«Жизненно необходимо, чтобы народ понимал свою
историческую преемственность в потоке чередующихся
времен, - из чувства этого и вызревает главный гормон
общественного бытия, вера в свое национальное бессмертие».
Леонид Л е о н о в. «Раздумья у старого камня».
Почтенна старости власами
И древностию лет горда,
Обильна славными делами
И крепостью сынов тверда, Москва…
Главою облаков достигни…
С холмов на холмы, с гор на горы
Гремящая молва летит…
Ермил К о с т р о в. Ода на открытие губернии
в столичном граде Москве, сочиненная
октября 5 дня 1782 года.
Мудрое слово Древней Руси… Московская летопись… «В год 1148. Ростислав
же отослал к нему, сказав: «Русской ради земли и христиан, брате, я мир люблю
больше: те вот вышли на бой, да в чем преуспели? Так что теперь, брате, христиан
ради и всей земли русской помирись с ними!..»
Нравственно-духовные истоки, ведущие к Святогору, Микуле Селяниновичу, Волхву
Сеславичу. Возвышенно-впечатляющее соединение истории, мечты, добротолюбия
в деяниях Алеши Поповича, Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Владимира Красна
Солнышка. Весомое, судьбоносное поучение «Повести временных лет», «Слова о
Полку Игореве», летописных сводов. Духовная ответственность писательского слова.
Огни Истории… Истоки и горизонты… Московия… Москва… Россия…
Достойную дань уважения отдал белокаменной столице Михаил Васильевич
Ломоносов («…Грады русские в надежде, Котора их питала прежде, Подвиглись
слухом паче тех; Верьхами к высоте несутся И тщатся облаком коснуться. Москва
стоя в средине всех, Главу, великими стенами Венчанну, взводит к высоте, Как кедр
меж низкими древами, Пречудна в древней красоте»; 1754).
«О д а ее императорскому величеству всемилостивейшей государыне
Императрице Елисавете Петровне, самодержице всероссийской, которою в
высочайший день коронации ее светлейшего величества искренне свое усердие
и благодарность засвидетельствует Московский университет апреля 26 дня 1756 года»
Николая Поповского. В ней делается попытка трактовки темы «Петербург и Москва»
(«Дщерь нову милость…явила, когда жилище учредила в преславном граде вам
Москве»; «Москва представит вам героев И храбры русские полки…» «Москва доселе
ревновала, На муз в Петровом граде зря…»; «России град Петров с Москвою
Почтеньем, славой и красою»).
«С т а н с» (1761) Алексея Ржевского сентиментально воспевает град, в
котором поэт родился, жил и возрастал в отрочестве и юности, где «первый раз
любви подвластен стал».
Александр Сумароков величает «град, русских городов владычицу прехвальну
великолепием, богатством, широтой» («Я башен злато зрю, но злато предо мной
Дешевле, нежель то, чем мысль моя печальна. Мной зришься ты ещё в своем
прекрасней цвете; В тебе оставил я что мне милей всего, Кто мне любезнее и
сердца моего, В тебе осталася прекраснейшая в свете»). Лексические особенности,
пафос, поэтический синтаксис изящной словесности ХУ111 века («Избранные места
России главных чад, Достойно я хвалю тебя, великий град, Тебе примера нет в
премногом сем народе! Но хвален больше ты ещё причиной сей, Что ты жилище,
град, возлюбленной моей, В которой все то есть, что лучшее в природе». «Москве.
Из Пауля Флеминга»,1755).
Ермил Костров – автор величальной «О д ы на открытие губернии в стольном
граде Москве, сочиненной октября 5 дня 1782 года» («Почтенна старости власами И
древностию лет горда, Обильна славными делами И крепостью сынов тверда, Москва,
ты рамена воздвигни, Главою облаков достигни. Восторгами наполни грудь: Еще тебе
венцы лавровы И мирты с пальмами готовы. Еще к блаженству новый путь!»). Следуя
в русле ломоносовской поэтической традиции, Е. Костров прослеживает историю
русской столицы в контексте глубинных пластов истории всемирной, глобально-
космической («Ты мать градов; остави ревность, Что позже прочих новый свет Твою
приосеняти древность От трона мудрости течет: Творцу Богини подражает, Когда что
ново созидает: Так первый начат мира век; И небо, и земля, и море Престали быть в
мятежном споре, Тогда и создан человек»):
С холмов на холмы, с гор на горы
Гремящая молва летит,
С долиной луг подъемлют взоры;
Веселый всюду зрится вид.
Вещает каждая стихия:
Венчалась ныне вся Россия,
Венчая славою Москву:
Москва исполнена отрады,
На прочие взирает грады,
Подъяв венчанную главу.
