Отпахала своё, отжила?..
(Деревенские раздумья)
Вторая половина августа. Жара палит с занудным постоянством. Даже в деревенском доме трудно спрятаться от палящего солнца, нагревающего шиферную крышу так, что трясогузка не осмеливается сесть на железное обрамление конька, давно облюбованного ею.
Заросли болиголова побурели и высохли так, что, не дай Бог какой неряшливо брошенной спичке -случится непоправимое – пожар в лугах! Только у самого ручья сверкает свежестью зеленая трава, да ракитовые листья радуют глаз, живо сверкая изумрудом и на ветру серебром изнанки.
В дрожащей поволоке сизеют дали, а над ними расплавленно сверкает поднебесье.
Над лопухами и крапивой беззвучно, радужно блестя крылышками, мелькают стрекозы.
Высоченная старая ракита у брошенного жилья шуршит пожухлой листвой, как вечными страницами невидимой никому книги. Раките, должно быть, уже век или более. Она видела многое на своем веку и дожила до разрухи у родной хаты, до тлена и безлюдья, когда и ветви её уже не касаются застекленных окон, а вползают сквозь пустые глазницы до самой обветшалой печи в середине хаты. А там уже ни мертвых, ни живых. И хата это как пустая человечья душа. Под провисшим потолком кружит золотой шмель. Что он ищет в этой покинутой пустоте? А ведь тут жили люди, и было здесь своё золотое время…
Под упругой моей стопой нет ни тропы, ни стежки к этой хате. Чернобыл да крапива, лопухи да зреющие головки колючки, заросли бузины да остролистного клена, пробивающегося сквозь редкий шатер вековой ракиты. Немота не только в хате, но внутри меня, она запеклась в груди неким укором, что моё поколение не сберегло необходимую жизнь на конкретно этом и другом русском околотке. От этого растет желание завыть волком. Да толку: никто не услышит, а кто услышит – не поймет! К тому же по всей сельщине, куда ни взгляни, жуткие приметы безжалостной нашей драмы – приметы ничем неоправданного разора и ужасного запустения.
Со своей террасы видны печальные дали моей отчизны. Незримо реющие обиды повисли над ними. От обид знобит, сердце мучительно болит. Ощущение такое, что попал на беспросветное бездорожье, где всё заколодело, замуравело, а ты не богатырь Илья Муромец, чтобы оседлать своего коня и мчаться вскачь, минуя эту непролазную стылую дремучесть…
В эти отчаянные минуты я завидую тем, кто ВЕРУЕТ, верует в Небесный Свет, в это вместилище светлых надежд, которые, правда, в миру не воплотятся, а я страстно желаю, чтобы они воплотились. И не обязательно в вещном, материальном виде, а Оношением - Духом Небесного Света преображен был бы человек, любящий страну свою и родные околотки.
Мне страстно хочется, чтобы вышел из мрака этот тлеющий в разврате век и вместе с ним человек. Я знаю, что это запоздалый мой стыд и слишком позднее моё покаяние. Но мы должны признаться хотя бы самим себе, что сотворили пустоту и безлюдную бесприютность вокруг себя мы все сообща. Сообща из этого состояния мы должны и выйти. Я не знаю, как. Но другого нам не дано, если мы не хотим потерять то, что было нашим национальным кодом.
Неужели хороший поэт Олег Кочетков, написавший прощальные строки деревне, прав:
Отпахала своё, отжила,
Отлюбила, отпела в ночи…
Где, какие теперь купола
Над тобой обживают грачи?
Поле зыбкое вызревшей ржи
На четыре на все стороны?!
И ни деревца, ни межи,
Ни заброшенной бороны…
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Что теперь о былом говорить,
И кручиниться, и вздыхать!
Всё. Живая оборвана нить.
Страшно. Памятью разве связать?
Что осталось теперь? Постоять,
Прошептать еле слышно: «Прости…»,
Поклониться горячим хлебам
Да былинку полыни найти,
Поднести её к горьким губам…
