Авторский блог Владимир Бондаренко 00:00 27 июня 2012

Одинокий рыцарь

<p><img src="/media/uploads/26/aa2_thumbnail.jpg" /></span></p><p>Поразительно, но об Афанасьеве, кроме газет "Завтра" и "День литературы", никто и никогда не писал — а тиражи его сатирических антиутопий росли, издатели начинали бороться за право на издание его собрания сочинений.&#160;</span></p>

Анатолий Афанасьев был одним из самых тонких лириков в поколении "сорокалетних" прозаиков. Его талантливые романтичные младшие научные сотрудники влюблялись, творили, а вокруг них порхали воздушные создания, полные любви и надежды... 

И вдруг всё оборвалось. Перестройка обрушила все планы и молодых инженеров-учёных, и их возлюбленных. Одни пошли на панель, другие или нищенствовали, или ушли в разбой. Оборвались планы и самой науки-инженерии. Всё кончилось. 

Кончилось и восхищение Анатолия свободами, цивилизацией, правами человека. Ведь в своём первом воплощении прозаика Афанасьев был, как никто другой из нас, когорты "сорокалетних", близок Руслану Кирееву, Анатолию Курчаткину, Владимиру Маканину — нашим восторженным демократам. 

Новый Анатолий Афанасьев возник как-то сразу. Настолько чуждым по духу было ему потребительство, весь этот новый уклад безудержного воровства, предательства, отмены вечных человеческих ценностей, что он просто не мог спокойно вписывать своих былых лирических героев в новую реальность, как, к примеру, это делал его друг Юрий Поляков. Из тонкого лирика вырос беспощадный разгребатель грязи, социальный сатирик, мастер антиутопий. 

То, что, к примеру, Татьяна Толстая писала десять лет — свою "Кысь", Анатолий Афанасьев с неистовством народного мстителя писал за полгода. И художественно его антиутопии были гораздо более убедительными. Но не те антиутопии он писал, чтобы быть замеченным прессой, и тем более — телевидением. 

Пока писатели его поколения на своих пленумах спорили: надо ли писателю идти в политику, Анатолий Афанасьев росчерком пера уже давно расстреливал всех чубайсов и гайдаров, ельциных и черномырдиных. Думаю, по накалу ненависти к зарождающемуся у нас в стране криминально-феодальному строю с ним не мог сравниться никто из ныне живущих писателей. Его побаивались и сторонились даже патриоты. С трудом, пригрозив выходом из редколлегии, мы трое (Проханов, Личутин и я) вынудили "Наш современник" опубликовать один из лучших его гротескно-сатирических романов. И хотя на этот роман положительной почты в адрес журнала пришло больше, чем на все остальные публикации вместе взятые, хотя те же самые старики-пенсионеры, потенциальные подписчики журнала, явно одобрили бичующую прозу Анатолия Афанасьева, повторить эксперимент с прозой Афанасьева этот журнал не решился, даже в отсутствие сильной журнальной прозы. Не получилось долгого сотрудничества и с журналом "Москва". 

Соединение афанасьевской лютой ненависти к существующему режиму с литературной формой социальной антиутопии или с фантастическим триллером, со сказовой формой письма, где один благородный рыцарь или же богатырь сражается со всем кощеевым войском, спасая свою возлюбленную и своих друзей, — оказалось не по зубам современному литературному процессу. 

Коллеги-реалисты от Афанасьева отвернулись, не признавая его погружения в атмосферу зла, его горьких откровений о сегодняшней повседневной реальности, его неприкрытой чувственности. Коллеги-фантасты не приняли в свой круг Анатолия Афанасьева из-за явной социальности его книг, из-за погружения в сегодняшнюю политику, когда за злодеями легко угадывались сегодняшние политические прототипы. В роль традиционного мастера триллеров он тоже явно не вписывался. 

