Сообщество «Салон» 18:52 22 февраля 2019

Почему умер Някрошюс?

вечность перестала пользоваться спросом, потребовалась сиюминутная актуальность

Прошло вот уже три месяца со дня смерти выдающегося театрального режиссера Эймунтаса Някрошюса, а я все еще продолжаю о ней думать.

В этой смерти, в общем-то, нет ничего удивительного: почти шестьдесят шесть лет - конечно, не так много, но и не так уж и мало, мог бы, все же, и дальше жить и работать.

Вот только стоило ли?

Сам Някрошюс последние лет пять неоднократно высказывал недвусмысленные сомнения насчет дальнейшей профессиональной реализации. Признавался, что хотел бы бросить театр, уединится на хуторе, заниматься сельским хозяйством… Но, спрошу я вас, кто из нас, так называемых творческих людей, об этом не подумывал? Некоторые эту мысль даже осуществляли, пускай и частично.

Някрошюс, думается, такого себе позволить не мог. И не только потому, что не смог бы прожить без становящейся ненавистной работы – больше, думается, потому, что зависел от многих людей, для которых он был золотой жилой (ему-то самому, насколько я знаю, доставались от этой жилы жалкие крупицы) и которые просто не дали бы ему из театра уйти.

Свидетельство тому – возможность поставить спектакль в родной Литве после долгого перерыва. Но – какой спектакль!

Някрошюс и раннее жаловался, что, в основном, приходится работать не с тем материалом, с которым хотелось бы, но с тем, под который дают деньги. Вот и здесь…

Представляю себе, как уговаривали литовские – уж не знаю – театральные ли барышники, чиновники ли - поставить именно этот спектакль сильно болеющего, разочарованного в профессии, тяжело уставшего от бесконечных мотаний по европейским просторам режиссера. Представляю буквально поэтапно. «Ну, сделай что-нибудь для родной культуры. Да не что-нибудь, сам знаешь: у нас в Литве предпочитают остренько-политическое. Так что, может, более всего будет уместен плевок в адрес извечного литовского врага – России. Вот сейчас дали Нобелевку какой-то там Светлане Алексиевич. Может, полистаешь, прикинешь, попробуешь».

Ну, прочёл, прикинул, поставил наспех импровизированное действо на тему афганской войны под названием «Цинк» - по бездарной, глупой, лишенной какой бы то ни было поэтичности прозе новоиспеченного нобелевского лауреата.

Этого последнего спектакля, к счастью, я не видел. Не видел и предпоследнего – по «Голадарю» Кафки. Не хотел смотреть.

Потому что видел предшествующую им дилогию по «Божественной комедии» Данте.

До этих двух спектаклей к «сумрачному литовскому гению» я относился не то чтобы с пиететом, но уважал – очень и очень. Пожалуй, даже любил, несмотря на то, что считал театральное искусство наиболее грубым видом творчества: Някрошюс, один из немногих деятелей театра, понимал, что такое настоящая поэзия, знал толк в метафоре, многочисленные сценические знаки его были лаконичны, точны и просты, в случае не реализации себя как режиссера он, думается, мог бы состоятся как поэт (почему-то, правда, при этом представляются короткие тексты в прозе). Всегда помнилось, что после учёбы в Москве и женитьбе на русской, с которой (и с наполовину русским сыном) делал большинство из своих спектаклей, его вряд ли можно было считать стопроцентным литовцем (как не являются, кстати, таковыми Туминас, Карбаускис). Не случайно у большинства его спектаклей исходный материал - русский: Пушкин, Гоголь, Чехов, Достоевский, не говоря уж о менее значимых авторах.

Поэтому и московской публикой, и публикой других русских городов он воспринимался почти как свой.

На спектаклях же по Данте между режиссером и москвичами впервые возникла некая дистанция. Думается, не в последнюю очередь потому, что подспудно почувствовалось со стороны режиссера равнодушие к тому, что он делает.

