убивают и ранят, их ещё обмораживает наш российский мороз и выводит из строя похлеще мин, пуль и снарядов. Мины и снаряды падают редко. Пули тоже не всё время свистят, а мороз делает своё дело упорно, методично и постоянно, с упорством маньяка».
Здесь мы имеем первоклассную публицистику. Писатель-гуманист предельно правдив, откровенен: «Впечатлений, конечно, множество, и не все они приятны ... Но вместе с тем я считаю, что всего этого можно было избежать (я имею ввиду людские потери), если бы только наши дипломаты постарались уладить дело миром. Да только можно ли теперь, в эпоху тотальных государств, надеяться лишь на ловкость и ум дипломатов?.. Один какой-нибудь самодур-правитель наломит на своём и - прощай, мать-дипломатия, к такой-то матери!..»
Он понимает рискованность подобного рода откровений и признаний: «Ох, не сказать бы лишнего. Конечно, этих листков явно недостаточно, чтобы предъявить их мне в качестве обвинительного документа: мало ли кто мне подсунет, напечатав крамолу на моей машинке; но - всё же, всё же…»
Конечно же, «заметки» Ряховского не предназначались для сиюминутной публикации. Дневниковая исповедальность, предельная откровенность: «Ну, в общем, достукались: война у нас нынче, братцы, с Финляндией. Интересно просматривать газеты: точь - в - точь такой же настрой, что в четырнадцатом году: ура-патриотизм, лозунги и весьма неубедительные сводки с фронтов».
Примечательна перекличка в оценках грянувших событий у Бунина, Пришвина, Ряховского, Платонова, Шубина, Алексея Липецкого.
« Я р о с л а в н ы
п л а ч у т »
Чрезвычайно рискованное (хотя, естественно, правдивое и справедливое ) утверждение Ряховского о тенденциях «ура-патриотизма», напоминающих события и коллизии начала первой мировой войны, перекликается с тревожными раздумьями его современников.
…Алексей Владимирович Каменский (1887-1942) вспоминал статью Сергея Есенина «Ярославны плачут», где было упомянуто и имя Алексея Липецкого: «Внимая ужасам войны», в унисон зазвенели струны больших и малых поэтов. На страницах газет и журналов, - писал Есенин, - пестрят имена Бальмонта, Брюсова, Сологуба, Липецкого…». Молодой Есенин тоже поддался тогда сентиментально-пафосным настроениям («Нам одинаково нужны Жанны д Арк и Ярославны. Как те прекрасны со своим знаменем, так и эти со своими слезами»). Алексей Липецкий тоже отдал в те дни дань романтично-патриотическим упованиям («Наши герои», «Капля крови»).
Нет необходимости искусственно выпрямлять творческий путь А. Липецкого. Были у него и житейские, и творческие зигзаги, кризисы, сомнения. Общественный и эстетический идеал его одухотворялся романтической утопичностью. «Россия моя, тучевая Россия, Что ж солнца не видно на небе твоём?» - вопрошает его лирический герой («Моя Русь»), мечтающий о лучших временах, размышляющий о созидательной силе гуманистической преемственности(«Я поймал бы за усы сомовьи Силу предков, вросшую в века»).
Надвигающиеся грозные и роковые события, неумолимо «клубление» злобных сил угрожали «гармонии святой»; вот почему плакали 22 июня 1941 года липецкие Ярославны…
«Враг будет разбит,
победа будет за нами…»
Алексей Липецкий, как бы предчувствуя, пророчески предсказывая новые грозы, новые испытания «тучевой России» в повести «Сибирка» всё-таки оптимистичен: «…опять разливным морем потекла кровь. Горячими ручьями выплеснулась в самую сердцевину мужицкой земли». «Самой сердцевиной мужицкой земли» и было наше Подстепье, Центральный Чернозёмный район («Досыта насосались донские степи, крымские седые солончаки, тамбовские и воронежские чернозёмы человечьей и всяческой крови; вместо штыка и сабли закачался на ожившей борозде, поднявший без боязни голову, усатый колос…»).
Но вновь над страной сгустились грозовые тучи… Напряженно и самоотверженно крепили люди обороноспособность Отечества. Наш земляк академик Сергей Чаплыгин в феврале 1941 года первым из советских учёных был удостоен звания Героя Социалистического Труда за выдающиеся научные достижения в области аэродинамики, открывшие широкие возможности для серьёзного повышения скоростей боевых самолётов. Легендарный лётчик (уроженец липецких Студёнок) Михаил Васильевич Водопьянов уже в первые месяцы войны бомбил фашистское логово Берлин ( об этом с мучительной надеждой на победу писал в парижском своём дневнике Иван Бунин). С первых дней войны ряды защитников Родины пополнили Тихон Хренников, Павел Шубин, Борис Котов, Владимир Фёдоров, тысячи и миллионы их земляков и соотечественников.
