Сообщество «ГРАД НА ХОЛМЕ» 17:46 2 апреля 2017

ПОЭТ ПО ФАМИЛИИ РОССИЯ

Последняя попытка стать счастливым

Поэт сказал: «когда человек умирает, человечество становится меньше.» Иногда откалывается гигантский ломоть. Вчера умер Главный Поэт. Умерла эпоха. Нас стало меньше.

Анти-некролог - это фирменное блюдо на Завтрак. Те, кто знаком с форумом достаточно долго, уже получали удовольствие от грязи на смерть Беллы, Юрия Нагибина, Стругацких, Окуджавы, словом всех тех, кого поют под гитару, декламируют, кого разобрали на цитаты, встречают и провожают аплодисментами, кому дарят цветы и пишут восторженные письма, кого принял в свои объятья целый мир.

Впервые я увидел Евгения Александровича во Львове в 1989м. Меня поразили его глаза - те самые «зеницы» из пушкинского «Пророка». Всякий раз, когда судьба дарила мне шанс увидеть его вновь, я не переставал удивляться, какой нездешний, не от мира сего, поэт, через все пиджаки и галстуки кричащих расцветок. Уж не знаю, на каком сибирском перепутье «серафимный шестикрыл» вложил «жало мудрыя змеи» автору «Серёжки Ольховой».

Братская ГЭС пахла хвоей. Ещё в молодые годы он признался, что «неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка...» мы вместе с ним «мальчишкой, на автобусе повисшем, мчались утренним Парижем».

Евтушенко был самым светлым, самым солнечным ликом Советской страны. Когда через много-много лет честные, неангажированные историки и литературные критики будут «рыться в сегодняшнем окаменевшем дерьме», им не удастся пройти мимо Евтушенко, как не проходят мимо Гомера и Вергилия исследователи античности.

Как Ландау «был последним на земле, кто понимал всю физику целиком», так Евтушенко был последним из живущих, кто понимал всю поэзию целиком. Евтушенко - составитель лучшей, наиболее полной антологии советской поэзии, где, как в Ноевом ковчеге, нашлось место Багрицкому и Рубцову, Дмитрию Кедрину и Йосифу Уткину.

Сегодня - некролог в Нью-Йорк Таймс. Здесь ещё помнят, как юноша со станции Зима встречался с братьями Кеннеди. Евгений Евтушенко объехал шар земной, и поручкался с сильными мира сего. Но более всего он любил Россию, оставался русским, советским. Незря пародировал добрый его знакомец, Леонид Филатов: «Я попивал мартини и бордо, и примерял ненашенские запонки, но ни одна Бриджит Бардо на Западе мне не заменит Агнии Барто».

Доброго, позитивного, независтливого человека ненавидели «люто, бешенно,» и те, и эти.

Для шакалившей у посольств демшизы он был «оппортунистом» и «соглашателем».

Для поц-реотов и черносотенцев он стал «предателем», хотя когда, с какого бодуна он присягал на верность этим совиным крылАм?

Известна фраза, брошенная Бродским: «Если Евтушенко против колхозов, тогда я за!» От себя могу добавить: если Бродский против Евтушенко, то не пошёл бы он на хутор близ Диканьки со своими непролазными корягами рифм?

Эфраим Севела, тёплых чувств к Евтушенко не питавший, был поражён случаем, который после он вывел в своём романе «Викинг». Нищие слепцы-попрошайки в поезде исполняют песню Евтушенко.

Вот «что такое слава: не могильный гул, хвалебный глас, ... а под сенью дикой кущи цыгана дикого рассказ». Его песни исполняют на застольях, как народные.

Для самосознания советского еврейства Евтушенко один сделал больше, чем десять Сохнутов и двадцать Коль Исраэлей. Окружили ли мы поэта заботой и вниманием, как он того заслуживал?

Мировое значение России и Советского Союза в том, что там могли быть профессиональные поэты. Он не был ни политиком, ни бизнесменом.

Всю жизнь он только писал стихи. При этом жил ярко и красиво, к вящей злобе и ненависти многих.

Нигде религиозная ересь нищебродства, «нестяжательства» не проявлялась с такой силой, как в поэтической и вообще литературной среде.

Правильный поэт - это нечто небритое, корпеющее при лучине, обстирываемое женой, работающей на полторы ставки, либо не обстирываемый никем вовсе обитатель бомжатника.

Бормочащий в косматую бороду, что он, де, не продался, что ему в бомжатнике «ангел лиру подаёт». Поэт-юродивый, поэт-нон-комформист от нахер-никому-не нужности. Как же ненавидели они его, сидящего в Метрополе, в костюмчике от Валентино. И что самое ужасное - не на нефтяночке это, не на «решении вопросов» - НА СТИХАХ.

ИМЕННО ЭТО - ПОКАЗАТЕЛЬ

В России понимание стихов - выше довоенной нормы!

Евтушенко стал значительно большим для моего поколения, нежели просто нравящийся поэт. Стал неотъемлемой частью нас. И, следовательно, он не умер.

Галстук-бабочка на мне,
сапоги - на Шукшине.
Крупно латана кирза.
Разъяренные глаза.
Первое знакомство,
мы вот-вот стыкнемся.
Придавил меня Шукшин
взглядом тяжким и чужим.
Голос угрожающ:
"Я сказать тебе должон -
я не знал, что ты пижон -
шею украшаешь!"
Грязный скульпторский подвал.
И бутылка наповал.
Закусь - килька с тюлькой.
Крик:
"Ты бабочку сыми!
Ты - со станции Зимы,
а с такой фитюлькой!"
Галстук-бабочку свою
я без боя не сдаю.
Говорю, не скисший:
"Не пижон я -
ерунда!

Скину бабочку, когда
сапоги ты скинешь!"
Будто ни в одном глазу,
стал Шукшин свою кирзу
стаскивать упрямо.
Не напал на слабачка!
И нырнула бабочка
в голенище прямо.
Под портянками он бос,
и хохочет он до слез:
"Ты, однако, шельма!"
Хорошо за коньяком,
если ноги босиком
и босая шея!
Мы в одну прорвались брешь,
каждый молод был и свеж.
Это все - бесследно.
Боже мой, как все легко,
если где-то далеко
слава, смерть, бессмертье...

1.0x