Нечто разумное

Полстолетия тому назад, весной, оказался я в Порт-Юге. Неслучайно. До этого отбывал повинность исследователя нефтяных скважин на Востоке, по распределению после выпуска из горного училища. Меня тяготила, приводила в уныние работа, к которой не был расположен. Пройдя перед выпуском полевую практику в горах, я заболел ими, мечтал посвятить жизнь этой стихии, похожей на море, вдруг окаменевшее в беге поднятых в бурю гигантских волн. Прочтя мой отчёт по практике, руководитель группы разведки полезных ископаемых заметил: «Странный стиль изложения. Это какая-то… поэма. Вы романтик геологии, а не горняк. Но есть возможность исправиться. Поезжайте-ка на нефтяной промысел, там будет не до поэзии».

Так я оказался на скучной равнине, густо утыканной железной плетёнкой чёрных вышек. Действительно, сплошная проза. Но как сбежать, если по закону направлен сюда на три года отдавать долг Родине за обучение?

Случай подвернулся с неожиданной стороны.

То было время младенчества морской геологии. Не только романтиков манила она. Новая отрасль горного дела волновала пытливые умы; к тому же «морякам земных глубин» приплачивали к окладу, видимо, на лечение от «морской болезни». Оказаться в числе избранников нового дела я мог с той же вероятностью, что и попасть в число селенологов лунной экспедиции. Но очередное письмо от моей родительницы зародило во мне надежду на чудо. Мама, выпустив меня из родительского гнезда в городе, где я учился, переехала в опустевший дом своего отца на морском берегу Порт-Юга. Старики накануне умерли один за другим, мама вдовствовала с войны, новое для неё место (отдельная хибара из ракушечника) лишь усилило чувство одиночества. Она не могла рассчитывать, что сын когда-либо присоединится к ней, поскольку в приморском городе не было ни одного учреждения, где потребовался бы геолог. Для себя она, бывшая спортсменка, нашла место на лодочной станции местного яхт-клуба.

Жить веселей от восхода до заката солнца среди людей. В числе последних оказался некий Саша Брис, узнавший в новой сотруднице клуба вдову своего сослуживца. И та его признала. Оказалось, Брис занимает какую-то руководящую должность в филиале Института морской геологии. Этот научный отросток недавно появился в Порт-Юге.

За дружеским ужином под плодовыми деревьями во дворике хибары над морем Брис после первого кувшина шабского обещал хозяйке похлопотать о трудоустройстве её сына в филиале, после второго кувшина заверил, что сделает перевод специалиста, о чём мать поспешила написать в утреннем письме, отправленном в край нефтяников.

Нечего и говорить, как это письмо вскружило мне голову. В ней море и горы были лишь формами (подвижной и замершей) одной стихии, для меня божественной, желанной. Ждать обещанного перевода не было сил, нетерпение жгло изнутри. До окончания срока моей «отсидки» по направлению было не близко, но наш начальник отдела кадров оказался мужиком отзывчивым, внял моим доводам, что в Порт-Юге решается для меня проблема с квартирой, в то время как в посёлке нефтяников предел мечты – комната в общежитии при условии образования семейной пары. Словом, была мне выписана «вольная».

Приморье цвело акациями. Я выпал из вагона в ловкие и сильные руки мамы. Сколько помню себя, голова её была ровно седая, с красивым металлическим блеском - окраска похоронкой, полученной с фронта.

Весь солнечный день мы гуляли по откосу высокого берега, поросшего бесплодными чахлыми маслинами, по песчаному пляжу, низ которого лизало мелкими волнами море. Вечером нас навестил в бедном имении над обрывом Брис. Мне представился дядей Сашей, а меня сразу стал называть тёзкой с высоты своей тонкокостной фигуры, увенчанной плешивой головой с острыми затылком и носом. У него были круглые, несоразмерно большие для такого лица водянистые глаза. Сейчас они выдавали расстроенность чувств. Отказавшись от шабского и спросив кофе, неестественно бодрым голосом произнёс:

"Понимаешь, тёзка, накладка вышла… С работой в филиале придётся подождать… У нас там перестановки, время неудачное… Я сам на волоске, понимаешь?".

