Всё произошедшее в высшей степени напоминает фокус.
Самый, что ни на есть, балаганный фокус.
Ф.М.Достоевский
Как говорил робот Роберт, «я не могу получать взаимоисключающие инструкции. Я от них порчусь!»
Одни мне пишут в личку «не мечи бисер...».
Другие - «а что он, собственно, здесь делает?» и «когда идиш изучать начнёшь?» Последнее дыхнуло свежестью середины восьмидесятых, когда из «толстых» журналов черносотенной направленности раздавались вздохи, что, Борис Пастернак мог де стать неплохим поэтом, если бы писал на своём родном идише.
Идишисты - народ особый. Один поэт в Израиле написал проникновенное стихотворение, которое я уж давно забыл, но были там строки, что «мамэ лошен... живительный, как подорожник, а ... в него плевали, как в высохшую лужу».
Возможно, всё это так. Только идиш - не мой «материнский язык». Я никогда и нигде его не слышал. Никто у меня в доме ни на каком ином языке, кроме русского не говорил, ни мама, ни старики. Никто не говорил вокруг.
Как я уже говорил, я вырос в библиотеке деда, среди трёх тысяч томов. Над диваном, на котором я проспал первые 20 лет жизни, висело два портрета, и оба - с трубками: Есенин и Сталин. Есенин был выполнен в деревянной инкрустации, Сталин... не знаю, есть ли такое слово, выжиганка? Выжжен по дереву и раскрашен тушью. Такой вот идиш.
Шеститомник Шолом Алейхема стоял на полке в дедовской библиотеке, среди трёх с половиной тысяч других книг. Попытки чтения вызывали странное ощущение, будто читаешь Герберта Уэлса о марсианИНах. При чтении Гюго или Майн Рида такого чувства не возникало. Ещё более странное зрелище, «Театра Кабуки», явила синагога, куда впервые я попал в возрасте 20 лет.
В церковь я первый раз зашёл в 5 лет, и что там делали, более-менее понимал. Красота и пышность христианского обряда резко контрастировала с синагогой, чем-то напоминавшей библиотеку какого-нибудь «НИИ Стали и Сплавов»: люди бродят, бормочут и читают непонятные книжки, а ты стоишь, как болван.
Дед, конечно, знал идиш, это был его родной язык, как и у многих его школьных и институтских друзей, простых бухгалтеров, врачей, генералов и академиков, у которых, после фамилии, скажем, «Кремнёв», в невидимых скобках стояло «Файнберг».
В этой среде, в которой я вырос, сказать какое-нибудь слово на идиш считалось так же неприлично, как громко пукнуть.
За 30 лет, что мне подарил Г-дь рядом с моим замечательным предком, он не сказал на идиш ни слова, не спел никакой песни.
Когда к моей бабушке, дочери русских дворян Полтавской губернии, на работе (онa была медиком) подходил сослуживец, с улыбочкой на лице и газеткой в руках, она менялась в лице.
- Какую замечетельную статью написал ваш муж, как все толково и убедительно, хе-хе! Естественно, статья была об «израильской военщине», «реакционной, империалистической сущности сионизма», «страданиях братского народа Палестины» и пр.
Прибежав домой, бабушка,бросив на пол авоськи, врывалась к деду в кабинет, и орала: «Идиот! Что ты знаешь? Ты там был? Ты видел?» Через пол часа, когда крик прекращался, а валидол выпивался, дед объяснял, что ему и не надо ничего знать и где-то бывать. Если партия сказала, что нужна такая статья, значит будет такая статья. И что он напишет ещё десять, или сколько попросят. - Тебе не жалко выставлять семью на посмешище? - Да плевать я хотел и на семью, и на всех вас!
Дед был человеком безумно преданным семье, и, если б ему сказали живьём прыгнуть в могилу за бабушку, дочь, или внука, он бы секунды не размышлял.
Он был нисколько не оригинален. Там ВСЕ были такие. Идиш, и вся связанная с ним культура - это воспоминания о гетто, о голоде, грязи, безысходности. Это - то, избавлению от чего была посвящена вся жизнь, трудные годы учёбы, работы. Но дело не только, и не столько в этом.
Невозможно понять, что случилось с идиш, не вникнув в понятие синкретической цивилизации.
Синкретизм - понятие, свойственное далеко не только России. Скажем, Франция была достаточно дикой страной, пока итальянцы, начиная с клана Медичи, не привезли Ренессанс в Париж. Периодически их рвали на куски (Кончини), тихо ненавидели (Мазарини), но Франция оставалась синкретической страной, вплоть до всем известного Наполионе Буонна Парте. Все помнят т.н. Эрфуртский конфуз, где царь Александр говорил как парижанин, без малейшего акцента, когда маленький капрал безбожно коверкал французские слова. Брезгливо морщась, Талейран заметил стоявшему рядом Фуше: - русский народ дик, а их государь просвещён. У нас, конечно, всё наоборот.
