Два европейских взгляда на николаевскую Россию
На вопросы «ЗАВТРА» отвечает доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории отделения истории Института общественных наук Российской Академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС), профессор кафедры новой и новейшей истории исторического факультета Московского педагогического государственного университета (МПГУ) Наталия Петровна Таньшина. Она – автор исторических книг и монографий, в том числе: «Франсуа Гизо: теория и практика французского умеренного либерализма», «Политическая борьба во Франции по вопросам внешней политики в годы Июльской монархии», «Княгиня Д.Х. Ливен. Любовь, политика, дипломатия», «Талейран. Гений дипломатии», «Французская революция. Мадам Гильотина и ее дети», а также более ста научных работ по истории Франции, международных отношений и франко-российских отношений XIX века.
«ЗАВТРА». Сегодня мы столкнулись с активизацией работы западной пропагандистской машины, «закошмаривающей» актуальный и исторический образ России. В 19 веке наиболее ярким примером негативного восприятия нашей страны стала нашумевшая работа маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Наталия Петровна, скажите, что же так не понравилось маркизу в николаевской России?
Н.Т.: Действительно именно маркизу де Кюстину удалось рассеять «русский мираж», созданный во Франции просветителями XVIII века — друзьями Екатерины II, и сконструировать впечатляющий по своей непривлекательности образ «империи кнута». Можно сказать, что книга Кюстина на полтора столетия вперед основательно «подмочила» репутацию Российской империи. Созданный Кюстином образ России как деспотичного варварского государства, чуждого европейской цивилизации, распространенный и растиражированный на Западе, в основе своей узнаваем и по сей день.
«ЗАВТРА». Неужели Кюстину все в России пришлось не по душе или он отрабатывал, как сейчас говорят, политический заказ?
Н.Т.: Поездка убежденного монархиста Кюстина в Россию явилась своего рода экспериментом: он хотел убедиться своими глазами, способна ли русская абсолютная монархия оправдать надежды, которые на нее возлагали французские легитимисты. Однако отправившись в Россию искать доводы против представительного правления, маркиз вернулся противником абсолютной монархии и убежденным либералом. Он писал:
«Уезжая из Парижа, я полагал, что лишь тесный союз Франции и России способен внести мир в европейские дела; но, увидев вблизи русский народ и узнав истинный дух его правительства, я почувствовал, что этот народ отделен от прочего цивилизованного мира мощным политическим интересом, опирающимся на религиозный фанатизм...».
Был ли Кюстин русофобом, как принято считать? Или, может быть, таковым его сделали после смерти издатели, избегавшие публиковать полный текст «России в 1839 году»? По причинам, о которых нетрудно догадаться, они предпочитали выпускать сокращенные варианты книги, своего рода дайджесты, в которых в концентрированном виде, отбрасывая все положительное, сказанное Кюстином о России (а оно было!), представлены только обличительные фрагменты впечатлений и рассуждений автора о «царстве фасадов».
«ЗАВТРА». Хорошо, с ненавистью понятно. Но ведь России, наверное, кто-то симпатизировал?
Н.Т.: Конечно, только «другой», более дружелюбный взгляд на Россию, оказался невостребованным, в том числе, как бы это удивительно ни звучало, и в самой России. А он был. Совершенно иной образ николаевской России представлен современником и соотечественником Кюстина, аристократом, историком и дипломатом бароном Проспером де Барантом, в 1835–1841 гг. занимавшим пост посла Франции в Российской империи.
Если представления о России маркиза де Кюстина стали хрестоматийными, то взгляд на наше отечество барона Баранта почти не известен не только широкому кругу читателей, но и специалистам. Между тем, он оставил весьма любопытный документ – путевые наблюдения под названием «Заметки о России» («Notes sur la Russie»), написанные тогда же, что и работа Кюстина. Но если книга Кюстина, опубликованная в Париже в 1843 году, сразу же стала европейской сенсацией и бестселлером, постоянно переиздавалась и переводилась, в том числе и в России, то «Заметки о России» барона де Баранта были опубликованы во Франции на родном языке автора лишь в 1875 г., и с тех пор не переиздавались и на русский язык вообще никогда не переводились.
