На меже
Межи да грани — ссоры да брани
(Русская пословица)
Осенний ветер слегка веял над Клевеныо, гнал по ней рябь, не опавшую с ракит листву. Волглая земля млела под ярким светм бабьего лета, свободная от тени и холодов. Поредевшие от листвы вербы на украинской стороне словно курились сизо-лиловым дымом, а на русской - вились вьюнами серебряные нити паутин, цепляясь за искристый косогор, нисходящий к пограничной речке. Везде было столько света и тихой печали, так выразительно чувствовался трепетный выдох уходящей на покой земли, что поневоле и мне хотелось усмириться душой на этой духовитой сухой траве у русского косогора и беспрерывно вглядываться в родные серебристые украинские и русские дали. В самом деле, когда-то, в далёком-далёком детстве, всё это, обозримое и необозримое пространство, было неразделённое, своё, родное. И по эту сторону, и по ту сторону Клевени. А теперь - граница, межа, которую без спросу и таможенных правил не перейти.
Многим нынче, кто жил бок о бок, хата к хате, часто и застреха к застрехе в украинских сёлах да русских деревнях, - многим теперь знакомо выросшее под сердцем странное чувство. Его можно назвать курским словом «нудою», неизбывной тоскою, нойкой сердца за разделённым лиходеями отеческим домом - за общей когда- то родиной.
В таком печальном состоянии бродил я однажды у пограничной речки Клевени, недалеко от своего родного села, в наше время «закордонного». Как-то не радовали мой глаз ни разлогий яблоневый сад, поделённый липовыми аллеями, по которым когда-то ступал я босыми ногами; ни бирюзовый отсвет куполов старинной церкви, где меня крестили; ни коричневое пятно кирпичной школы, где я учился с ребятами Куршины, Брянщины и Сумщиины. Мой напряжённый слух улавливал звуки трёх сёл, сходившихся к границе, к свинцовым водам пограничной речки, но и они не веселили, не наполняли, как прежде, сердце восторгом от знакомого шума родимых мест.
Вон там, у порушенного деревянного моста, где мы, украинские и русские ребятишки, вовсе не обозначая свою национальность, на святках, в глубоких снегах, науськиваемые мужиками, устраивали безобидные потешные «кулачки» друг с другом, соблюдая давние-давние традиции. Бабы и девки, мужики и хлопцы звонко реготали и кидались снежками. Украинские девчата угощали «хохлацкими» семечками курских и брянских парней. Взвизгивала гармонь, взметались снежные вихри - вытанцовывали «Тимоню» или «Гопака». Вон там, возле сельсовета и школы, высаживали весной мы, ребятишки, липы, тополя и плакучие ивы. Теперь этих деревьев не узнагь. Полувековые, они подпирают высь поднебесную. Плакучие ивы опрокинулись своею кроною на русскую сторону, через речку Клевень, и будто слёзы льют по разделённой родимой земле...
А сейчас у пустынных берегов, поросших бурьяном и непроходимым лозняком, снуёт туда-сюда украинский «прикордонник». От безделья он сбивает прикладом верхушки чертополоха, а на его фуражке тускло блестит ненавистный мне трезубец. Весь мундир его - копия прихвостней нежданных гостей 41-го...
Солнце уже катилось книзу. Высоко - высоко в вечереющем небе летели к югу огромным табуном дикие гуси. Они искали в камышах место на ночь, нарушив тишину так, что, казалось, внезапный далёкий гомон дождя пронесся вдоль смиренной Клевени и вдруг затих. Солнце за церковью рдело, как раскалённое железо, а небо над ним высвечивало спелой тыквенной коркой - ярко-оранжевой, тёплой. Вербная роща на лугу окунулась в лёгкие сумерки; бывший колхозный сад посинел в разлогах; по неподвижной глади Клевени, будто лебедь, проплыл одинокий гусь и вдруг захлопал крыльями, поднялся над взбаламученной водой и полетел к своим собратьям в густые камыши.
А по старой гребле, вмещавшей следы машин, шла со стороны Украины старушка. Согбенная, она одной рукой опиралась на лещиновый посох, а другой держала несколько веток свежих хризантем. Перейдя по гребле границу, она положила на вытертый бугорок, обрамлённый жёлтым песком, цветы и вдруг пала на колени, уткнувшись головой в букет, завыла, запричитала тем плачем, которым плачут на русских или украинских погостах, - надрывно, будто живьём вырывая сердце. На минуту оторопев, я всё же сообразил вытащить из своей походной сумки бутылку с минеральной водой, разовый стаканчик и быстро направился к старой женщине.
