Рассказ "Плесень"

Пролог
Существовала общность, которая называлась советский народ. Великая Отечественная Война необыкновенно сплотила её, все народы, все, как один встали на защиту своей любимой социалистической Родины. Но время шло. Настала эпоха капитализма, одним из характерных признаков, которой является стравливание народов друг с другом, Ибо олигархам так жить спокойнее. На днях представители Средней Азии напали на беременную женщину, убили защищавшего её постороннего мужчину и сильно избили жену мужчины-защитника. За несколько дней до этого в одном из магазинов владелица избила многодетную таджичку-покупательницу. Где наша дружба народов? Где наша нерушимая общность, в которой один горой стоял за другого?
Процессы начались в семидесятые. Они, как плесень, занимали всё больше пространства в головах людей и учили их забыть главный лозунг человечества: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”. Иначе сомнут вас. И сминают.
Я же сейчас хочу обратиться к середине 80-х годов, когда плесень уже разрослась, но… то ли особой опасности в этом не видели, то ли, наоборот, заокеанские воротилы ручки потирали от удовольствия, что по общности начали идти трещины, а горкомы и профкомы не поднимают тревоги, не звонят во все колокола: “Беда! Беда! Идёт на нашу Родину! Обыватели начинают устанавливать свои порядки!”.
В 2003 году я записала свои впечатления от знакомства с новым появившимся типом людей в середине 80-х. Повествование так и называется “Плесень”.
Плесень
Когда где-то заводится плесень, мы этого подчас и не замечаем. Но пройдёт день, два, и взглянув на продукты, мы ужасаемся, как же быстро они пришли в негодность. Так и в жизни. Всякая гадость вползает в нашу жизнь потихоньку, сначала смотрит, заметим ли её, потом наглеет и затем… затем уже разрастается пышным цветом. И тогда уже хватайся за голову, или не хватайся - бороться с плесенью, ох, как трудно. Она уже завладела умами, и всюду просунула кусочки своей грибницы.
Чем больше лет я живу на свете, тем чаще мне вспоминается моя поездка по Атлантике, совершённая мною в юности. И эту поездку я про себя называю “рождением плесени”.
Я тогда была совсем молодой женщиной, мне ещё не было тридцати. И характер, и нрав у меня были совсем иные, чем теперь. Я была очень застенчива, не смелА, не умела поставить на место наглеца и хама. Ни в чём я особо в ту пору не преуспела, работать только начинала, взгляды мои на жизнь только формировались. Одно только мне было ясно- что я любила и моя любовь потерпела поражение. В страшном разочаровании я возвращалась домой с края света. Там на краю остались все мои чаяния и надежды, и моя душа была пуста и темна. Я хотела домой, на Родину, в Россию. И хотелось мне лечь на зелёную траву, и обнять родную землю. Два года, больше 700 дней отделяли меня от дома. Но дом, домом и остался, и в доме меня ждала моя мама, лучшая на всём белом свете. И корабль всё дальше и дальше уходил от берега. И приближался к Родине всё ближе и ближе.
На корабле было одиннадцать пассажиров. Двое стариков, которые были в гостях у единственной дочери, и шесть женщин. Все женшины были жёнами иностранцев. У троих из них были дети.
В течение всего плавания дети носились по палубам, чем приводили в ужас своих мам. Казалось, что бегущие дети вот-вот сорвутся с лестницы и упадут в бескрайний океан. Оттого на душе у меня было ещё тревожней, ведь и моя маленькая дочурка тоже бегала по этим лестницам.
А кругом расстилался огромный океан… Он был нашим богом на целых 18 дней, он был строг и величав. И в его воле было казнить нас или помиловать. С нами “Его Величество” поступило по-доброму. Лазурная гладь была спокойна и миролюбива. Только не было покоя в душе.
Почему? Да много к этому было причин. Но главной причиной была команда. Ох, недружелюбно смотрели на нас эти матросы, на нас на своих соотечественниц. А мы, соскучившиеся по всему русскому, больно воспринимали их косые взгляды. Ведь мы не предали свою Родину, мы скучали по ней, она была для нас своей родной кровиночкой. Мы просто полюбили чужестранцев, ни Рокфеллеров, ни Фордов, а таких же простых тружеников, как и все люди вокруг, таких же простых, как эти моряки.
Мы как-то сразу разделились на две компании: по три женщины в каждой. Мы пересказывали свои нелегкие жизни (жизнь в любой чужой стране не проста), и разговор, в основном, сводился к любви.
Женщины же из другой троицы мало говорили о любви. Особенно одна из них беспрестанно хвасталась тем, что имела возможность покупать мясо в дипломатическом магазине. Она вышла замуж за иностранца для того, чтобы посещать этот магазин?
Это казалось гадким и отталкивало меня от этой женщины.
Итак, плыли мы в плохом настроении, хотя океан и не шалил.
Был человек, который должен был отвечать за пассажиров, но он, по-моему, больше следил за нами и говорил нам гадости.
