НЕПЕЧАТНАЯ ЖИЗНЬ
и ее печатные грани
Парадоксы либерально-рыночной жизни впечатляют. Даже при всей веренице их и приевшемся однообразии. Когда уже и удивляться порой не хочется.
Под грохот телелабулды, перемешанной телескандалами, патриотической риторикой и каким-то зашкаливающим натурализмом буден, когда заурядный мордобой могут долго и въедчиво, этак и сяк его смакуя, там же комментировать — толи довеском к сериалам «Бах-бах!» и про ГУЛАГ — зачем?
Но — по порядку.
ИНЖЕНЕРЫ. И НЕ ТОЛЬКО
Петр Анатольевич Семидедов, вот персонаж повествования, лицо как бы конкретное и не особо выдуманное — инженер не только по профессии, причем превосходный инженер, но и еще и инженер человеческих душ. Он автор десятка добротных поэтических книг.
Симпатичный, приятного внешнего вида, обаятельный человек.
На его стихи местные композиторы написали полсотни песен. Душевных и трогательных.
А на мой взгляд, на плохие стихи хорошую душевную песню не напишешь.
К тому же Петр Анатольевич — тонкий лирик.
И еще основательный факт его биографии — он член Союза писателей.
И хотя в отличие советской власти, когда социальный статус писателя с нынешним не шел ни в какое сравнение, Петр Анатольевич и в тогдашнем советском понимании писательского статуса, своими крепкими стихами писательского звания более чем достоин.
Это действительно настоящий, без всяких там экивоков и натяжек, инженер человеческих душ. Со знаком качества.
Человек основательный. Жизнью мятый-битый. Но в идеалах — не разуверившийся.
Был десяток лет мэром небольшого с беспокойным хозяйством города, (добавлю — выборным, не назначаемым) В краевом центре жил — был предпринимателем. Строил электрические подстанции. В отличие от наноспециалиста Чубайса, отдавшего столько сил российской энергетике, Петр Анатольевич не только по профессии, но и по образованию — энергетик. То есть в прямом и переносном смысле — производственник, битый жизнью и знающий толк в экономике и людях.
Убеждениями — коммунист. Взглядов своих не скрывающий.
Не из тех, кто при всяком удобном случае гордо похваляется принародно, что он в кубышке (какие доблесть и героизм никем не оцененные!) партбилет хранит.
У Петра Анатольевича партбилет и сегодня лежит там, где его всегда настоящие коммунисты носили и носят.
Так вот о парадоксе.
Мы с ним часто переговариваемся-перезваниваемся.
Темы для разговора есть.
Но стоит с ним только начать разговор о реалиях жизни и этот мягкий и интеллигентный человек разом неузнаваемо преображается.
О положения ли дел в сельском хозяйстве разговор. Об охране природы. О социалке и медицине. О развитии в регионе, перепоясанном тут и там разговорами собой об успехах и оптимизациях, производства. О прошедших ли выборах, на которых он был наблюдателем, и о которых вынес такие впечатления, выливающиеся в нем такую фигуристую метафору, на которую мне ему по существу и возразить нечего.
И тогда он, потемнев лицом, начинает все это комментировать такими непечатными и забористыми стихами, что просто оторопь берет.
Петр Анатольевич — ты ли это, тонкий и вдумчивый лирик? — задаю я тогда всякий раз себе вопрос.
Конечно, я понимаю, писателей в святые записывать всех списком не надо.
Они живые люди
Помнится, встречалось, например, при чтении мне не раз упоминание о том, что Иван Бунин, это с его-то стихами и с очерками о путешествии по святым местам, в Париже виртуозно ругался как последний таксист.
И делаю выводы. Ну, уж если его, Петра Анатольевича, ценителя тонкого задушевного слова жизнь довела до такого стихосложения, то что тогда брать с простой публики?
Действительно, что?
И ТАК — МАТ
Непечатное слово шагает по подиуму реформ в ногу с ожесточением нынешней жизни.
При росте, однако, числа храмов. Что особенно удивительно.
«Ой, Сашка, гляди-ка храмов-то, храмов-то сколько!»
Перефразируем одну из фраз героя фильма «Они сражались за Родину!» Лопахина в блистательном исполнении Шукшина, который елейно благостным голоском комментировал начинавшийся на позициях день, обращаясь ко второму номеру противотанкового ружья одесситу Копытовскому.