Я до сих пор прекрасно помню свои впечатления от первой части дилогии: на протяжении почти пяти часов меня никак не покидало впечатление некой мало осмысленной фрагментарности, цепь по-прежнему точных метафор силилась отобразить сюжет – и не отображала. И было впечатление некой вторичности по сравнении с предыдущими спектаклями. Не только у меня, весь зал (кстати, неудачный – Някрошюсу в тот раз отвели, почему-то, нафталиновый и абсолютно не приспособленный для его спектаклей Дворец на Яузе) был явно разочарован, аплодисменты, что так нетипично для почитателей Някрошюса, в преобладающей части – молодых, были непродолжительны, после окончания зал опустел мгновенно.

Тоже самое – на второй части, длящейся всего лишь час и, вроде бы, не дающей поводу к усталости.

И хотя через год-два Москва увидела «Книгу Иова», заставившую вспомнить былого Някрошюса, но далее последовало два еще более слабых спектакля, чем дилогия по Данте.

Ну, ладно, положим Някрошюс продолжил бы работать далее. Но что бы ему предложили для постановки после Алексиевич: воспоминания, к примеру, Дали Грибаускайте или нечто еще более вонючее?

Так получилось, что человеческий и творческий кризис Някрошюса совпал с кризисом главного его заказчика - Европы, дух которого - русофобия. Мог ли всерьез поддаться этому духу цельный, сосредоточенный человек, выросший в СССР, получивший профессиональные навыки во время учебы в Москве, при русской жене и двумя полукровками сыновьями. Временно – мог, но на протяжении долгого времени – вряд ли: это бы значило отречься от части себя. Что, повторюсь, при его цельности…. Цельные люди вообще не способны жить шизофренической, двойственной жизнью.

И здесь неизбежна мысль о свободе от духа современности подражающему Богу творца: будь то писатель, будь то режиссер, будь то композитор.

Нынешнему творцу трудно быть свободным. Может, такая свобода существовала раньше, теперь же остался только заказ. Заказ не обязательно прямо социальный, но уж наверняка – тот, который продиктован духом времени. Это в советские времена можно было противодействовать этому духу (за одно из таких противодействий – спектакль «И дольше века длиться день» Някрошюс даже получил Государственную премию), но в наши дни…

Куда уж дальше – спокойно переживший советские гонения, сводный, казалось бы, наконец, от всех мыслимых и немыслимых обстоятельств, связанный с русскими общей православной верой Арво Пярт – и тот, насилуя себя (будем надеяться – без принуждения извне) сочинил самое худшее из своих произведений – Четвёртую симфонию, посвящённую Ходорковскому.

Что уж говорить о Някрошюсе, целиком зависящего от спонсоров…

Никакому, в сущности, времени Някрошюс, предпочитавший то и дело заглядывать в вечность, не соответствовал и соответствовать не мог. Но вечность перестала пользоваться спросом, потребовалась сиюминутная актуальность.

И если бы дело было только в велениях времени и в подчинении тем, от кого зависит судьба спектакля – тут ведь больше: дело еще в зависимости от своего искусства. Это только в молодости кажется, что оно тебе подвластно. Или, в лучшем случае, что ты находишься с ним на равных. Но, чем дальше, тем больше, понимаешь, что ты его подчиненный и прикован к нему, как раб на галерах. А если находишься в отношении его еще и в более унизительной зависимости - в силу привычки, а то и чисто материальных причин? Да и мысль о том, что в случае ухода со сцены твое имя будут помнить только знатоки, как бы не отстранялся от нее ее обладатель (а Някрошюс, как никто, избегал всяких проявлений звездности, высокомерно не краснобайствовал на публике, даже на поклоны в конце спектаклей не выходил), тоже ведь играет свою роль…

Эту унизительную зависимость, я уверен, сознавал Някрошюс. Учтём еще почти тотальное давление, диктующее невозможность жить своей собственной жизнью – лишь жизнью, навязанной со стороны. Но ведь не каждый же выдержит отказ от себя. Някрошюс, по всему, относился именно к таковым.

Жить с этим осознанием дальше было невозможно, но и выход из профессии не представлялся реальным. Мало того: в сложившейся ситуации вообще никакого выхода не было. Поэтому, думается, сжалился над ним Бог, прибрал его к Себе…

Это – моя личная версия. Как и насколько она соответствует действительности – не знаю.

Cообщество
«Салон»
5 марта 2024
Cообщество
«Салон»
Cообщество
«Салон»
1.0x