Авторский блог Владимир  Бровкин 13:07 25 мая 2019

Мурад-Миша

глубинка

Владимир Бровкин

МУРАД - МИША

(рассказ)

В нашей глубинке, в алтайском селе, ныне живут шесть армянских семей. Нет, все они не коренные жители. Все они приехали в село после событий 91 года.

История как они здесь оказались, несложная. Когда то, еще в 60 годы теперь уже прошлого столетия, в селе нашем работали, причем работали не один год, шабашники из этой кавказской республики и один из них, молодой парень, приглядев здесь для себя местную девушку, женился на ней и увез жить ее к себе в Кировакан. Возможно так бы там наша землячка с мужем и жила до сих пор, но наступили трудные времена и она с ним вернулась в более спокойные и более хлебные наши места, прихватив с собой также детей, у которых к тому времени уже были свои семьи, а также близкую родню.

Таким вот образом появилась у нас в селе, как бы это по научному-то и деликатно-то сказать, армянская диаспора.

Живут в нашем селе также и азербайджанцы. Есть две узбекские семьи, которые приехали к нам жить, выхлопотали себе российское гражданство, купили здесь себе дома.

Несколько семей перебрались к нам жить из соседних сел. Что выглядит довольно необычно. По крайней мере, для меня. Раньше — такого не было. И причина тому, что они в наше село перебрались простая; хозяйство в нашем селе по нынешним меркам — крепкое; зарплату, в отличие от других хозяйств, у нас платят.

Что же до живущих в селе армян, то народ это простой, мастеровой; не какие-то там заправилы: специалисты по металлу, сварщики, шофера, строители…

Про узбеков же знаю, что те работают на пилораме.

Все армяне, живущие у нас, получили российское гражданство.

А у азербайджанцев с российским гражданством обстоит дело похуже; те не против тоже бы переехать сюда жить на постоянное место жительства, да с гражданством у них там что-то не проходит. Азербайджанцы — это сезонники. Двенадцать крепких мужиков. В селе они купили себе домик, частью живут в нем; частью живут в старой ветлечебнице, что стоит на окраине села. И тоже они из себя — не какая-то там либо торговая мафия. Тоже простые люди, строители. Обитаются в таком количестве в нашем селе они тоже давно. Никто их тут не обижает. Есть тут у них пусть хоть и небольшой, но стабильный заработок. И напрашивается вывод: знать дела там у них ныне в суверенной республике, не так уж и хороши. Если они за тридевять земель едут сюда на не такие уж и густые заработки.

Приезжают те по весне. Уезжают обратно глубокой осенью.

И только двое остаются в доме своем здесь жить в зиму.

Кстати сказать, народ наш к пришельцам и сегодня относится доброжелательно; никакой нет в нем к ним ксенофобии — мол, дуйте-ка вы, ребята по хорошему к себе в свои независимые республики!

Надо отметить, что мой брат, работающий в селе ветеринарным врачом, ладит с ними со всеми. И не просто ладит, но буквально он со всеми в хороших дружеских отношениях.

«А что, — говорит мне брат, — человеку скажи пару добрых слов — ему ведь большего-то и не надо. Он то ведь здесь на чужбине и ему это приятно. А уж если ты чем им поможешь — они тебе потом за это сторицей отплатят. Я им помог тут с деньгами, давал продукты им: они мне ответно сарай подлатали: сделали мне загон для свиней».

Вечером брат едет по деревне на вызова. Еду и я с ним; посмотреть родную деревню.

Проезжаем по центральной улице мимо дома председателя. Навстречу нам идет молодой азербайджанец Миша.

На самом деле Миша никакой не Миша, а Мурад. Но их всех азербайджанцев у нас зовут здесь на русский лад и никто из них на это не обижается; только старшего из них зовут, как и полагается — Гусейном.

Со слов брата Миша очень плохо знает русский язык (да, что и говорить — это уже наследие последних лет); это его первый сюда заезд и то, что он по-русски знает, все это он выучил за это недолгое наше лето. Поравнявшись с Мишей, брат тормозит машину и открывает перед тем дверку:

— Садись, Миша, подвезем.

Тот охотно, но с достоинством и без излишней спешки, садится в машину.

— Куда Миша путь-то держишь?

— Да домой.

— Ну, вот и хорошо — значит нам с тобой по пути. Мы ­­тут, правда, должны еще заехать на вызов. А потом завезем тебя домой.

Миша соглашается.

Машина трогается, и мы едем селом.­­

— В армии Миша служил? — спрашивает его брат, крутя весело баранку.