(Этой же фразой, кстати, можно обозначить и всюду растущие как грибы храмы торговли. Сколько же их в том же нашем городе надо на душу населения — всех этих торговых центров?)
А еще приходит на ум его герой Кирька из проницательного рассказа о вере — «Дождь на заре» (а Шукшин много и по-разному думал о вере), главной жизненной установкой которого было — богато жить. «Богу не верю — это правда, — откровенничал Кирька перед умирающим одногодком Ефимом Бедаревым, и как бы все меря на аршин своей правды, с пафосом заключал. — Ему, как я понимаю, никто не верит, притворяются только».
Ну да при такой немудреной житейской позиции, когда богато хочется жить и больше ничего не хочется — что с него и взять.
Так вот стало при их изобилии больше верующих?
А это теперь уже вопрос даже не веры, но научный вопрос.
Вы послушайте, как лается сегодня молодежь. Начиная с малолеток. Похлеще мастеровых с Невского проспекта из «Дневника писателя» Достоевского, которые парой непечатных слов могли выразить всю симфонию чувств, которые в них окружающая жизнь рождала.
На центральной площади города юное создание, более чем с изыском одетое с перекошенным от злобы лицом, кричит в чудо прогресса, модный смартфон, такое (словами ее речь назвать затруднительно), что, наверное, за тридесять земель молоко должно скиснуть в крынках.
Впрочем, буду честным: там что-то было видимо горькое и обидное, что девушка, почти подросток, так эмоционально, ни на кого не обращая внимания, реагировала.
Но, тем не менее — это страшно!
И за девушку.
Само собой и за жизнь.
Мат с самых первых лет пути к «социализму с человеческим лицом» которого расстриги из партчиновничества вдруг страстно, и в одночасье прозрев, возжелали, попер с экрана телевизоров, открывая дорогу толи прозрачности, толи гласности, толи разом обоим. И поначалу люди, привыкшие к стерильности советского телевидения, как-то даже как бы недопонимали, и всякий раз, помнится, делали округленные глаза — не почудилось ли это им? А тогда многое казалось — что это чудится… А это оказывается такие чудеса пришли.
Мат пронизал все поры нынешнего, рядящегося в благочестие, либерального общества, забывшего стыд всякий, и лишь, кажется стыдящегося, иной причины не вижу, сказать, что мы живем в капиталистическом, и более никаком обществе. Ну и само собой со всеми отсюда вытекающими последствиями. Не оставляя никакого места для толков глупых, как кажется мне, что он бывает хороший, а вот бывает и бандитский.
Так вот анализируя парадоксы времени, будем плясать от факта жизни, что ходит с нами рядом и недобрым взглядом смотрит на нас в упор. А не на данные социологических опросов, на статистику. Или вырванные хлесткие цитаты.
Вот две роскошных автомашины в переулке, не сумев разъехаться, завязли в снегу. А зима на Алтае ныне ранняя и донельзя странная: уже в октябре побившая по осадкам все мыслимые рекорды. Хотя на многих деревьях не опали листья, и они до сих пор стоят с пожухшей, шелестящей как жесть, на них листвой. Снег убирают из рук вон плохо. Проскребли центральные улицы — да и будет! Люди привычно переругиваются: «Ох, уж этот Обама!», относя с юмором все российской жизни горечи на этого незадачливого лауреата мира Нобелевской премии. Уж каклой бы там работящей партией «Единая Россия» не была, ну не ее же за явления природы прессовать.
Затор.
Из одной машины, резво вылетает парень.
Из другой, наперерез — не менее накачанная яростью, молодая пара.
Речь обоих сторон побивающая все непечатные рекорды Гиннесса. Если такие есть.
Причем все это с таким запредельным изыском формулировок, с таким знанием всех тонкостей человеческой анатомии. Особенно удивительно было все это слышать из уст молодой элегантно и изысканно одетой девушки.
— Т-ты! — кричит она лицом, перекошеном судорогой и ненавистью — самое изящное слово в ее лексике, без прилагательных — коз-зел….!
У меня до сих пор мурашки по телу, как она иступлено кричала, точно жгли ее каленым железом на аутодафе…
Но нет, однако, худа без добра.
