День отошёл, затухая хмуро,
Сумерками постепенно стемнев.
Двое в комнате, я – и фюрер,
Фотография на белой стене.
Батя пропил даже занавески,
Что тут осталось? Стул да кровать,
Фюрер с портрета смотрит веско,
Хочется приветствовать и зиговать.
Геноссе фюрер, я вам докладываю,
Не по службе, а по душе,
У нас в Мухосранске – житуха адовая,
И я перебрался в столицу уже.
Режем, убиваем бомжей и оголь,
Избиваем продавцов шавермы и хурмы,
С нами – Ницше, Шевченко и Гоголь,
Но куратор не спасает нас от тюрьмы.
Мне бы мундирчик с дубовыми ветвями,
Черную, новую экипировку,
А тут подсовывают каску с полями,
Без рожек, оранжевую, да к ней спецовку.
Нет, не сверну я с моей дорожки,
Сколь бы ни был я нищ и гол,
Каска должна быть - СТАЛЬНАЯ! И - рожки.
Схватил, надел - и айда на футбол.
Опять в дверях участковый маячит,
Нынче дело грозил завести,
Пусть лучше суд мне срок назначит,
Чем каждый день - с девяти до пяти.
Мне бы на русскую пробежку,
На марш с камрадами, флаги - в зените,
Но чтоб за лопату или тележку?
Или, там, в офис? Нет, уж, извините!
Пусть Путин станет к прокатному стану,
А Порошенко пасёт стада,
А я ни за что рабом не стану,
И на работу не выйду никогда!
Даёшь политическую стачку!
От вечера пятницы - до утра понедельника.
А вот эту грёбаную тачку
Пусть катают дантисты и прочие бездельники.
Нам бы вождя - уж мы бы тряхнули,
А то сидим в норах, тише мыши,
Есть, говорят, один в Барнауле,
Ух! Кроет диаспору, кроя крыши.
Такому хоть сума да тюрьма,
Во всём - очень прав, хоть под левого косит,
Мужик секретнейшего ума,
Чтоб моск был не виден, его он выносит.
Пусть всякий вьетнамец и кениец,
В подобострастном согнётся поклоне,
Ты - ариец, и я - ариец,
Мы все - арийцы на спальном раЁне.