Россия, от воцарения Миши Романова, становилась Германиа-Магна. Немец был её системообразующей силой.
В 1917м, когда Россия Плеве-Витте-Штюрмеров рухнула, не выдержав войны с пра-родиной, образовалась НОВАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ОБЩНОСТЬ. Хотя правильнее её было бы назвать анти-исторической, в том смысле, что то была анти-теза исторической России, анти-Россия.
В основе её лежал русско-еврейский синкретизм. Эти две нации, по негласному умолчанию, обязались полностью отказаться от самих себя: долой, долой раввинов, раввинов и попов. Мы на небо взберёмся, разгоним всех богов.
Остальным СТА нациям и народностям «создавались все условия для самобытного национального развития,» т.е. они становились НАЦМЕНАМИ по отношению к русско-еврейскому правящему классу.
ОНИ могли славить Ленина на своих языках.
Русские и евреи должны были творить НОВУЮ государственность, НОВУЮ культуру на русском языке.
Поэтому в 20е годы всякий идиш, всякая память о гетто - искоренялась. На сцену, под музыку Дунаевского, выходил СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК.
Искания нового были очень быстро оставлены. Большевистская верхушка, предельно невежественная в вопросах культуры, прямо с Ленина и Троцкого начиная, пошла по пути «соц.реализма», т.е. старых, отживших форм, приспособленных для нужд новой политической пропаганды (как говорили остряки, восхваление вождей в доступной им форме). Это - отдельная большая история, за рамками данной статьи.
Ещё до конца войны, «новая историческая общность», и русско-еврейский пакт начал давать трещину. Чaсть исследователей винит в том ядовитые семена смено-веховства, попавшие из-за рубежа. Я не соглашусь. Идея «обратной русификации» зрела в умах достаточно давно. Это не было инициативой «какбычегоневышлистого» позднесоветского руководства. Но оно не могло не считаться с колоссальным давлением среднего и низшего звена.
Мысль, что они де здесь ХОЗЯЕВА, это ИХ земля, а я тут «пришелец-инородец», долженствующий вести себя по возможности прилично (т.е. приятно для «хозяев») их никогда не оставляла и никакие «я, ты, он, она» не могли это вытравить.
И вот когда, под давлением снизу, русифицированный на тот момент правящий класс принял политику «стариков не трогать, молодых не продвигать» или «дай жиду лопату» логичным выводом стало искать для себя перспектив в менее партикулярных странах.
Абсолютно не укладывается в голове, отчего, выпихивая в дверь с одной стороны, они прижимали эту дверь в закрытом состоянии с другой?
Зачем было мариновать людей по 20 лет в отказе, одновременно вставляя им палки в колёса?
ПО большому счёту, сионизм и идишизм имели одну и ту же цель: зачистка европейской поляны от весьма конкурентоспособной массы. Трюк удался.
Как то я спросил у одного израильтянина, почему в Израиле так мало мирового исполнительского искусства, напр. скрипичного. Он ответил: я не хочу, когда меня повезут в концлагерь, чтобы мне играли на скрипке.
Наиболее полно сущность сионизма отражает НАХАЛЬ - молодёжные военно-сельско-хозяйственные бригады. Стать «нормальным народом», стрелять и выращивать помидоры. Ну, помидоры - хороши. А если бы еврейское столетие, вместо помидоров и разборок с бедуинами, было потрачено на воспроизводство Эйнштейнов, Кальманов, Вуди Алленов, Дунаевских и Ойстрахов? Может, и на помидоры бы хватило?
Уж много раз говорилось, и мной в том числе, о загадочной, шизофреничной природе российского антисемитизма.
В самой по себе анти-еврейской ненависти нет ничего специфически русского. Евреев ненавидели всюду там где они жили, и там, где их никогда не было (непример в современной Малайзии, являющейся гнездилищем юдофобии, хотя никто там еврея не видел в глаза.). В современном полит-сознании, еврей - архетип «всего, что есть некстати» (как Вяземский писал когда-то о русских), успех, с которым невозможно себя отождествить.
Поэтому, сионизм представился европейскому политикум как долгожданное спасение: вывезти «этих всех» за 5тыс километров, и пусть себе разбираются с бедуинами.
Полякам в решении еврейского вопроса сильно пособил Элоизич. НО! После войны в Польшу прибыли эмигранты: кто из Лондона, кто из Москвы. Причём заняли видные посты в партийном и государственном аппарате. Случай избавиться представился во время бучи 1968го года. Антисемитская компания Гомулки шла параллельно усилиям сионистов по вывозу. В результате 50-80тыс остаточного еврейского населения покинуло страну. СмишноЭ же в том, что Гомулка, организатор юдофобской травли, вовсе не считается злодеем среди сионистов. То же самое можно сказать и про Гусака.