Раньше меня «поняла» мама. Благодаря её энергичным хлопотам, для меня нашлась должность боцмана (да, именно так!) в яхт-клубе. В мои обязанности входило присматривать за яхтами у причалов, отмечать в журнале отбытие и прибытие парусников и всё такое прочее, вплоть до покрикивания на уборщиков территории. Карьера исследователя земных глубин продолжилась в направлении, какое невозможно представить даже умом изощрённого фантаста.

Брис повеселел. Из чувства вины перед невольно обманутым кандидатом в свиту Посейдона стал отвлекать меня от печальных мыслей прогулками по заливу под парусом. Одновременно обучал премудростям древнего искусства мореплавания. Вскоре я научился отличать бейдевинд от галфвинда, мог с закрытыми глазами, «чувством сухопутных доселе ягодиц», уверенно утверждать, что присел именно на штирборт, а не на бакборт.

За опытным яхтсменом, чья фамилия была созвучна приятному морскому ветру, было закреплено "беспородное", по словам хозяина, – беспалубное одномачтовое судёнышко с подъёмным килем, несущее треугольный парус.

Однажды я спустился к морю в назначенное дядей Сашей время. Прождал на пирсе с час. «Капитан-командор» не появлялся, хотя никогда не пропускал воскресных выходов в море. «Видно заболел», - предположил я и решительно … Тут по традиции надо бы сказать «поднялся на борт». Но мне, говоря правдиво, пришлось спускаться на кормовое сиденье (забыл название) утлого покорителя водных просторов вблизи Порт-Юга. Никто меня не остановил. Боцман успел примелькаться у стоянки парусной армады яхт-клуба. А парус я уже умел ставить, кормовое весло слушалось моей руки.

В то утро солнце встало в лёгкой прозрачной мгле. Но по мере того, как оно поднималось к зениту, мгла, словно широкий шлейф, тянулась за ним, стала опережать светило,
обволакивать его, сгущаться.

У меня не хватило бы духу выйти из залива. Время от времени, сидя за рулевым веслом, меняя галсы, я оборачивался, убеждаясь, что берег за кормой виден, хотя постепенно размывается туманом. И вдруг уступ земной тверди исчез, будто провалился за горизонт, заслонился бугром моря. Неужели ветер вынес судно из залива? Но движение воздуха едва ощущалось, море оставалось спокойным. Однако надо возвращаться, чувствуется наступление непогоды.

Сдерживая беспокойство, я, вспоминая наставления своего учителя, кажется, сделал всё правильно с парусом, чтобы моё судёнышко, описав полукруг, направилось туда, откуда с час тому назад (а может и больше) отчалило. Но ветер едва тянул парус. Успеть бы до зарождающегося, как мне представлялось в силу небольшого опыта, шквала.

И вдруг справа, сквозь тонкий слой прозрачной воды, на меня уставилась пара круглых глаз. Кому они принадлежали, не рассмотреть. Вокруг них шевелилось студнеобразно что-то тёмное с продолговатыми отростками. Впрочем, мой вмиг распалившийся мозг заработал не на определение морской твари. Всеми мыслями овладели её глаза, не человеческие, но выдающие разумное существо. Потом подумалось: дельфин? Нет, не он. Приматов океана мне раньше посчастливилось видеть с близкого расстояния. Это нечто другое. Изумление сменилось смятением чувств, потом страхом. Это Нечто не отставало, отвлекало внимание. Я вскоре осознал, что сбился с курса. Хлопанье паруса, произвольные перемещения реи относительно мачты это подтверждали. Только я осознал опасность своего положения, как Нечто с глазами Homo sapiens ускорило параллельный ход, обогнало парусник и остановилось на его пути. Я успел резко свернуть, инстинктивно избегая столкновения со странным животным, но оно вновь оказалось прямо по носу яхты. Так повторилось несколько раз.

Плывя в тумане, при переменчивом слабом ветре, без компаса, вынужденными зигзагами, я не мог быть уверенным, что приближаюсь к берегу. Не было никаких его признаков. А если я удаляюсь в открытое море? Или кружу?

Наконец при очередном повороте руля, чудище перестало перегораживать мне путь, поплыло параллельным курсом, чуть впереди. Мне показалось, оно время от времени как бы поглядывает на меня, одобряет мои действия. "Ну, начались галлюцинации" - подумалось с тоской обречённого. Не могу сказать, сколько времени длилось моё возвращение вслепую прямо к тому причалу, от которого я отошёл утром. Я не заметил, когда исчез из поля моего зрения неопознанный плавающий объект. Не сомневался, что он сыграл роль лоцмана сознательно.