Вот тут присказка все в голове ходила. Затейливо веселя ум.
Что с матом делать? С этой вот очередной эпидемией. А их много у нас ныне: запивается народ, наркомания, птичий грипп и прочая зараза…
Может комитет еще какой государственный учредить? С полмиллионом чиновников и полицейских. И поручить думским старожилам от региона еще дюжину законов присочинить, как заботу о народном счастье?
А народ что? — жизнь его к этому привела, лезет зябким холодком за шиворот догадка.
И он на фоне всех этих рекордов говорить непечатно уже не умеет.
По многим показателям экономического развития регион где? — в хвосте.
И зарплата в нем тоже никаких призов не берет.
А какой отток населения?
А какие восхитительные восточные танцуют у нас тарифы?
А вот новые чудеса с проездными билетами в общественном транспорте.
Присказка же — вот какая.
В Кажлохватовский развеселый фольклорный район, что фантазией иронической мысли учрежден и воздвигнут на границе с соседней республикой, умные люди нашли этой проблеме более чем простое решение.
Глядя на то, как в краевом центре утилизируются сегодня пластиковые полторашки, точно таких же фертом отчаянные головы в нем наставили во всех оживленные местах населенных пунктов контейнеры для утилизации… — мата.
Они научились его прессовать и перерабатывать в первоклассное и высококалорийное топливо. Которому не чета даже нынешний чуть ли помытый с мылом и в мешках уголь-орех, мешком которого баню в огороде не вытопишь — столь восхитителен он по своей калорийности.
Это как намек на народную сообразительность. В отличие от повседневного радения, с которым тут и там человеку приходится сталкиваться.
ПИСЬМА ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ
А вот удивительная реакция на реалии нынешней такой демократичной и такой ныне рыночной жизни противоположного свойства. В ту пору, когда профессиональные поэты пишут в стол стихи непечатные, простой народ, из глубинки прежде всего, печатными буквами пишет в редакцию поэмы.
Демонстрируя разом неистребимый пример народной сообразительности. И разом, в противовес помпезному и официальному творчеству — пример искрометного народного творчества.
В редакцию косяком из глубинки идут письма фольклорного свойства, нет — анонимками и кляузами их как-то рука не поднимается называть — написанные печатными буквами, в которых описывается крутые проделки местного начальства, у которого по образному выражению Шукшина сегодня, на фоне всеобщего обнищания населения «деньга ляжку жмет.
Вот и на этот раз ветераны одного из районов прислали очередной шедевр такого творчества, который листовкой ходит по району, с рассказом о том, как по-купечески, нахраписто и вольготно живет у них глава администрации (Тема, впрочем, не новая и как бы уже избитая — кого ныне этой вольготностью теперь удивишь. И какой-то там скромной барсеткой, когда деньгу сообразительные люди уже КАМАЗами возят). В сопроводительном, тоже печатными буквами письме, там разом сквозят два противоположных чувства: неописуемого недоумение: да — у нас демократия, рынок, плюрализм мнений (ха-ха!) — но не до такой же степени! А с другой стороны — гордость за свои районные таланты, которые право слово утирают нос иным профессионалам порой чище некуда и которым чего-чего, но писательского паспорта само собой при такой тематике в нынешнем Союзе писателей не видать как своих ушей.
А куда с такой поэмой сегодня сунешься? Печатные СМИ, сами придавленные нынешней жизнью к нулю, и чаще всего зависящие от благосклонности этих же самих глав, вообще к народному слову равнодушны. Тем более, что в районе, откуда письмо — редактор газеты, жена того самого главы, о котором речь идет в хлесткой поэме.
Поэма названием своим подражает модному блокбастеру (синонимом слова блокбастер в русском языке является слово «супербоевик»), «о тайной борьбе светлых и темных мистических сил» «Ночной патруль», а манерой повествования — бессмертному «Коньку-горбунку» Ершова.
Так вот, думается мне, что этот парадокс есть отражение глубочайшего кризиса нынешней либеральной системы. Тут и там трубящей трубно и взахлеб об успехах от заоблачных вершин власти, до начальников и прикупленной челяди на местах.
А Ванька Алтайский, именем которого подписана поэма, так вот тогда своим печатным словом борется с вопиющей социальной несправедливостью.
Такой вот парадокс, в котором, одновременно, есть и ответ на вопрос извечный и больной – что делать?