НИКОМУ, самым заядлым антисемитам в Польше или ЧССР не пришло бы в голову подписать «Письмо 74х», нападать на сионистские организации. Они цветами их встречали, создавали все условия.
Черносотенная мозговая би-полярность сочетатет в себе взаимо-исключающие идеи: «когда жиды наконец-то уберутся в свой Засраиль» и «куда же вы бежите, предатели Родины?»
Из камланий, подобных «Письму 74х» невозможно понять, чего они собственно хотели. Если евреи - зло, конкуренты, «бездарности, не дающие пробиться русскому пареньку», так какого федота вам не нравится сионизм, который и пытается увезти от вас “этих самых”?
Медицинских шизиков, для которых слово «сионизм» означает поедание христианских младенцев и расчленение русских бомжей на органы - меньшинство, хотя они тоже есть. «Бейлис» никуда не делся. Ещё не было случая, чтоб ребёнок в России упал в колодец, или просто исчез, чтоб не объявились кликуши, обвиняющие «хасидов». Еврей должен быть притянут за уши, и если надо, придуман, в каждом плохом деле, иначе мир теряет всякий смысл.
Но для медицински вменяемых черносотенцев иррациональная ненависть к сионизму имеет иные причины. Прежде всего, они понимали, что евреи едут в Израиль на лучшие материальные условия и вообще, получалось не очень презентабельно, когда люди бегут миллионами из страны-«путеводной звезды человечества».
Да и не в одних евреях дело.
Вспоминается старый анекдот:
Брежнев: - Юрий Владимирович, а скока у нас этих... ну шо Веник просит выпустить?
-Евреев? Миллиона два-три.
-А если мы разрешим, сколько из них реально уедет?
-Миллионов 10-15
Всё это было смешно, да с тех пор уже и русский миллион подорвал по еврейской лыжне, не считая греков, немцев, армян, месхетинцев, и всех прочих. В одном только Израиле русских и украинцев живёт больше (250тыс) чем евреев в России (100тыс) и на Украине (100тыс).
И получается, что «предатель Хаим навсегда недосягаем».
Нет, не таким виделось черносотенцам решение вопроса.
То, чего бы им хотелось - нацменизация. Сделать из евреев подобие бурятов или татар. Как Брежнев говорил: «дадим им театрик, пусть тётя Соня поёт им на идиш песни». Дать евреям «национальный очаг» в Биробиджане (лучше бы прямо на Колыме, но там - всё занято)театрИК, может и киностудию при каком-нибудь заводе, пусть себе творят, пропагандируют материалы последнего пленума ЦК на идиш.
Идишу в планах по ишакизации отводилась особая роль. Помню как вдруг, ни с того, ни с сего, появился на прилавках книжных магазинов идиш-русский словарь. Он был в ярко-красном, коленкоровом переплёте, с золотым тиснением. В таком богатстве печатались только «Ленинским курсом» и «Пельше: Избранные речи и статьи». Предисловие к словарю («Очищенный от гебраизмов, советский идиш - самый прогрессивный в мире!») пересказывали, давясь от смеха, как последний монолог Хазанова.
Я часто размышлял,отчего такое отторжение вызывают эти 74 подписюна. Бездари? Много, но далеко не все, есть и явные, неоспоримые таланты. Тематика завод-колхоз, кирза-помёт? Не совсем.
Если обратиться к европейской классике, Диккенсам, Гюго, Бальзакам, Золя - она не про Версаль. Она, вообще-то, живописует клоаку: клошары, проститутки, воры, двор чудес, канализация, помойка. Странное дело: прочитав Гюго, хочется быть французом, почитав Диккенса или Генри Джеймса - англичанином. Прочитав Гольдони - итальянцем, а после Евгения Онегина или Подростка очень хочется стать русским.
После Шукшина или Валентина Распутина возникает ощущение,будто проехавший по грунтовой Камаз обдал тебя грязью. Стоишь растерянно, ищешь носовой платок. Но, главное, хочется уйти куда-нибудь, не находиться там.
И ведь не говорю про Хрюшкиных , те просто комичны в своих потугах изобразить пафос.
Символом руссизма я бы назначил «Прощание с матёрой», и ту бабку, которая белит предназначенную под снос избу.
Потрясающе талантливая вещь, как и «Уроки французского», как «Царь-рыба» или же «До третьих петухов». Только кто из русских людей, прочитав подобное, сказал себе: ВСЁ! С завтрашнего утра - зарядка, холодный душ. Записываюсь на курсы. Убираю дом, выношу мусор, к жене - с букетом, к любовнице - с подарком.
