Оптический обман, или Путешествие в глубинку.
«Помню я ещё молодушкой была…», и отправилась вслед за нашей армией далеко на Восток. Именно туда был расквартирован присягнувший Отечеству лейтенант Геннадий*, скоротавший несколько лет своей холостяцкой жизни на берегах Ангары.
Великая река, вольнолюбивые декабристы, загадочный Байкал предопределили столь претенциозный выбор, реализовать который, и с честью, вызвался тоже тогда молодой, но уже капитан – мой муж. Как и я, он – отпускник, любил бороздить неоглядные просторы одной шестой земного шара.
Путь от Киевского до Забайкальского военного округа нам суждено было преодолеть в два этапа: от Киева до Москвы – европейским и от Москвы до Иркутска - азиатским трактами.
Дальше Саратова, в отличие от мужа, я не летала. А рассмотреть, хоть из окна поезда, «среди долины ровныя» вперемешку с уральскими «самоцветными камнями», сибирской дремучей тайгой, самобытными, не тронутыми войной, городами и деревнями России хотелось. Красота российской глубинки предугадывалась по популярным романам – экранизованным бестселлерам того – советского – времени и по культурологическим путеводителям – верным моим спутникам в дороге.
Романтика одурманивала, душа предвкушала… Казанский вокзал Москвы располагал обоюдно с тогдашними РЖД, бесцеремонно и сразу попытавшись растоптать мои наивные представления о поездке.
Грязное, потное, с разводами окно вполне благопристойного купе обескуражило ещё и потому, что через него я должна была смотреть на мир в течение трёх с половиной суток, допуская мучительную расчленёнку своего сознания. И по сей день оно реанимирует картины неприглядности, в которых отражается убожество не только прошлого, но и нынешнего, кажется, Богом оставленного мира. Горы режущего глаза мусора, непролазная грязь просёлочных дорог, повалившиеся почти курятники человеческих (?) жилищ, дачные хибары обрамляющих города участков… Не покидала мысль, что сотворённая Всевышним красота природы была нещадно опорочена нечеловеческой цивилизацией. Даже красавица Ангара, пожелтевшая, может, от ядов целлюлозно-бумажного комбината, обмелела, поблёскивая плешью мелководья.
И всё же, на стыке 80-х–90-х «иркутская история» бравурно щеголяла мощёным тротуаром, железобетонными новоделами, монолитом старинных зданий перед деревянными обветшалыми постройками окраин.
Обособленно, поселенческим гетто, как не из мира сего, явились пред ясны наши очи бараки, казалось, ещё дореволюционной давности. И это были армейские жилища, войти в которые с чешским саквояжем, в польской амуниции, с европейским мироощущением было не просто. Тараканы, как реинкарнированные разбойники золотоносных приисков, шныряли откровенно нагло и средь бела дня целыми полчищами, словно выгоняя нас, чуть переступивших порог вполне гостеприимного офицерского общага.
Ознакомившись с городскими достопримечательностями, поклонившись непокорной Ангаре и подвигу декабристов, к удовольствию и с восторгом от неожиданности погурманив иркутским мороженым и «Птичьим молоком», посмотрев в кинотеатре «Дежавю» и огорчив Геннадия своим скоропалительным отъездом, обратно мы летели, делая посадку в Омске, заворожённые упоительно свежим весенне-морозным воздухом некогда сибирской столицы. Надеясь всё-таки вернуться на просторы «убогой и всесильной матушки Руси», плакали о которой устами своих классиков поколения верноподданнических русских.
Даже охмуряющая желтизна иркутско-байкальского смога, безнадёга взрослого и хмельного «от счастья» населения города, безжалостно угнетаемая красота Байкала не могли поколебать сформировавшегося самой жизнью желания: всё же отыскать в России уголок, где совершенство как гармония соответствовали бы тому высокому представлению о стране, издревле воспета которая в былинном творчестве русского народа.
С севера на юг, с запада на восток, не уставая вглядываться в города и веси, мы преодолевали километры иногда военно-фронтовых дорог, всегда при этом сталкиваясь с неухоженностью территорий и душ.
Вспоминалась недавняя поездка в Вольское училище тыла, которое и заканчивал молодой финансист Геннадий.
«Миссионерски» остановившись тогда в Саратове, мы попутно вкусили роскошных блинов, полюбовались резными ставнями словно игрушечных домиков, попытались вглядеться в почти безбрежные дали Волги-матушки… И сразу по приезде не забыли приобрести билеты на рейсовый автобус от Саратова до Вольска, оплатив при этом, разумеется, и багаж. Вскоре почти трофейный ПАЗик увозил нас в «степь да степь кругом», где в трёхчасовой поездке всех настиг проливной дождь. И нам пришлось раскрыть спасительные зонтики… В автобусе… Тогда-то мы всерьёз и пожалели о своей оставленной в гараже и скучающей без хозяев машине…
После многотрудного пути горемычный ПАЗик остановился у конечного пункта следования – избушки «станционного смотрителя», на километры от которой ничего не просматривалось… «Широка страна моя родная…» вспоминалась разученная ещё в первом классе школы песня...
Прошли эпохальные годы. По-прежнему несётся Русь «Птицей-Тройкой». А мы из салонов легкокрылых лайнеров, заоблачных небоскрёбов, недосягаемых властных кабинетов до сих пор не научились дорожить чужими жизнями как своими, превращая летопись «нового времени» в химеру. Когда даже в Москве соседствуют неоновые дома с трущобными развалюхами. По царственно уложенным рельсам с постригающимися газонами вдоль путей (теперь как в Англии) летят скоростные поезда и плетутся провонявшиеся десятилетиями электрички. Пересевшие в мерседесы боссы паркуют дармовые тачки во всё том же мерзопакостном болоте. Как по Фрейду, не желавшие преобразовывать страну вмиг «преобразовали» своё благосостояние, так и не постигнув, что возведение любого храма начинается с возделывания души…
И потому рефреном, как железнодорожными колёсами по чуткому цветаевскому сердцу страны всё стучит и стучит душераздирающее: «Жизнь выпала копейкой ржавою…», подхватывается которое миллионами вопрошающих голосов-жизней уже двадцать первого столетия: «Моя страна! Ну что тебе я сделала?!» Я – женщина, я – жена, я – мать, что не желает сгинуть в лагерно-общажных застенках всё ещё неумело и, порой, так не милосердно живущей страны. Умом понять её многим всё так же трудно, как и провидцу Тютчеву. Но, несмотря ни на что, любил поэт и гражданин «особенную стать» России, а потому и нам завещал верить!
*Геннадий – родной брат моего мужа.