Ему на самом деле был в чем-то близок тот же Григорий Климов, которого он знал и ценил за его лучшие работы; был близок его ближайший друг Александр Проханов и его яркие политические романы; была близка сатира Платонова и Булгакова. Думаю, какие-то приёмы поздний Проханов в своих романах "Господин Гексоген" или же "Крейсерова соната", не стесняясь, позаимствовал у Анатолия Афанасьева. Вероятно, даже и Владимир Личутин, постоянно споря и спотыкаясь об обнаженную эротику Афанасьева, тоже испытал некое влияние своего друга в том же романе "Миледи Ротман"... 

Поразительно, но об Афанасьеве, кроме газет "Завтра" и "День литературы", никто и никогда не писал — а тиражи его сатирических антиутопий росли, издатели начинали бороться за право на издание его собрания сочинений. Издают его книги и по сей день. 

Помню, в "Новом мире" какой-то изощрённый эрудит и эстет — академик, уставший от окружающей и ненавистной ему действительности, написал, что "в современной прозе я ничего не читаю, кроме романов Анатолия Афанасьева и Сергея Алексеева" (кстати, на самом деле близкого Афанасьеву и по позиции, и по жанру русского писателя, тоже резко ушедшего от психологического реализма в мир фантастических сказок на современную тему). И он был прав, этот утомленный жизнью читатель, — не случайно сегодня культовыми писателями стали Александр Проханов и Эдуард Лимонов, не случайно такой шум возник в литературе вокруг романов Михаила Елизарова "Раsternak" и Дмитрия Нестерова "Скины". Читателя уже достало до печёнок, и он уже не меньше Анатолия Афанасьева ненавидит всю окружающую его действительность. Если даже Валентин Распутин взялся за оружие и сделал расчётливым убийцей кавказского злодея положительную героиню своей повести "Дочь Ивана, мать Ивана" — значит, на самом деле, иначе уже жить нельзя… 

В нашем достаточно узком кругу друзей (Проханов, Личутин, Афанасьев и я) Анатолий, пожалуй, наиболее непримиримо относился ко всему новому мироустройству в России. Нельзя сказать, что он был шибко красным или настроенным чересчур просоветски. Очевидно, какие-то спокойные пластичные перемены в обществе он бы принял со всей душой. Но он оказался не в Китае, где и происходят такие динамичные созидательные перемены, а в России, где после партократов к власти пришли воры и насильники. Не случайно все его злодеи — это или депутаты и олигархи, бывшие до перестройки простыми уголовниками, или же бывшие партийные чиновники, советские вельможи, превратившиеся в системе безнаказанности в мафиозных деятелей. Временами мне казалось, что Анатолий сам готов был достать какую-нибудь бомбу и взорвать какого-нибудь Гайдара или же Немцова, не пожалев и собственной жизни. Но, я думаю, заряд ненависти в его книгах по отношению к подобным личностям таков, что, когда придёт время, его читатели исполнят его незримые наказы... 

Да и наша компания близких друзей из круга бывших сорокалетних прозаиков образовалась тоже не случайно. 

Во-первых, мы все были едины в своих взглядах на мир разрушителей. Интересно, что теперь разрушителями стали называть именно нас. Уютно устроившаяся кучка облагодетельствованных либералов не хочет никаких перемен. Пусть вымирает народ — лишь бы они жили спокойно... Вот таких-то и ненавидел писатель Анатолий Афанасьев, таких и уничтожал беспощадно в своих антиутопиях. Но для нас разрушителями оставались те, кто угробил все институты государственности, кто разворовал всё народное добро и не понёс никакой ответственности за это. Если бы эти господа сами строили свои нефтепроводы и сами создавали свои алюминиевые комбинаты, мы бы первыми назвали их строителями и созидателями. Но ни винтика не создано за все пятнадцать лет, а разворованы миллиарды. Их-то — этих новых воров — каким-то своим сокровенным пронизывающим взглядом и доставал в романах Анатолий Афанасьев. 