Мне не терпелось поведать широкой публике о своём приключении в море через какой-нибудь популярный журнал, вроде «Знание – сила». Но, подумав, решил прежде открыться Брису. Он не одобрил моей самоволки, в которой я ему признался, утаив некоторые подробности, понятно, какие.

Удобное для секретного разговора, подальше от любопытных ушей время выпало, когда мы с дядей Сашей в первом после моего проступка совместном плавании удалились от берега на значительное расстояние. Мой наставник закрепил рулевое весло при ровном ветре и всем своим видом дал понять, что готов слушать.

Я торопливо, взволнованный воспоминанием, сразу начал с появления за бортом поразивших меня глаз какого-то подводного жителя («вот здесь, я уверен, где-то в этой части залива»). По мере того, как я разворачивал свой словесный живописный свиток, лицо морехода-любителя (два профиля, склеенные под острым углом) всё сильнее выдавало нетерпение человека, которому есть что добавить к моей речи. Ему удалось воспользоваться паузой:

- Значит, и ты?

- Что я?

- Видел того…, с глазищами… такими, - дядя Саша движением век ещё больше округлил свои серые, без ресниц, гляделки и продолжил. – Я тогда, с год тому, подумал было, что мне померещилось… вышел в море не один, с корчагой шабского. Мда-аа! Знаешь что… Пока никому ни слова. Могила! У меня залежался акваланг, надо бы обновить. Ты будешь на борту, так положено. Инструкция позже. Там глубина серьёзная, задача непростая.

Несколько дней спустя, после того, как Брис осуществил с моей помощью свой небезопасный замысел, мы, забились в глухое место оливковых зарослей на береговом склоне. Все предыдущие дни неожиданный для меня аквалангист молчал, что-то мучительно, судя по выражению глаз, обдумывал. Виделись мы редко, похоже, мой ведущий сообщник, избегал вопросов, которые не могли не вертеться на моём языке.

И вот тайная встреча. Расстелено одеяло в тени, между нами, сидящими в позах заговорщиков, любимый напиток капитана-командора в бутыли, оплетённой виноградной лозой, два граненых стакана, бутерброды, фрукты. Я сдерживаюсь, не тороплю героя погружения во владения невиданного чудища. Он смачивает горло, запрокинув голову; его угловатый кадык на жирафьей шее движется как поршень насоса. Осушённый стакан ставится вверх дном. Брис доверительно наклоняется надо мной. Теперь я могу лучше рассмотреть круглый синяк между его бровей, похожий на косметическое украшение индианки. Брис перехватывает мой взгляд:

