Сообщество «Круг чтения» 13:01 18 января 2018

Пример Чувства России на все времена

  От очень личного – к общественному

Сегодня, 18 января 2018 года, четверг. А 50 лет тому назад этот день также выпал на четверг. Убедился в этом, достав из архивной папки газету, отпечатанную 18 января 1968 года. Украинская «комсомолка», выходившая тогда в Киеве на русском языке, имела собственное имя «Комсомольское знамя». Тот номер издания, уже ветхий, с желтизной, то календарное число и день недели имеют для меня особое значение: я впервые увидел своё имя, набранное типографским шрифтом под художественным произведением. Неописуемое ощущение. Нынешние авторы, начинающие свою творческую деятельность с электронных изданий, не переживают ничего подобного. Для полноты ощущений нужна бумага, пахнущая типографской краской, - в пальцах и перед глазами. И ожидание этого момента. А ждать появления на свет даже сразу одобренных в редакциях материалов приходилось долго, нередко месяцами: издания были наперечёт, редакторский надзор отличался строгостью.

Хотя сочинять я начал лет с 12-и, портя школьные тетрадки ужасными, неумело подражательными стихами и прозой, мне доставало ума не смешить редакции своими рассылками. И вдруг, уже будучи молодым человеком, нашёл одну из последних новеллок подходящей для попытки выйти с ней на читателя. Притом, не стал искать «слабого места», вроде районного листка. Эх, была – не была! Уж если суждено прослыть графоманом, то сразу – в республиканском масштабе. Вообще-то ( на чистоту, между нами) я в себе не сомневался, но не был уверен в достаточной зрелости выбранного для пробы произведения. Однако отправил его почтой в известное молодёжное издание Мати Городомъ Рускыхъ (столица УССР). Ответ пришёл нескоро, когда уже и не ждалось: «Публикуем».

…Потом будут десятки, сотни, наконец тысяча и больше публикаций в периодике, отдельные книги, но ни одна печатная новинка, помеченная моим именем, уже не поднимет во мне такую эмоциональную волну, как первый опубликованный рассказ «Что в имени тебе моём?». Я сейчас возвращаюсь к нему не только по причине своего личного литературного юбилея. В наше время приобрёл дополнительное значение духовный портрет девушки из рассказа. Это реальное лицо. Шарлотта, француженка по отцу и русская по рано умершей матери, жила во Франции в позапрошлом веке. Воспитанная в западных традициях, получившая (редчайший для особ её пола случай) техническое образование в Париже, явила пример необычного, единственного в своём роде служения русской культуре. Сегодня, когда миллионы наших соотечественников, покидая Россию на ПМЖ вне её пределах, уже в первом поколении забывают родной язык, пример Шарлотты - это яркая звезда бессмертной русской души во мраке иноземщины.

О ней, о Шарлотте Дантес-Гончаровой, я вновь хочу рассказать в юбилей своей первой публикации, посвящённой ей в самом начале моего литературного творчества.

Итак, вариант того рассказа:

БЫЛЬ О ШАРЛОТТЕ ДАНТЕС

В особняке сенатора Империи барона Шарля Геккерена-Дантеса, что на улице Сен Жорж, необычная тишина. Не подъез­жают к парадному крыльцу экипажи с политическими и литератур­ными знаменитостями, не сияют окна гостиной огнями свечей, не гремит рояль. Сегодня семейный обед.

Урочное время возвестили гулким боем настенные часы в футляре тёмного дерева, похожем на гроб. С последним ударом вышли к столу одетые соответственно случаю домочадцы и птен­цы отчего гнезда: замужние дочери, сопровождаемые их "половина­ми" - директором почт и генералом. Расселись чинно, будто на министерском приёме. На торце стола под поясным, в золочёной раме портретом маленького племянника большого дяди восседал хозяин дома - атлетически сложенный седовласый кра­савец лет пятидесяти. Справа от него утопала в пене крахма­льных юбок его "правая рука" по дому - незамужняя сестра Адель. Слева томился от вынужденной неподвижности вертлявый подросток - сын, похожий на отца, его любимчик и единствен­ный наследник. Дальше по столу размещались друг против дру­га директорша и генеральша, директор и генерал. Стул на кон­це стола оставался незанятым.

- Почему нет Шарлотты? - спросил Дантес, ни на кого не глядя.

Адель выразительно вздохнула. Барон, в совершенстве изучивший язык вздохов своей сестры, понял: "Что я могу по­делать, если даже ты бессилен?"

- Так приведите её кто-нибудь, - сказал Дантес, с тру­дом сдерживая раздражение, и когда Адель поднялась из-за стола, возмущённо шурша юбками, кинул ей вдогонку. - Пусть не переодевается.