Во-вторых, нас объединяла неугомонность (некая пассионарность, я бы сказал). Были где-то рядом с нами друзья, близкие нам по взглядам на мир разрушителей, но впавшие в пессимизм и умолкнувшие надолго, замкнувшие свои уста. Это были наши прекрасные русские писатели, сломленные новым режимом. Мы их жалели и им сочувствовали, но сами молчать не желали. Нас и объединяло постоянное стремление описывать мир разрушения и хаоса, быть не просто летописцами трагического времени, но хоть в чём-то и борцами с ненавистным нам криминально-буржуазным ельцинским миром. У каждого из нас ежегодно выходило по одной, а то и по несколько книг, иные нам завидовали, нас ненавидели. А мы нуждались в дружеской поддержке, ибо за неимением реальной критики становились сами себе критиками. Афанасьев писал о Личутине, Личутин о Проханове, Проханов об Афанасьеве и Личутине, а я писал обо всех. 

Но, уверяю читателя, это не был кружок самообслуживания, мы знали себе и друг другу реальную цену, и критерии разборок у нас были достаточно высокие. В этой атмосфере нельзя было не писать, не замышлять о чём-то величественном и бунтующем. Даже более дальний ряд наших друзей (нельзя сказать, что они хуже нас или лучше, просто в силу обыкновенных жизненных причин в ближайший наш круг они не входили), назову из них Тимура Зульфикарова, Станислава Куняева, Виктора Пронина, Анатолия Кима, — это тоже были не "бывшие классики", а творческие люди, активно определяющие современный литературный процесс. 

В нашей компании мы были все равны друг другу, и если был один — организационный — лидер Александр Проханов, то в литературном плане мы никогда не давили друг на друга. Тем более, мы все давно уже стали нужны друг другу. И Толя постоянно нам звонил (особенно в своих разочарованиях, в своих срывах, в своей увлечённостью игрой, в своей борьбе с однорукими бандитами). 

Мне кажется, неистово играя в этих игровых автоматах, он как бы продолжал свою борьбу с машиной, с машинной бездушной цивилизацией. Он хотел доказать, что человек сильнее, что человек победит... 

Он сам постепенно погружался в атмосферу зла и, зная как это опасно, выдумывал монстров и вампиров, которые пожирали бы друг друга, освобождая место человеку. Но монстры всё-таки пожрали его самого. Он сгорел в атмосфере зла. Думаю, он и скончался 8 октября 2003 года от перенапряжения, от душной разрушительной атмосферы общества. И лишь его книги: "Московский душегуб", "Ужас в городе", "Первый визит Сатаны", "Монстр сдох" (и много других, ведь Анатолий Афанасьев был самым настоящим трудоголиком, как и все мы, и написал десятки книг, создав воистину свой афанасьевский мир героев и антигероев, мир, где, хоть и на последних страницах, но зло побеждалось!) и самая последняя его книга, "Укус бабочки", — остаются всем нам для того, чтобы уже мы, будучи его своеобразными посланниками, продолжали борьбу со злом. 

Его можно было бы принять за крутого постмодерниста, сочиняющего свои "Головоломки" как бы на потеху играющей публике, развлекающего новых хозяев жизни похождениями о самих себе. Но почему-то, в отличие от "Головоломок" или шалостей Славы Курицына о стреляющих матадорах, ни критика не хотела видеть в Анатолии Афанасьеве постмодерниста, умело использующего все незамысловатые приёмы триллеров и ужастиков, ни номинаторы премий, типа Дмитрия Быкова или Юлии Латыниной, не спешили выдвинуть Анатолия Афанасьева на очередного "Букера" или же "Национальный бестселлер". 

Вроде бы такая концентрация убийств и ужастиков чуть ли не на каждой странице его серии антиутопий, такое нагромождение самых невероятных ситуаций, что на звание простого обычного детектива или же незамысловатого ужастика ни "Московский душегуб", ни "Бойня в Москве", ни "Ужас в городе", ни "Укус бабочки" никак не могли претендовать. 