- Этот знак оставил наш знакомый, о нём позже. Начнём с начала, тёзка, по порядку. В тот день воздух и вода были чистыми, солнечный свет проникал до дна. Я увидел длинное веретенообразное чёрное тело, расколотое поперёк. Приблизился, оказалась подлодка. Читал в местной газете, вроде бы в заливе, на входе, наши потопили немца в сорок четвёртом. Кормовая часть лежала на дне на расстоянии примерно пяти метров от носовой. В этом прогалке медленно кружили спруты, вот такие, с футбольный мяч, да ещё руки-ноги. При моём появлении они сначала собрались в один ком, преграждая мне путь, потом отступили к кормовой половине лодки, как бы давая понять, что носовая часть мне доступна. А вдруг это ловушка!? Поколебавшись, я решил всё-таки заглянуть вовнутрь корпуса, куда меня так любезно приглашала стража со щупальцами. И что же мне открылось при беглом осмотре отсека?.. Можно было ожидать, что увижу мешанину из обломков металла, образованную взрывом. Но я увидел слева образцовый склад металлических предметов. Все обломки были рассортированы по непонятному мне принципу, сложены в отдельные кучки в виде конусов. В слабом свете я различил справа, за рваным разломом корпуса, несколько человеческих скелетов, аккуратно уложенных рядком. На лобных частях ближних черепов, между глазницами, виднелись чёрные кружки, диаметром с десятикопеечную монету, может быть, сквозные отверстия, не разобрал. Склад от "некрополя" отделяло пустое пространство. По нему, из тёмной глубины полукорпуса выплывали такие же, как стражники, осьминоги, неся в щупальцах обломки внутреннего оборудования подлодки, раскладывали добычу по кучкам и возвращались в темень, видно, за новыми трофеями. Поодаль, на расчищенном месте несколько особей, показалось мне, собирали какую-то конструкцию. Не веришь? Ну, не верь… Другие головоногие, забравшись в ниши внутренней обшивки затонувшего морского разбойника, сидели (именно сидели), свесив щупальца, словно усталые руки. Их лица… да, да, иначе, чем лицо, не назовёшь ту часть головы или тела, на которой находились огромные глаза, можно сказать человеческие и по строению глазного яблока, с радужкой и зрачком, и по выражению. Это впечатление не ослабляли ни щупальца тела-головы, ни клюв, подобный клюву попугая. Минуту, не дольше, длился обмен взглядами между мной и отдыхавшими от перетаскивания тяжестей жильцами потопленной подлодки. Потом один из них выскочил из своей ниши и вопреки осторожности, присущей моллюскам при встрече с крупным подвижным объектом, приблизился ко мне почти вплотную. И я его узнал, ей-бо, узнал. Наверное, и ты бы узнал того любознательного осьминожка. Понимаешь, они только на первый взгляд на одно лицо, как папуасы, например. Но если присмотреться… Короче говоря, меня опознал мой старый знакомый, он же, думаю, твой лоцман. Неожиданно он выбросил перед собой щупальце, я почувствовал слабый ожог на лбу сквозь неопрен шлема, моя голова пошла кругом, приятное тепло наполнило мозг… Да вот след. Видишь? -

ткнул пальцем Брис себе между бровей.

В паузе монолога стакан «меченного» услужливо принял исходное положение, прося струи из корчаги. Голосовые связки рассказчика обрели прежнее звучание, подобное бризу в снастях:

- Но самое удивительное было впереди. Мой друг пучком щупальцев обхватил мою левую руку и подтянул меня к уложенным в ряд скелетам; свободным щупальцем стал поочерёдно тыкать в каждый костяк, словно пересчитывая их. И я невольно стал считать про себя: один, два, три… одиннадцать. Потом, оставив это занятие и мою руку, затейник отыскал в набившемся снаружи песке несколько одинаковых раковин и выложил их рядышком. Я сосчитал: одиннадцать! Понимаешь, тёзка, эти моллюски умеют считать и остроумно сообщили мне об этом. Один из них вошёл со мной в контакт. Ты понимаешь!?. Подставляй-ка свой стакан.

В тот день других подробностей общения моего аквалангиста с головоногими я не услышал. Брис весь ушёл в себя, когда почти всё шабское ушло в него.

Остаток дня я обходил стороной говорливых сотрудников; дома оставил записку, что не появлюсь до утра. Надо было обдумать наедине с самим собой приключение Бриса на дне залива. Предполагая бессонницу, установил шезлонг на террасе опустевшего клуба.

Луна в ту ночь повернулась светлым ликом в сторону ушедшего за горизонт Солнца. Но вызвездило в полный накал далёких светил. С того места, где я расположился, далеко виднелся берег залива, изъязвлённый тенями в оврагах. Различались дома на нём. Под праздничной гирляндой Млечного пути море светилось, казалось, изнутри. Где-то там, в его глубине вышел на поиски пищи из своего убежища, сотворённого войной, головоногий народец. Неужели в этом ничтожно малом уголке всемирного океана отдельное сообщество осьминогов, можно сказать, карликовых, подверглось столь мощному влиянию чего-то неизвестного, что подхлестнуло их эволюцию? Насколько мне известно, по своему развитию моллюски стоят ниже рыб. Конечно, мозг спрута, с зачатками коры отличается от мозга своих сородичей устриц, которые не переживают никаких эмоций, не чувствуют страха, когда их выкладывают живыми ещё на тарелку. Но всё-таки моллюск остаётся моллюском и с присыпкой в его голове серого вещества. Как же совместить такой вывод с увиденным дядей Сашей?

