Ни на отпевании, ни на погребении Ивана я не был. О его кончине в деревню, в которой я большей частью обитаю и откуда до Москвы нужно добираться двумя электричками с не очень удобным графиком движения, мне сообщил протоиерей Андрей Спиридонов, у которого Иван одно время духовно окормлялся и на стихи которого было написано предпоследнее его сочинение (он же и собирался его отпевать). Но сообщил в самое неудобное для меня время: как раз буквально перед этим я приехал из Москвы, и, в случае, даже если бы тут же пустился в обратный путь, то на отпевание опоздал бы, по меньшей мере, на час. И я, поразмыслив, решил не ехать. Дома прочел семнадцатую кафизму, литию мирским чином – ровно в то самое время, на которое было назначено отпевание в храме. Но и после этого продолжал испытывать непонятное чувство вины. Я ведь, по-человечески, его почти не знал, даже при нечастых встречах мало уделял ему внимания, да и во время этих редких встреч говорили не о жизни, что напрашивалось, казалось бы, само собой, но о каких-то пустяках: то о сборе грибов, то о приготовлении того или иного блюда. В лучшем случае - о музыке, во взглядах на которую очень расходились (как, кстати, расходились и во взглядах на жизнь). Но все же я почувствовал, как после его кончины во мне появилось нечто новое, которое, пожалуй, можно было назвать чувством некой общности, сопричастности к одному и тому же (сходное чувство, кстати, зафиксировал в себе и наш общий приятель, предприниматель-меценат Андрей Болдырев - мы с ним созвонились на следующий день после похорон: он, в отличие от меня, нашел время, чтобы на них соприсутствовать, а ведь знал Ивана куда меньше меня!). Такое со мной случалось и раньше, ведь пережил я уже достаточное количество смертей, в том числе и очень близких людей – но то ведь были близкие люди. Наверное, для того, чтобы выразить эту внезапно возникшую общность, и появились наспех набросанные стихи, которые я решаюсь предать гласности накануне девятого дня после его кончины, смутно надеясь не на пафосные, ни к чему не обязывающие, в сущности, восклицания, коих раздается обычно при таких обстоятельствах вполне достаточное количество, но на один хотя бы мимолетный молитвенный вздох со стороны читателя в этот важнейший для дальнейшей судьбы новопреставленного раба Божьего Иоанна день.
Не скажу, что внезапность, не скажу, что судьба - Бог весть
Я не знаю, что и сказать, слишком уж неожиданна весть
Может, вчера лишь посредством пауз и нот допрашивал ты судьбу
В нос мурлыча новую тему, а теперь нем и недвижен лежишь в гробу
Над тобою ладан кадильный плывет светло и легко
Мне бы дать тебе целованье последнее, но я от тебя далеко
Почти что за двести верст. Что-то пишу, прислушиваюсь, как пламя гудит в печи
На ветвях за окном словно огромные черные ноты - грачи
Выхожу во двор за дровами, гляжу на быстро тающий дым над трубой
Что сделать мне для тебя? Прочту литию с девяностым псалмом, попробую объясниться с тобой
Я ведь и сам о смерти частенько думаю, иногда – даже жду ее
А вот ты- не ожидая, дождался. Но и я – так ли далек от нее?
Как стекло предвечерний воздух прозрачен, деревня внутри его спит
И настолько тихо, что слышно как на дереве каждый лист шелестит
Должно быть, такая же тишь предваряет подступ к последнему рубежу
Так что ж мне сказать тебе напоследок? Пожалуй, ничего не скажу
Ибо речь невнятна, как жизнь, а жизнь мимолетна, словно бесследно тающий дым
Вот, даст Бог, скоро свидимся - там. Тогда и поговорим