С величальной пафосностью стихотворений М. Ломоносова, Н.Поповского,
А.Ржевского, А. Сумарокова и Е. Кострова как бы «контрастирует» «Деревенская
песня» (1795) Григория Хованского. Лирический повествователь автоироничен
(«Я слыхал: в Москве пространной Много злата и сребра; Град престольный,
град избранный; Много всякого добра! На клячонке я собрался На Москву хоть
посмотреть…»). Обитатель Московской провинции, владелец «клячонки» озабочен
не эпохально-пафосными одическими песнопениями, а житейско-психологическими
коллизиями («Катеньке там обещался Я на девок не глядеть. Ах! мой ангел, успокойся!
С кем могу тебя сравнить? Будь уверена, не бойся: Буду век тебя любить»).
Художественные искания Гр. Хованского – в русле фольклорно-народной песенности
«Деревенская песня» предполагала музыкальную трактовку «на голос: «Ой, Наташеньки
здесь нет…»). Подмосковный жизнелюбец мысленно беседует с оставленной в имении
ревнивицей («Признаюсь тебе, я встретил Множество в Москве девиц; Но божусь, что
не приметил Я тебе подобных лиц. Как-то щеки их краснее Щечек кругленьких твоих, Но
ты их сто раз милее; Что-то все не так у них!». Жизнь в белокаменной впечатляет
воображение провинциала («Здесь огромные палаты, Много, много здесь всего! Люди
все в Москве богаты…»).
Однако кульминационное решение – в сфере сильного чувства, привязанности,
верности клятвенному слову («Нет лишь счастья одного. Ворочусь-ко в деревушку На
клячонке я своей! Там оставил я подружку, Привезу гостинцу ей. Ленточку я голубую
В знак любви Катюше дам; За подарок поцелую, И найду я счастье там»).
Столичной суете предпочёл умиротворяющее-врачующие деревенские окрестности
автобиографический повествователь Ивана Долгорукова («Врата столичны затворились,
Все скачут жить по деревням; С театром, балами простились. Обман наскучил их очам:
Природа всякого искусства Художных рук ценней стократ. В полях все нежит наши
чувства; В Москве – все маска и наряд» («Весна», 1790-е).
«…Прелестна мне Москва с окрестностьми ея…»
Талантливый полемист Александр Палицын осмысливает интеллектуальный потенциал
«московского круга» («Послание к Привете, или Воспоминание о некоторых русских
писателях моего времени», 1807); его настораживает и заботит тенденция пренебрежения
к отечественной культуре («Большая редкость то в наш век, Чтоб русское любил и русский
человек… В такие времена, когда Россия вся почти заражена болтаньем и письмом и чтением
французским, презреньем же к речам, к письму и книгам русским…»).
Культуролога-полемиста радуют патриотические традиции Москвы («Любви к
отечеству нельзя не почитать… Московский никогда не умолкал Парнас, повсюду муз
его был слышен лирный глас – живущих внутрь иль вкруг сея градов царицы языка
чистого российского столицы, и должно в нем служить всем прочим образцом».
А. Палицин – один из ревностных любителей и радетелей «московского слова» как
глубинно-родниковой основы языка великорусского («Не легче ль в той стране быть
сладостным певцом, красноречивым быть творцом, где все, что окружает, природный
к слову дар острит и умножает? Где весел вкруг народ, проворен, ловок, жив, смышлен,
досуж, трудолюбив и больше свойствами, чем участью, счастлив; где слышны верные
в языке ударенья в жилищах поселян, среди уединенья»).
Даровитый автор рубежа ХУ111-Х1Х вв. этнографически и культурологически чутко
фиксирует существенные лингвистические, синтаксические, грамматические, фонетико-
орфоэпические тенденции Московской Руси («В окрестностях Москвы, и в рощах, и в
полях, в народных всех речах, в их песнях, в шутках их, пословицах, играх. Блистают
правильность и острота в словах, служащие другим наречиям законом»):
Московский говорит крестьянин, как и князь:
Произношенье их равно и в речи связь,
Иль часто лучше тех князей и к смыслу ближе,
Которые язык забыли свой в Париже.
Прелестны мне Москва с окрестностьми ея,
Тем боле что люблю язык свой страстно я,
В ней некогда мои любезны предки жили
И с пользой своему отечеству служили.
Александр Палицын, обращаясь к читателю-другу, как бы восстанавливает
психологический д и а л о г с теми, «которых имена достойно вспоминать»,
кому «отдать почтенье должно за их к словесности и к знаниям любовь» («А паче
тем их все труды общеполезны, друзьям словесности любезны, что памятник
творцам российским зиждет вновь их нежная к отечеству любовь»). Среди
упомянутых корифеев отечественной словесности – Сумароков, Новиков,
Николаев, Нелединский, Мерзляков, Дмитриев, Долгоруков («Сколь
к просвещению способен наш народ, сколь в нем к словесности велико
дарованье!»).