Так я рассуждал, ёрзая спиной по полотну шезлонга. На ум пришли лекции по палеонтологии, которые я слушал в горном училище. Вспомнилась высказанная кем-то из эволюционистов мысль, мол, природа пыталась создать разумное существо в разные эпохи, берясь для такой цели и за земноводных, и за рептилий, и за птиц, чаще всего надеялась на млекопитающих. Не получалось! Всё не тот материал. Даже приматы разочаровывали: и гении среди них оставались, увы, обезьянами. И только страшное заболевание, наподобие спида, открыло обезьяне путь очеловечивания. Выжившие австралопитеки нарожали башковитых питекантропов, а те - неандертальцев, над которыми ненамного возвысились мы, современные люди. Однако те, достойные одобрения попытки матери-природы касались исключительно позвоночных существ. Спруты же твари мягкотелые. Неужели по прошествии сотен миллионов лет после их появления они пережили мор, подобный пережитому приматами, - мор созидающий? О таковом никаких сведений нет. Так что же повлияло на мозг особей малой колонии осьминогов в заливе Порт-Юга?

Так и не дождавшись ответа на этот вопрос от звёздного неба, я заснул под проблески утренней зари.

По прошествии нескольких дней в нашу с мамой всесезонную резиденцию явился с благой вестью мой учитель мореходного дела:

- Пляши, тёзка! Шеф примет тебя для ознакомительной беседы после отпуска. Он вчера отбыл. Ты за этот месяц подготовься, почитай литературу по геологии моря, чтобы не выглядеть профаном. Работать скорее всего будешь у меня. Кем? Вначале на скромной должности, с неё пойдёшь в рост.

В тот воскресный день я был свободен от дежурства по месту своей боцманской службы, наметил заняться назревшим ремонтом хибары. Но на радостях вызвался проводить гостя до причала. Мне не терпелось поделиться с ним некоторыми своими соображениями. Крутой спуск к морю удлиняла извилистая тропа, позволяющая не торопить слова. Так что я успел более-менее полно и последовательно донести до сознания спутника свои мысли, навеянные морем в безлунную ночь, проведённую мной в шезлонге с открытыми глазами. Когда я умолк, внимательно внимавший мне дядя Саша произнёс:

- Меня тоже волнует загадка наших с тобой зверушек. Как смогли они, скажем так, очеловечиться за такой короткий срок!? Какова причина? Мне понятен ход твоих рассуждений. Однако я подозреваю и это, - мой собеседник показал пальцем на уже малозаметный синяк между его бровями, над переносицей, и после недолгой паузы вполголоса, оглянувшись, продолжил. – Хоть смейся, хоть веди меня в сумасшедший дом. Наши осьминоги мудры как дельфины, а возможно и умней. Только их мудрость не накоплена поколениями, а вызвана какой-то случайностью. Эта отметина у меня на лбу – след поцелуя присоской на щупальце спрута. Через него спрут послал в мой мозг сигнал, предполагаю, ультразвуковой. Сигнал возвратился животному эхом, в котором запечатлелись особенности моего мыслящего аппарата. В голове моллюска эта информация произвела структурные изменения. Они поспособствовали развитию разума, пусть в малой степени, однако, факт есть факт. Теперь представь себе первые минуты затонувшей лодки. Экипаж мёртв, сердца остановились. Но в неповреждённых взрывом головах мозг еще жив, а если и умер, то ещё не стал разлагаться. Утопленники становятся добычей колонии спрутов. Только не обычных. Давай пофантазируем о родоначальнике наших знакомцев. Допустим, ещё в эпоху греческой колонизации этого берега, когда в заливе было тесно от судов, а утопленников хоть отбавляй, некая восьмирукая особь, обладавшая повышенным интеллектом, присосалась ко лбу умиравшего в море моряка. И вдруг испытала приятное ощущение, инстинктивно осознала, что такой контакт с двурукой пищей придаёт сил. Также наделяет преимуществами перед другими особями подобных существ. От этого баловня случая, а может быть гения всех моллюсков и пошла колония в нашем заливе. Беречь её надо… ну, до скорой встречи!

Последний летний месяц, пока Селена, меняя фазы, облетала нашу планету, я дважды сопровождал Бриса к месту погружения. Когда он выныривал и освобождался от гидрокостюма, глазам моим являлись новые синяки на его узком покатом челе, вблизи первого. Я усмехался: «Скоро, дядь-Саш, всё содержимое вашей черепной коробки перейдёт этим тварям». – «Они не твари, тёзка, а наша смена. Мы, люди, безжалостные разрушители нашего экоса, природы. Да, слава богу, в океане у нас руки коротки. Когда мы исчезнем на суше, подводный разум сделает правильный для себя вывод, планету с названием Земля справедливо переименует в планету Океан. Я жертвую своей головой, чтобы ускорить процесс очеловечивания, в лучшем понимании, наших новых друзей». – «А если они высосут весь ваш разум?». – «Не беда. Стану подводным жителем с памятью надводного Бриса. Не думаю, что сейчас моё тело более совершенно по формам». – «Всё шутите, дядь-Саш?».