Он знал, почему нет дочери. Несколько минут тому назад, выйдя из кабинета, он столкнулся с ней в прихожей. Шарлотта резко посторонилась, вжалась в стену, но не испуганно, а брезгливо. Вот уже два года она избегает его, на вопросы от­ца отвечает неохотно, односложными "да" и "нет". Вообще, странности её множатся, некоторые из них начинают пугать. В то время как её сверстницы, девушки их круга, увлекаются бала­ми, амурной игрой, мечтают о замужестве, Шарлотта всё глуб­же зарывается в книги. Ей мало иностранных языков, беллетри­стики, музыки. Её любовью стали точные науки: математика, физика, химия. А это уже плохой тон, тема для пересудов. И совсем скандально желание дочери пройти весь курс Политехни­ческой школы. Где это видано? Женщина и EcoLe PoLytechnique! Дантес обеспокоен /не за дочь - за себя, сенатора, жизнь и карьера которого у всех на виду/. Но еще больше пугает баро­на тяга дочери ко всему русскому. В этом он видит что-то не­умолимое, роковое, как будто в образе дочери сама Месть встаёт в белом саване из белых русских снегов... Нет, лучше не думать. Но разве можно не думать, когда в дрожащих пальцах катается пуля из хлебного мякиша, а за столом молчаливое ожидание. Так замирает толпа перед казнью...

Как могло случиться, что здесь, в сердце Франции, в Па­риже, во французской семье, выросла русофилка? Она говорит, читает и пишет по-русски лучше многих русских, всех этих Ра­зумовских и Демидовых. Кто ее учитель? Ведь жена барона, Екатерина, родная сестра Натальи Николаевны Пушкиной, умерла, когда до­чери было три года от роду. Неужели из немыслимой дали, из загробно­го мира, Шарлотта слышит ненавистный ему, Дантесу, звонкий голос того, чьё имя он старается не произносить даже мыслен­но? Дантес встряхивает головой, будто пытается избавиться от наваждения, но встреча с дочерью в прихожей не идёт из головы. Вот она замедляет шаг, вжимается в стену. На ней строго­го покроя чёрное платье с высоким воротником. "Переоденься, -говорит он ей. - Не шокируй гостей и Адель".—"Нет, - отвеча­ет она шёпотом, твёрдо, - сегодня ни за что". Дантес удивлён непокорностью дочери: "Тогда не выходи к столу". С этими словами он следует дальше, но вдруг до него доходит смысл сказанного Шарлоттой. Она сказала "сегодня ни за что". Сегодня 29 января в России. Она надела траур по... нему. Вот он, второй ответ­ный выстрел проклятого свояка. Прямо в сердце кавалергарду, то бишь сенатору. Через двадцать лет.

Адель возвратилась с племянницей, похожей в своем наря­де на тень из царства Аида. На тонком нервном лице Шарлоты отчуждение.

В молчании начинается обед. Лишь позванивает столовое серебро и фарфор, да слышится шелестящее "пожалуйста, "мер­си", когда обедающие передают друг другу блюда. Но посте­пенно изысканная пища, дорогое вино развязывают языки. Как и водилось в доме сенатора, разговор начался с политики. С грохотом покатились по столу круглые и веские, словно биль­ярдные шары, слова: Франция, Пруссия, Австрия, Альбион, наконец Россия. А коль назвали Россию, не преминули при­стегнуть к ней Азию, татар, отсталость, бескультурье.

- В самом деле, кто из вас читал русский роман? Да и существуют ли русские романы вообще? - простодушно вопрошал директор почт, округляя глаза.

- Полно вам, - отозвался генерал. - Медведи книг не пишут. Ха-ха-ха!

Замужние дамы - блондинки с начёсами a la vierge, одинаково заулыбались; Адель, не изменяя постного выражения лица, согласно кивнула. Сын, долговязый (в отца), с невинными глазами, налил под шумок в рюмку сестры-генеральши острого соуса.

И тут раздался гневный голос Шарлотты:

- Что вы знаете, господа, о русской литературе?!

Только что весь её облик выражал глубокую меланхолию, а через минуту тёмные глаза заблестели сухим, яростным блеском. Откинувшись на спинку стула, прямая, востор­женная, она стала читать по памяти отрывки из русских романов, декламировала странные и прекрасные стихи, путая французские и русские слова, называла мало кому известные здесь имена - Жуковский, Карамзин, Тургенев, Лермонтов и... Пуш­кин... Пушкин... Пушкин...

Дантес морщился, будто у него разболелась печень. На­конец Шарлотта произнесла слово "невежды", адресуя его си­дящим за столом и внимающим ей со скептическими улыбками, растерянно и завороженно. Это было уж слишком. Дантес хлоп­нул ладонью по столу - зазвенели пустые бокалы.

- Довольно!

Дочь бросила на него дикий, враждебный взгляд.

- А ты... Ты убийца! - произнесла с расстановкой по-русски. Обедавшие переглянулись. Никто не понял. Только отец знал это слово, ему часто приходилось слышать его в первые годы после высылки из России.

Странное дело, гнева Дантес не почувствовал. Лишь запозда­ло подумал, что ему следовало бы вскочить, опрокинув стул, согнуть дочь громовым окриком, уничтожить убийственными словами. Но сильные ноги моложавого сенатора на сей раз ему не повиновались, а нужные слова на ум не шли.