Увидев меня, она перестала кричать и, опираясь на посох обеими руками, по-старушечьи немощно приподнялась. Я помог. Освободившись от моих рук, она приняла от меня стакан с водой, перекрестилась на церковь и немножко отпила.
- Спаси Христос, - тихо сказала она. Затем хрипло произнесла:
- Сына тут убили... Сегодня год... Поминки справляем, пояснила она, и тонкие её губы задрожали до синевы. Непослушными руками вытащила из кармана плюшевой куртки небольшой целлофановый пакет. Высыпала на бугорок с полдесятка конфет в пестрых обёртках, пачку печенья и завернутую в тряпицу четвертинку. Из-под пластиковой пробки бутылочки сочилась жидкость, издающая известный в деревне дух «самопала», но была она чиста, как слеза.
- Открой, милый человек, - попросила она, подавая мне четушку, взяв мой стакан и свою граненую рюмку. - Наливай, помянем с тобою безневинную* душу, тут загубленную.
Не с руки мне было отказываться, не к месту церемониться, и я послушно исполнил её просьбу.
Я выпил, она лишь пригубила, показывая на грудь. Сердце, дескать. И поставила рюмку возле цветов. Голова её затряслась. Слёзы потекли по впалым сухим щекам. Она их вытирала чистым платочком, который вынула из рукава куртки. Затем, по посоху опустившись на землю, воткнула в податливый дёрн цветы, наполнила самогоном рюмку и поставила её рядом с хризантемами, разложив вокруг печенье и конфеты.
-Як на могилке, - сказала она, поднимаясь не без моей помощи.
Мы долго стояли молча. Она - опустив голову на руки, опираясь на посох и вперив неподвижный взор в бугорок. Я - в туман, который густел и расстилался над лугом розоватой от вечерней зари пеленой. Из украинского села тянуло едва уловимым запахом дыма. Как в детстве, мне чудился густой дух испечённого в печке ржаного хлеба. Из уличного хриплого репродуктора непостижимым образом прорывалась песня:
Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная,
Видно, хоть толки збирай...
Неумолимо надвигался прохладный осенний вечер, а старуха всё молчала и как будто дремала или думала о своём неизбывном горе, и спрашивать ее о нём было как-то неудобно. Я нарочно шумно стряхнул травинки со своей одежды, чтобы хоть таким образом напомнить: она здесь не одна.
- Ты, мабуть**, не тутошний? - спросила она вдруг.
-Да вот как раз-то я с этих мест, здешний.
- Чий же будешь?
Я, как мог, объяснил. Она оживилась, и на её сухом морщинистом лице с заострённым подбородком появилось что-то наподобие улыбки, доброй и ободряющей.
--Маму твою мы тут, бабы да молодицы, все помним. Фельдшерицей она была на всю округу - и на русскую, и украинскую. Все наши бабьи болячки лечила да роды приймала. Ваню моего она в руки спиймала и первая его приласкала по попе, чтоб голосистее был, да жвавый***, да моторный...
Она всхлипнула и посмотрела на бугорок с цветами. Помолчав, сказала:
- Бачиш****, як життя дивно утворюеться*****, Адже****** ж и ты был тогда при рождении Вани. Тебя на печь мою загнали согреваться. Не с кем дома было оставить, и привезли тебя на дровнях в нашу хату. Мальцом ты был, может, и не вспомнишь, - говорила она, путая малороссийские слова с русскими.
…В моей памяти действительно всплыла ранняя зимняя ночь. Я не спал и из своей кровати, стоявшей у окна, через не закрытое шторкой стекло смотрел в немыслимую высь, усыпанную мерцающим горохом звёзд. А гораздо ниже серебряно мерцающих точек висела полная луна, похожая на человеческий лик. Эго обличие дразнило меня таинственно-странной, загадочной усмешкой. Казалось, стоило протянуть руку, и я дотянулся бы до этой насмешливой физиономии. Но я боялся спугнуть на ней загадочно-неугасимую улыбку, к тому же улыбчивый лик вскоре и вовсе скрылся за угол оконной рамы.
Вдруг кто-то постучал в окно. Но я не испугался, потому что это было делом привычным: маму часто вызывали к своим пациентам. Как правило, по ночам.
- Собирайся, - сказала она мне, видя, что я не сплю. Когда я спал, она меня оставляла одного до утра. - Будем встречать появление на свет ещё одного советского человека, - смеясь, говорила мама и торопливо одевала меня.
Мы вышли на улицу. Морозная инеевая пыль блестела под луною. Пыль была жёсткой и колючей, и мама тщательно укрыла моё лицо тёплым шарфом.