Как-то раз наши двухлетние малыши с шумом бежали по лестнице, и он, конечно же, злобно сказал: “Что это Ваши дети так кричат?”.На что моя спутница дружелюбно ответила: “Дорогой Вы наш, это же дети!”.
Надо было видеть перекосившееся от ненависти лицо этого начальника. Он буквально завизжал: “Какой я Вам дорогой! Как Вы смеете так меня называть?”.
Словом, в “полной любви и дружбе” мы прибыли к берегам Европы.
День стоял дождливый и желания гулять по пустынному Антверпену, тем более в воскресение, не было.
Корабль остановился и на него поднялась бельгийская таможня.
Почему-то меня вызвали в каюту, где они сидели, первой. И бельгийский чиновник спросил, хочу ли я со своей дочерью эмигрировать в Бельгию. Я удивилась этому вопросу и сказала, что единственное место, куда я хочу со своей дочерью попасть - это Москва. На сим и распрощались.
Никто из пассажиров не согласился эмигрировать в Бельгию.
Когда таможня ушла, впервые перед глазами пассажиров возник капитан. Он, видите ли, пришёл с нами знакомиться. Две недели он и не думал о нас, а тут пришёл… И я была уверена, что он пришёл потому, что никто из нас не эмигрировал в Бельгию. А если бы было иначе, если бы, как культурный и вежливый капитан, он пришёл бы к нам в начале плавания, и среди нас вдруг оказался бы предатель, то… Словом, он боялся за свою шкуру и всё. А культура, воспитание и этика были у него на втором плане.
Каков капитан - таков и экипаж.
Перед приплытием в Антверпен неожиданно к нашей троице женщин подошёл морячок, и пригласил нас на вечеринку. Мы сказали, что подумаем. Когда же он ушёл, я задала своим подругам вопрос: “А что же мы с собой возьмём на эту вечеринку?”. Женщины удивились моему вопросу. А я продолжила: “Я предлагаю взять утюг”. “Ну, уж тогда лучше не идти”, - ответили мои спутницы, поняв мой намёк.
И мы ответили, что наши дети захворали и нам не до вечеринок.
Другая же троица женщин предложение приняла и по прибытии в город Антверпен была завалена подарками из бельгийских магазинов.
Увидев это, мы ещё раз поняли, как правильно поступили, отказавшись от вечеринки. Поняли мы в тот день, почему всегда жён-иностранцев называют проститутками, ведь половина пассажирок продали своё тело, как в магазине.
Неприятный осадок в душе всё нарастал и нарастал. Трудно было понять, почему на родном корабле, с людьми говорящими по-русски, чувствуешь себя как-то неуверенно. Где мне было тогда понять, что я в душе больше русская, чем они, главным для которых стали бельгийские тряпки. Уже тогда…
Через некоторое время ко мне в каюту зашла буфетчица. И (впервые за всё плавание) мило улыбаясь, попросила положить в мой шкаф книгу об Андрее Рублёве. Я знала, что такие книги моряки не имели права покупать. И сначала стала отнекиваться. Но буфетчица сказала: “Ну, кто будет лазить у Вас по шкафам, а моряки потом помогут Вам донести вещи до стоянки такси. Соглашайтесь, ведь дело ерундовое”. И я, измученная плаванием, несчастной любовью, маленьким ребёнком согласилась.
И, действительно, в порту Ленинграда мои вещи практически смотреть не стали, потому что моя двухлетняя дочка расплакалась.
Когда таможня ушла, буфетчица поблагодарила меня, подарив мне красивый полиэтиленовый пакет, таких тогда в Союзе ещё не делали. Я о таком пакете не мечтала и подобные вещи меня мало интересовали. Но презент взяла.
Мне ясно было, что книга будет продана за большие деньги и что налицо настоящая спекуляция. Но я струсила(!).
Потом уже много лет спустя я подумала о другом - о том, что книга могла быть ненастоящей, что в ней могли быть призывы к свержению нашей родной Советской власти. Но тогда это всё казалось невероятным, абсурдом, выдумкой.
Когда пассажирам разрешили покидать корабль, то я позвонила буфетчице - она же обещала, что моряки помогут донести мне вещи. Но кроме отборного мата в свой адрес ничего не услышала.
Корабль был девятиэтажный, а причал высокий. С седьмого этажа спустили верёвочную лестницу, которая покачивалась от леденящего ленинградского ветра.
И так, держа в одной руке чемодан, а в другой неся дочку, я и спустилась с седьмого этажа по верёвочной лестнице. Эта лестница стала одним из самых неприятных воспоминаний в моей жизни, а поездка лишний раз показала, что враги советской власти не дремали никогда и пользовались наивностью людей, подобных мне.
“Дайте мне в руки ружьё. И я буду защищать свою Родину!” - хотелось сказать мне. Но я уже не защитила её, потому что не проявила бдительности к врагам.
Я заслужила эту страшную лестницу!
И плесень стала разрастаться.
19.08.2003