О ранней мартовской весне
Летучая заметка
На исходе первая декада марта, но ощущение от всего того, что на улице, будто это уже апрель. Весна несётся, опережая время, бог знает куда, награждая преждевременным теплом всё, что ни есть в нашем краю.
Мы вошли с Жоркой, моим лохматым другом, прямо в утренний туман, удивительно тёплый, не промозглый, каким он, по обыкновению, бывает в это мартовское время, и совершенно недвижимый. Завис он над городом, и уже не проглянуть через него и десятка метров. Только низко над землей, если пригнуться до жоркиного роста, просматривалась прозрачная пустота, заполненная после вчерашнего тёплого ливня брызнувшей зеленью. Все обочины дорожек, ведущие к лесу, украшены весёлой малахитовой травой, за ночь выскочившей на волю.
А вчера вечером мы с Жоркой, провожая меркнущий день, прижавшись к запотелому стеклу окошка, наблюдали, как в лужах на асфальте вскипала от хлынувшего ливня вода, как кружились у сливных колодцев бурливые воронки. И из-под черного полога туч ливмя лил и лил дождь. Казалось, ему не будет конца. Но дождь не был промозглым. Он нёс весну и был невероятно для марта тёпел.
Мы вдруг увидели, что там, где кончалась межа ливня, открывались просветленные вечерние дали. Пусть на короткое время, но там, далеко за городом, вырос пугливый закат. Он был краток, потому что быстро восставала ночь, и незаметно для нас таяли лужицы в земле, жаждавшей живительной весенней влаги.
Над черной пропастью ночного леса и над полями, что за городом, во всем своём великолепье вставала растущая луна. Она и ореол возле неё сияли туманистым серебром, и в наши с Жоркой сердца это сияние несло и восхищение, и легкую усталость. Под лунным серебром вся городская тьма прилегла меж улиц и домов и затихла. И мы молчали из этой городской тьмы. Жорка поднял свою изумленную, растерянную мордочку. Он, должно быть, пытался понять, почему и его, и хозяина переполняло безмолвное восхищение, от которого такая легкость и дремота, и безотчетная радость…
Туманное утро поглотило нас с псом. Сизая завеса казалась нам бесконечной. На сто вёрст расползлась утренняя тишина. В молчании пригородного леса были слышны только капли, сползавшие с почти невидимых веток. Видны были только силуэты осиновых стволов, а белоствольные березы утонули в тумане.
Утренняя тихая завеса рождала в моём сознании некие безмолвные слова, а Жоркина душа стремилась к лаю. Не к тому, что копился от злобы, а к тому, что возник от необъяснимой радости, от безотчетной потребности восхититься тем, что рождала весенняя теплынь.
Мы всё утро «листали» с Жоркой невидимые дали. Перелески, овраги, спуски – и всё в тумане ранней мартовской весны. Я молчал, а Жорка иногда восхищенно лаял. Моё молчание и Жоркин лай рождали слова. Они в этой «летучей заметке» о ранней мартовской весне.