- Но ведь тогда... он бы… меня. А я стал сена­тором.

Выдавив из себя эти слова, Дантес спохватился, что по его ответу реплика дочери будет за столом понята, но было поздно.

- Да, - с сарказмом отозвалась дочь, - бедная Франция!

И стремительно вышла из залы.

"Домашний врач прав, - думал Дантес, уставившись в пустые тарелки, не замечая сочувственных: взглядов. - Шар­лотта плохо кончит. Она душевно больна. Неизлечимо. Неужели Пушкин выстрелил в третий раз и его пуля попала в цель?"

Дантес заблуждался. Уж если верить в Рок, это его пуля - пуля из пистолета кавалергарда, - поразив поэта, ри­кошетом попала в дочь. В одном лице совместились убийца великого поэта и дето­убийца.

У двери своей комнаты Шарлотта достала из корсета ключ. Никто не смел заглядывать сюда. Правда, тетка Адель как-то сунула нос в комнату племянницы и, хотя "визит" ее длился одно мгновение, все-таки успела высмотреть кое-что и доложи­ла брату, что комната Шарлотты превращена в... молельню.

Девушка захлопнула за собой дверь. Щёлкнул замок. Какой же необычной показалась бы девичья комната чужому глазу! Ок­на завешены плотными шторами. Полумрак. За тяжелой зана­веской прячется узкая кровать. Остальное пространство ком­наты голо. Лишь у восточной стены высится то ли аналой, то ли просто высокий столик с покатым верхом, да темнеют по сте­нам прямоугольники портретов. Так в богатых домах обставля­лись молельни. Адель была права.

Девушка подходит к аналою, зажигает свечи в серебряном шандале. Странный вид принимает молельня. На белёных стенах - картины, где неизменно присутствует Пушкин - подросток, юноша, зрелый мужчина. Большой портрет поэта /копия с известной работы Ореста Кипренского/ висит над аналоем, где обычно помещают распятие католики. На крышке аналоя вместо библии - том сочинений Пушкина в богатом, /сафьян и золото/ переплёте. Шарлота становится на колени. Пламя свечей колеблется, отчего изображение поэта оживает. Он улыбается грустной, еле заметной улыбкой, задумчиво глядя мимо Шарлотты, скре­стив руки на груди. Он никогда не взглянет на неё. Он её не знает. Ведь она родилась через три года после его гибели.

Сенатор недалёк от истины: она явственно слышит звонкий голос первого поэта России. Однако чувство её иного свойства: Шарлотта давно поняла, что любит в Пушкине не только его стихи, но и человека... Ни для кого больше не останется места в её сердце. Эта загробная любовь, бесплодная, без взаимности, сде­лает девушку замкнутой и неуравновешенной. К тому же к мукам не­утолённого чувства постоянно будет примешиваться невыносимое сознание вины - Шарлотта носила имя убийцы.

Молитва бедной девушки импровизирована и возносится не к небу, а к тому, кто даровал ей неизмеримо больше, чем далекий от неё Бог. Слова любви, отчаяния и гнева в этой молитве. Фантазия её реальна, как боль.

...На взгорке под тремя соснами она собирает бледные северные цветы. И видит: внизу по пыльной дороге спешит мо­лодой человек. На смуглом лице белозубая улыбка, ворот рубахи расстегнут. "Э-э-э-й!"-приветливо машет он широкополой шля­пой. "Куда же вы, Пушкин? Постойте!" - хочет крикнуть вслед ему Шарлотта, но она знает: никто и ничто его уже не остановит. Сердце поэта в Тригорском, куда недавно приехала краса­вица Анна и где вновь и вновь переживает он чудное мгновенье. Что же, она умеет терпеливо ждать. К вечеру он будет возвращаться домой, в Михайловское, усталый, грустный, очаро­ванный и разочарованный. Вдруг из-за сосен появляется Дантес. Медленно и неотвратимо поднимает руку. Выстрел...

Тяжелый том, упавший с аналоя, возвращает Шарлотту к действительности. Дрожа от пережитого волнения, она поднима­ет с пола книгу, раскрывает её наугад:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувший в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

………………………………….

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его, тоскуя,

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

Слеза капает на страницу. Шарлотта закрывает лицо руками, шепчет:

- Есть в мире сердце, где живёшь ты.

Как несправедливо, что родственные натуры зачастую рас­сеяны во времени. Тоскуя, они инстинктивно ищут друг друга по смутно представляемому образу, мечутся в человеческом море, да так и не находят. Чем же то­гда измерить муки того, кто гонится за зримым об­разом давно умершего, сознавая, что не встретить его уже ни через год, ни через десятилетие, хоть обойди весь мир; кто не может рассудком заглушить крик сердца и продолжает любить без на­грады, с упорством фанатика?

Шарлотта Дантес ушла из жизни в доме для душевнобольных 30 июня 1888 года, оставив нам пример любви необычной, какой и быть не может, но к которой стремилась душа поэта.

С. Сокуров,

1968-2018,

Львов-Москва.

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x