Через пять лет я стану...(нужное подчеркнуть). Не «мне добавят, прибавят за то же самое», не «Пупкина снимут, Мамыкина назначат, и заживём», а «Я буду жить иначе, потому, что стану другим». Более целеустремлённым, продуктивным.
Был век Золотой, который я зову малахитовым. Был век Серебряный. На смену ему пришёл век металлолома, и сопровождающая его литература-макулатура. От Пушкина до Хрюшкина.
В 80е мы радовались каждому уехавшему (не поедет к вам сосед, Изя Брюнер, потому, что он вчера только умер), а когда приезжало какое-нибудь значимое лицо - это вызывало бурный восторг: «этот день мы приближали, как могли». Но значимых фигур ехало до обидного мало.
В 80е, когда Музпромзвонконцерт платил три рубля рублями и рубль мелочью, для Успенских и Шуфутинских поднять $200 на свадьбе в брайтонском ресторане было жизненным успехом. Рестораны - через дверь, и в каждом пела звезда. Вилли Токарев, Слава Медяник, дядя Миша Гулько, Боря Сичкин, Альберт Писаренков... У меня на свадьбе пел Могилевский. Сёстры Роуз. За соседним столиком от вас - Игорь Крутой. В гардеробе - Анжелика Варум и Агутин.
В 90е в Москве объявились бешенные деньги, в все знаменитости поехали на газпромовские хлеба.
То, что они поднимали за один вечер в московском кабаре «Метелица», ублажая братков в перстнях и наколках, им за год не поднять среди наших таксистов-программистов.
В Америке стались подвижники: Валя Печорина, Марина Левинсон, Илья Гаркавский.
Но главное - не в этом. Наши знамениторсти обнаружили потрясающую ленность. Никакого нового искусства для новой общности: старые песни о старом, рассказы о том, как 30 лет назад снимался у Данелия.
Особенно задалбывал Миша Казаков: глядя поверх голов куда-то вдаль, размышлял в Хайфе о том, москвич ли он с Покровскими воротами, или петербуржец, с каналом Грибоедова. Ивритские буквы он называл «рыболовными крючками».
Все мы были для них «провинция, не продохнуть», но чесать - любили, по мере возможностей.
Главное - не в этом. Мы все оказались людьми мелкими, склочными, мы друг друга не любили, а, подобно Болконскому, жаждали любви людей, которые нас не знают. Возможно мы и в самом деле были неким курьёзом природы, самоликвидировавшейся бабочкой-однодневкой.
А могло ли быть иначе? Да легко. Ибо примеры - перед глазами.
Грузины - народ, чрезвычайно привязанный к своей географии, в отличие от армян, допустим. Для грузина «такой лазурный небосвод сияет только над тобой, Тбилиси». Это - фанатики своей страны. Эмиграция для них дело новое. НО! Наблюдаю через друзей своих, грузинов, как у них дома выросли две грузинки. Встроенные в американскую жизнь, и при этом - неразрывная часть общности. Говорят, читают, пишут. Периодически посещают свою родину, навещают стариков, и эта, по Шевченко, «единство мёртвых, живых и ещё нерождённых» - и есть то, что человека держит на земле нашей.
Однажды я опростоволосился. На огромном грузинском застолье, где были люди разных национальностей, тамада предложил выпить за «разные родины всех присутствующих». На это я заметил (люблю противоречить, грешен) что у нас вроде-бы одна родина - СССР. Долго со мной потом никто не разговаривал, пока не помирились на очередных похоронах.
Но самый яркий пример - это, конечно, украинцы. Один англичанин, не помню кто, сказал: всё, что надо человеку для счастья - это энтузиазм.
Проблема в том, что искусственно вызвать энтузиазм невозможно.
Некоторые бывшие деятели украинской власти любят уныло бубнить в своих блогах, сколько они проложили дорог, построили мостов и стадионов. И старательно обходят стороной вопрос, почему тот курс гривны, те стадионы и цены на газ НЕ ГРЕЛИ?
А вот та бабка, что всю жизнь копалась в огороде, да и поехала на Майдан с баняком гречки, и раздавала её там - она только в это время и жила. Вот ребятки, покрасившие забор в жёлто-блакитный цвет. Можно стебаться сколько угодно, мол, «стадность» и пр. Но пройдут годы, и на смертном одре будут они вспоминать эту окрылённость, это чувство товарищества. А мы - увы. Нет у нас ни горящих глаз, ни дружного, совместного крика «Слава Украине!» на концертах Океана Эльзы. Нет у нас «героев», ни вымышленных, ни настоящих.
Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом, и жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели, как пир на празднике чужом.( для коллежских регистраторов: это не моё стихотворение, если что).
Хоть за других порадуемся.