Но и игровой, постмодернистской, пародийной прозой афанасьевские книги тоже никак не хотели признавать. Чересчур явственно и реально было это зло, чересчур искренне автор ненавидел всех своих злодеев, и чересчур реальной оставалась обстановка в описываемых им городах и посёлках. Что-то прежнее от былого реалистического исповедально-лирического Афанасьева мелькало в его третьестепенных персонажах. 

Простой сатирой, как считает, к примеру, его друг Тимур Зульфикаров, я бы его книги тоже не назвал. Пусть даже сатирой свифтовского уровня. 

Нет, это всё же мифический реализм наших дней. Это достоверная передача всего того зла, которое накопилось на наших улицах. Афанасьев не верит ни партиям, ни движениям: захотели бы, и в 1991 году раздавили бы гадину зла, и в 1993 году решительнее бы действовали с властными структурами, и в 1996 году не стали бы изображать из себя проигравших, а подняли бы народ на бунт. 

Если честно, то все книги Анатолия Афанасьева были и есть до сих пор — прямой призыв к бунту, пострашнее агиток Анпилова или листовок НБП. Тем более, книги-то читаются. И широко читаются, и отношение к жизни и к власти у многих наших сограждан такое же, как и у самого Анатолия Афанасьева в его романах: все врут, всех гнать, и патронов не жалеть. 

Это самый беспощадный писатель конца XX века и начала века ХХI. Своего палача, можно сказать, криминальная перестройка просмотрела, ибо результаты его писаний, уверен, с неизбежностью будут сказываться ещё долго в нашей реальной жизни. 

В жизни Толя частенько бывал мрачен, но в прозе-то своей, несмотря ни на что, всегда оптимист. В какие только рисковые ситуации ни попадают его главные герои, как их только ни пытают, в какие катастрофы их ни отправляет автор, они всегда остаются жить, как те сказочные герои, омывшись мёртвой и живой водой... 

Когда Анатолий Афанасьев стал писать остросюжетные романы, любой читатель чувствовал главный смысл этих новых романов — ненависть к существующему порядку, ненависть к злу. Со злом он решил бороться таким же злом, пусть и литературным. Его новые герои также беспощадно стреляли, убивали, уничтожали любые зачатки зла. Во имя своей цели Анатолий Афанасьев готов заставить и монстров, и вампиров работать во имя добра. Кстати, его московский вампир великолепен, преображение московского бомжа постепенно, вместе со всей атмосферой зла и ненависти, царящей в обществе, в самого настоящего вампира — до мелочей реален. Его вампиру веришь, как веришь какому-нибудь показанному по телевидению пойманному маньяку-убийце. 

Анатолий Афанасьев понимал, что зло нельзя жалеть, что зло не поддаётся переделке. И он сам годами психологически жил в сгущающейся атмосфере этого нового зла. Он искренне и всерьёз жил среди своих героев. Скорее, он к нам как бы нехотя возвращался из своего очередного круга ада и, попивая свое безалкогольное пиво, добродушно рассказывал о новых злоключениях и себя, и героев. Он, думаю, и в казино, и в залы игральных автоматов спускался вслед за своими героями, живя их жизнью, становясь их частью. 

Конечно, домашним с ним было тяжело, представьте, каково жить с человеком, чуть ли не ежедневно возвращающимся из ада. Он даже временами мечтал порвать с этой демонической прозой, но уже и она сама не желала отпускать его от себя. 

Человек не может долго выносить такую атмосферу, если он не играет в неё, не притворяется в своих героических метаниях. Тем и отличались его острые гротескные социальные антиутопии от сотен других, что в тех, заполонивших наши книжные магазины книгах про злодеев и демонов, пусть тоже порой талантливо написанных, — царил постмодернизм, царила весёлая шуточная игра, а Анатолий Афанасьев боролся со злом всерьёз и писал свои антиутопии всерьёз. 