Между тем приближался день моего представления как кандидата на должность в филиале ИГМ. Я подготовился, как мог, к собеседованию в высоком кабинете, приобрёл чёрную пару в советском стиле тех лет –тесный в плечах однобортный пиджак и мешковатые брюки, внизу шириной с море, Чёрного ли, Белого ли, не имеет значения.

Брис и у нас, и в клубе не появлялся недели две. В назначенное для смотрин утро я, облачённый в парадное, с петлёй уродливого, но скромного расцветкой галстука на потной шее до обеда прождал своего проводника у калитки в ограде домового участка. Мама вызвалась провести разведку, наказав мне не отходить от дома. Возвратилась нескоро с расстроенным лицом, с наигранным оптимизмом первой фразы устной вести:

- Сегодня сорвалось, но ещё не вечер, не падай духом. Наш Брис в сопровождении шефа вызван на ковёр в горком партии. Представляешь, твой любимый дядя Саша сорвал закладку разведочной скважины на этом… как его?.. шельфе. Институтские говорят, простым выговором не отделается. Серьёзный проступок.

Позднее мне стали известны подробности. По согласованию с министром геологии, бурить скважину предполагалось на границе залива и открытого моря, неподалёку от того места, где наш критик неразумного человечества обнаружил на дне потопленную в войну подлодку. Можно было не гадать о мотивах поступка друга осьминожьей колонии, который по совместительству был сотрудником института, отвечавшим за горнопроходческие работы на шельфе. Обстоятельства поставили его перед выбором, и он его сделал без колебаний.

Вредителя в сфере передовой науки лишили должности и партбилета. В сердобольном яхт-клубе проштрафившемуся члену разрешили прощальный выход в море. Он не вернулся, никаких следов безымянного парусника не нашли. Мама отправилась было в церковь, чтобы поставить свечу, но я её остановил словами: «Не делай этого, он жив».

На пенсию меня проводило новое поколение родного яхт-клуба на том же берегу. Вознаграждение за честный многолетний труд установили крохотное, зато я украсил стену в своём доме шуточным дипломом заслуженного боцмана парусного флота Порт-юга. А главное, и в разгар бессмысленной борьбы с коррупцией, я открыто брал чаевые за выдачу в прокат прогулочных лодок. Это позволяло мне прикупать к хлебу шабское, к которому не особенно был охоч, но пил в память своего наставника в романтическом деле мореплавания под парусом.

Однажды я остановил вёсельную скорлупку над тем местом близкого дна, где когда-то лежала подводная лодка. Не помню, чтобы её поднимали на поверхность. Но и соседства подводной скважины она избежала. От разработки шельфа на виду порт-южан и гостей курортного города отказались. Выходит, зря пострадал по партийной и производственной линиям стихийный хранитель моря, мой тёзка.

… отпив из бутылки глоток вина, я вылил остальное за борт. И сразу водная гладь забурлила, показалась макушка голой головы, затем пара глаз, совсем человеческих, более того (бьюсь об заклад!), дяди Сашиных. Я узнал их по водянистой радужке, по тёплому прищуру. Мгновенье – и они скрылись, уже навсегда. Такое умозаключение стало следствием нескольких, после первого, безответных угощений моря от моей руки, шабским, на том же месте залива. Не исключаю, что одаривший меня улыбкой знакомых глаз обитатель морской глубины переселился вместе с сородичами в удалённую от нашего небрежения часть мирового океана. Там, в безопасности, у него появилось больше возможностей сберечь в себе и передать потомству то разумное, что достойно вечного хранения на благо живой планеты. Это существо, верится мне, по внешним признакам ещё моллюск, а частью мозга – новый сапиенс чистого простора. Он, наверное, знает, как устроить подводный мир, в отличие от нас, людей, в безупречной гармонии всего сущего на планете Океан.