А ответ на вопрос более чем простой — сделать жизнь нашу печатной.
И тогда профессионалы будут писать стихи, с чувством гордости за родину, за настоящие, а не показушные и мнимые в ней успехи.
А глубинка не будет писать в редакции газет письма печатными буквами.
Им будет воля вольная на страницах своих же районных газет.
Только и всего!
Но когда все это будет, это уже зависит от нас с вами.
А вы думаете от кого? От Трампа что ли?
НОЧНОЙ ПАТРУЛЬ
Вот и год уж на исходе
И волнение в народе
Что давненько нет поэм.
Заскучал народ совсем.
Для поэм причины есть
Выступлений всех не счесть.
Не артистов, а главы,
Его знаете все вы.
Целый месяц или два
Кувыркается глава.
Как не пить, не кувыркаться
Когда нечем заниматься
В Барнаул зато мелькает
Может что-нибудь решает.
Для чего такая жалость?
Ничего ведь не осталось.
В город мчится из села
У него свои дела
Там квартира, там и дочь.
Надо ж как-то ей помочь
Даст приказ – подать карету
Хоть в бюджете денег нету
Деловой имеет вид.
А что сделал? Все лежит!
Из поездки как вернется
Снять усталость — вновь напьется
Но всю ночь нельзя гулять —
Надо ехать управлять.
Среди ночи, два часа
На «Веселом» наш глава
Отдыхающих — их малость.
От главы им все досталось.
Раскричался, разбудил,
Всех к воротам проводил.
Начал матами ругаться
На людей притом бросаться.
Стал кого-то колотить.
Заставлял в бюджет платить.
Наломал глава бы дров —
Кто-то вызвал вдруг ментов.
Быстро бравые менты
Прут к толпе из темноты:
«Что за драка, вашу мать?»
Поспешили разнимать.
Тот им корки показал
И к машине убежал.
Дал он ходу что есть сил
Смыться — вмиг сообразил
Все стояли до утра
Уезжать видать пора
Отдохнули у нас всласть
В вашу грязь! И в вашу власть!
Через несколько деньков
Наш глава опять готов
Почти в полночь, подшофе
Он врывается в кафе.
Молодежь что отдыхала
Танцевать вдруг перестала,
И под властный в стойку стук
Приглушили танца звук.
В этой полной тишине
Дальше было как во сне
Показал глава вдруг корки,
Попросил сто грамм, икорки.
И при этом как конфетку,
Развернул свою барсетку.
Так и ахнул весь народ
Денег в ней — невпроворот.
Куча пачек в ней видна
Что не видно даже дна.
Да какое к черту дно —
Пачек там полным-полно.
Разошелся, расхвалился
Сел за столик, развалился
Стал всех выпить приглашать
И девчонок угощать.
А потом к ним приставать
Звал поехать, погулять,
Покутить-покувыркаться…
Денег всем должно достаться.
Дверь вдруг резко отворилась,
В них жена его явилась
Греча лютая жена.
Взбешена была она.
И за шкирку мужа хвать —
Не успел он даже встать
Так ругалась… Даже била
До дверей пока тащила.
У порога развернулась
И еще разок ругнулась.
Деньги все отобрала
Пендель мужу поддала.
Ты, балбес, опомнись детка —
Денег полная барсетка.
Так зачем же их копить
Чтобы быдло здесь поить?
Муж в руке, в другой барсетка
Дверь пинком раскрыта метко…
В темноту ушла она
Дверь закрылась. Тишина.
Ну какие теперь танцы?
Кошельки поют романсы
Против пьяницы-главы
Нынче нищие все мы!
Поскучнели, повздыхали
Обсуждать тихонько стали
Сей главы с женой скандал:
Кто ж им денег столько дал?
Может фермер дал Присадин?
Он трудяга, то, что надо.
Стал паи что убирать,
Что оформил Греч на мать?
Некто знающий сказал,
Он бумагу подписал
Что стесняться — ай да ну! —
Чтобы «Восток» пустить ко дну.
А глава конечно рад,
Что еще один откат…
Также как за детский дом,
Хоть и нет детишек в нем.
Вот вам сказки про бюджет —
Поступлений будто нет.
Уж почти что пятилетку
Все течет главе в барсетку.