Это целый мир Анатолия Афанасьева, не похожий ни на какие другие. Точно так же в своё время возникал мир Стивена Кинга, мир Роберта Шекли. Со временем это явление — мир Анатолия Афанасьева — осознают не только его верные читатели, которых прирастало с каждым годом, но и самые вдумчивые критики. 

Я уже писал, что от него отказались многие друзья-реалисты, его не приняли в свой круг друзья-фантасты. Да он ни к кому и не рвался. Ему хватало нескольких верных друзей, хватало верных читателей, хватало семьи и двух детей. Больше ему ничего не надо было. 

Расширять свой мир дальше, ходить на какие-то литературные тусовки он упорно не желал. Даже всегда приходя на наши вечера газет "Завтра" и "День литературы", он никогда не рвался на сцену, в президиумы, в число выступающих. Он не желал быть публичным человеком, но цену себе и своим книгам всегда знал. И потому был неуступчив со своими издателями, отказывался отдавать права на инсценировки для кино и телевидения. Он не был скупым, скорее, наоборот, но когда киномафия сама желала писать сценарии по его книгам и запускать их в теле— и киносериалы, они нарывались на резкий отказ. Он понимал, что истина — зло нынешнего режима — будет безнадёжно искажена. 

Последний период в своей жизни он был особенно мрачен. Да и в книге последней он уже не надеется на победу земную. Его новый герой, Дмитрий Климов, победитель зла, приходит откуда-то из другого мира, то ли из будущего, то ли из мира ангелов. Он способен выручать людей, но что же так беспомощны сами люди? Вот вопрос — мучающий Анатолия Афанасьева. Люди были согласны на Ельцина, на нищету, на закрытие всех предприятий, их же кормящих. Люди сами ликвидировали свою могучую страну. Ему были непонятны такие люди. Может быть, это непонимание пассивности целого народа и вывело Афанасьева к новым срывам, к одиночеству, к смерти? Он шёл сам навстречу ей, загоняя себя в тупик своими демоническими книгами. Скопище монстров со страниц его последних произведений наваливалось на него по ночам. Ведь победитель-то его был романтически выдуман, как принц из сказки, как витязь из народной былины, а монстры были живые, из нашей криминальной повседневности... И смерть нашла его, пожалуй, самого молодого из той былой когорты сорокалетних прозаиков. Смерть его победила... 

Вот они передо мной на полке, книги Анатолия Афанасьева, выстроенные в один ряд. Они уже обрели свою собственную значимость и живут отдельно от своего автора. 

Может быть, книги его, выстроенные в ряд, и помогут другим победить зло? Всё-таки, звонит же колокол в душе у каждого, даже самого заблудшего, и это колокол добра и веры, веры и надежды, надежды и любви. 

Может быть именно такая, непримиримая ко злу, проза — и есть настоящая православная проза? Может быть, такую непримиримость и ждет от нас Господь? 

6 июня этого года Анатолию Афанасьеву исполнилось бы 70 лет. Доживи он до наших дней, успокоился бы он? Примирился с нашей нынешней, всё такой же фальшивой, действительностью? Думаю, нет. Книги бы его становились еще злей и беспощадней. Он не стал бы прогуливаться по московским бульварам с либеральствующей публикой, которую люто ненавидел; но и к чиновному миру он никогда бы не примкнул. Где нынче найти место таким, как он, народолюбцам, державникам и борцам за справедливость? На обломках нынешних патриотических русских движений он, как близкий ему по духу Юрий Петухов, держался бы одиноким рыцарем, одним из последних солдат Великой России. 

Его вдова, Марина Афанасьева нашла в его архиве небольшой эскиз задуманного рассказа. Можно только предполагать, что бы случилось с Анатолием Афанасьевым, превратившимся в латиноамериканского плантатора. По крайней мере, крутой замысел уже висел в воздухе. Предлагаю этот эскиз нашим читателям. 

1.0x