«ЗАВТРА». И что же Барант? Какую Россию увидел он?
Н.Т.: В отличие от Кюстина, не говорившего по-русски, пробывшего в России только два месяца, посетившего лишь четыре города – Санкт-Петербург, Москву, Нижний Новгород и Ярославль, Барант прожил у нас шесть лет, и не ограничивался только столицами и придворным обществом. Хотя его светские связи были весьма обширными: он был хорошо знаком и неоднократно беседовал с Пушкиным, а с друзьями Александра Сергеевича — А.И. Тургеневым, В.А. Жуковским, князем П.А. Вяземским, общался не менее часто, чем с министрами и послами. Барант попытался узнать Россию «изнутри»: из очередного отпуска он вернулся в Россию, морским путем, через Константинополь и Новороссийскую губернию, совершив путешествие от Одессы до Москвы.
Барант, отмечая общность путей развития России и Европы, понимал, что Россия имеет собственную специфику, поэтому ее нельзя подгонять под западные шаблоны и стереотипы. Об этом он писал министру иностранных дел графу Луи де Моле:
«Система управления и законы, действующие в Российской империи, не могут сравниться с законами европейских государств. Их нужно рассматривать только применительно к русскому народу и к территории, на которой они действуют. Все и всегда там было отлично от того, что существует на Западе, и мы рискуем ничего не понять, если будем судить о русских по нашим меркам и представлениям».
Именно спецификой России следует объяснять тот факт, что Барант, либерал, убежденный противник неограниченной власти, признавал совершенно необходимым для России сам факт существования абсолютной монархии. Вот что он писал об императоре Николае I:
«Его повеления могут быть суровыми, его воля – абсолютной и слишком быстрой, но у него больше, чем у всех окружающих, стремления к порядку, желания справедливости, любви к стране. Эти чувства бывают у него иногда дурно направлены, в его действиях нет иногда зрелого размышления, и это придает часто его правлению тираничный вид… Но взятое в целом, его управление внутренними делами продолжает увеличивать силу и процветание империи и благосостояние его подданных».
Итак, государь, пусть и обладающий абсолютной властью, но вынужденный учитывать фактор общественного мнения и ответственный за судьбу отечества; общественное мнение, пусть без «трибуны и газет», но начинающее заявлять о себе; массы трудового населения, еще далекие от общественной жизни, но в будущем способные оказывать влияние на принимаемые политические решения — такой Баранту видится Россия. Именно в умеренных реформах, в диалоге между государством и формирующимся гражданским обществом, по его убеждению, заключался залог стабильности и спокойствия государства и гарантии от революционных потрясений, опасность которых он видел в России по причине нерешенного крестьянского вопроса. Характерно, что Барант был одним из редких собеседников Пушкина, склонных внимательно прислушиваться к рассуждениям поэта об угрозе, которую таит в себе крестьянский бунт. Он писал:
«Чем больше я об этом размышляю, тем больше мне кажется, что русское правительство, которое, нельзя сказать, что не предпринимает никаких мер для предотвращения восстаний, своими ошибочными действиями только готовит почву для будущих потрясений».
Не склонный идеализировать российскую действительность, не во всем принимая и понимая ее, он демонстрировал симпатию и сочувствие к нашей стране, веру в ее большой потенциал. И, главное, книга Баранта в немалой степени разрушала сформировавшиеся во Франции и на Западе стереотипные представления о России. Но именно по этой причине она и оказалась забыта. Иностранцам зачастую импонирует другой взгляд на Россию, кюстиновский. И не важно, девятнадцатый или двадцать первый век на дворе...