У забора смирно стояла лошадка, запряжённая в сани. Рыжая всклоченная шерсть её присыпалась серебром, и от лошадки, как от паровоза, клубился пар. Крепкий, кряжистый мужичок подхватил меня и запихнул в сено, в изобилии положенное в сани. Духовитый запах сухой травы вперемешку с морозным воздухом ударил в лицо, и я чуть не захлебнулся от неожиданности. Мужичок взмахнул вожжами, и лохматая клячонка проворно побежала в сумеречные поля, в Россию, где мерцали тусклые огоньки деревни.
Спрессованный наст гулко выл под полозьями, сани раскатывались то влево, то вправо, и если бы не мама, то я непременно выпал бы из саней в какой-нибудь сугроб. Лошадка быстро мчалась по аллее молодого колхозного сада, и я впервые увидел, как несколько неясных очертаний, вытянувшись чуть ли не в человеческий рост, теребили тонкие стебельки невысоких яблонь. От неожиданности я сжался.
- Не бойся, это зайцы, - успокоила меня мама.
- Эй вы, куцые, косые пролазы! - вскричал на них наш возница. -• Ружья на вас нет, все яблоньки погрызли!.. Фьюють!..
Мужичок, сняв рукавицу, свистнул в четыре пальца так пронзи¬тельно, что было слышно, как зазвенели, осыпаясь, потревоженные звонким эхом иголки инея.
Убаюканный ездой и морозом, я не заметил, как оказался на тёплой печке, и спал до тех пор, пока не разбудил меня истошный крик женщины. Когда он умолк, через минуту-другую тишины младенческий плач ворвался в брезжущий рассвет. Он раздвинул сумерки, и я, поднявшись над камином, увидел сквозь щёлку незамёрзшего окна кусочек розового утра.
А в небольшой горнице, где под низким белёным потолком висели две керосиновые лампы, мама хлопотала над младенцем, лежавшим на подушке. Младенец сучил красными, как у гусёнка,ножками и беззвучно гримасничал.,.
И вот я теперь стоял рядом с матерью Ивана, хохлушкой, родившей сына когда-то при мне в русской избе и оплакивающей его здесь, на границе, на этой жуткой меже, разделившей единый народ...
- Да как так случилось, Что Иван погиб? - спросил я, наконец.
- Прикордонники вбылы... У Ивана дочка была замужем на украинской стороне. Якось занедужила её мала дытына. Потрибни были редкостные лекарства, и швыдко-швыдко их надо было доставить из России на Украину, бо могла вмерты дытына. На кордоне решили, що вёз Иван контрабанду. Не зупиныв он машину. Спешил... Прикордонники стрельнули по машине и вбылы Ивана... Ось тут, на этом месте...
Старушка, склонившись на посох, помолчала, потом погрозилась посохом - кому-то в упрёк:
- Николы мы кардонив, меж та границ тут тут не имели и не нуждались в них.. .Коли б я знала що так будэ, я б низащо нэ выйшла б замиж в Россию...
Сумерки сгущались. По глинистой гребле к нам подошёл пограничник. Сухим и невежливым тоном предложил нам убраться подальше от границы.
-А вам, титко*****, ще раз кажу, що переходить через державну граныцю заборонэно! В другый раз заарештую! - предупредил он старую украинскую женщину, прожившую всю свою взрослую жизнь в русской деревне, что за речкой Клевенью. Нужда заставляла её ежедневно проведывать внучку и правнуков, живших на украинской стороне.
- Кажутъ же у нас в России: межи да грани - свары да брани.. .Наризно, поврозь звелилы****** нам жить, - жаловалась она неведомо кому.
- Пойдём, добрый человек, до моей хаты. Ты у меня теперь вроде как родня. Переночуешь и поедешь до райцентра, а оттуда и до города своего доберёшься, - просто пригласила она меня, отвернувшись от «прикордонника».
Там, на востоке, где по моим расчётам находилась её хата, уже наступала ночь, и я с удовольствием принял её приглашение, тем более что на украинской стороне родичей у меня никаких не имелось, а ночевать где-то надо было...
«А она мне и вправду как родня», - думал я, идя вслед за старушкой по ещё не заросшей тропе, вьющейся из Украины в Россию.
Примечания:
*безневинний (из укр.)- невинный
**мабуть (из укр.)-должно быть.
***жвавый (из укр.) - проворный, живой.
****бачиш (из укр.) - видишь
*****утворюеться (из укр.) - сотворяется
******адже(из укр.)- ведь
****титко (из укр.)- тётка
*******звелилы (из укр ) - велели
Новелла написана в 2010 году и опубликована в альманахе "Автограф" .
© Copyright: Михаил Мороз, 2017
Свидетельство о публикации №217072301912
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить
Другие произведения автора Михаил Мороз
Рецензии