— Служил. Четыре года.

— Воевал?

— Воевал на фронте.

— А сколько у вас служат?

— Четыре года

— Кем был?

— Мотострелком. Был в разведке. В артиллерии был.

Полуобернувшись, я рассматриваю Мишу, ладно и крепко скроенного парня с грустинкой в глазах, одетого в одежду защитного цвета, вполне возможно оставшуюся у него от службы в армии.

— Страшно Миша на войне?

— Страшно, — немного подумав, отвечает тот. И вздыхая, добавляет. — Страшно.

— В Карабахе воевал?

— Да, там.

— Карабах-то нынче чей?

— Армянский. А что ему не быть армянским — там наемников много, негров.

— А чего же вы там с ними не поделили?

— А мы-то тут причем. Есть выше нас люди.

И снова я смотрю на молодого парня, который в свои годы успел вкусить в полной мере плоды и прелести надвинувшегося на него лихолетья. В войне, мало нам понятной; мало нам по большому счету известной; чужой теперь. У нас у самих теперь если что и есть на слуху, так это Чечня.

Чтобы выказать ему свое благорасположение и чтобы поддержать дальше разговор, я начинаю припоминать темы для разговора. Тем более, что я люблю выспрашивать людей и слушать их рассказы.

Только хотя Кавказ я знаю вроде бы и неплохо (книжно, правда; так-то, на самом деле я на Кавказе ни разу не был), но мне сегодня трудно подыскать тему для разговора. Единственное, что я могу его сейчас спросить, так это откуда он.

— Мы живем неподалеку от Ленкорани. — отвечает тот.

— Талаш что ли?

— Нет, — энергично трясет тот головой. — Тюрк! — И снова, еще более энергично трясет ею. — Нет, нет!

— А мы сегодня, — у моего брата веселая улыбка на лице, — с вами родня. Мы теперь с вами — братья.

—Как? — голос нашего попутчика полон недоумения.

— А как? — Магомаев-то женат на Синявской. Он — азербайджанец, она — русская…

Миша смеется.

Затем мы вспомнили еще Бюль-Бюль-Оглы.

И все; более ни я, ни брат ничего вспомнить, что могло бы продолжить наш разговор, не можем. Странно, но тем — не было.

Хотя с другой стороны, а что мы сейчас знаем о том же Азербайджане?

— Как там сейчас поживает Эльчибей? — нахожу я еще одну тему для разговора; впрочем, с трудом.

—Умер, — с неохоткой отвечает тот. Потом с явной неприязнью и ожесточением добавляет. — Сдох.

Ну а Алиева, который умер совсем недавно, мы касаться не стали.

— А потом, — говорю я, — у нас в полку был старшиной Гусейнов. Из срочников. Тот был из Сумгаита.

Машина останавливается около дома Никифорова Ивана. Здесь надо корове сделать укол. Хозяин нас ждет уже у ворот, оперевшись руками на ограду. Брат вместе с хозяином идет в сарай и сделав там все необходимые дела возвращается затем в машину.

И снова мы едем по селу, и разговор у нас возобновляется.

— А у нас в полку, — говорит брат, — был Мамедов — киномеханник.

Брат продолхает лихо крутить руль своего видавшего виды, УАЗика и поет:

О! — Гулямджан, бары.

Одинам ех-ех-ех…

Мурад-Миша довольный улыбается:

— Правильно.

А брат продолжает весело рассказывать о своем однополчанине, киномеханике Мамедове:

— Говорил: «Приеду домой — пойду на базар. Я, знаешь, как люблю торговать».

Подъезжаем к ветлечебнице, где живут азербайджанцы:

— Ну, вот Миша ты и дома.

Миша выбирается из машины.

— Ну, а в целом-то, Миша, как у тебя дела? — спрашивает он его, когда тот из машины вылез. — Якши?

— Якши, — смеется тот. Затем находится и озорно добавляет. — Нормалек!

Расстаемся с улыбками, довольные.

— Вот смотри, — говорит брат, — научился немного говорить. А то совсем по-русски ничего не знал. Родом-то он их глухого горного аула.

— С армянами-то они ладят? — едучи селом, теперь уже без Миши, продолжаем мы с братом разговор.

— А чего им не ладить? Ладят. Сам же видишь; тот рядовой, и тот рядовой. Там может быть на уровне подсознания у них что и есть. А так — нет, никакой вражды между ними нет. Самвелу вот дом построили. Он их нанимал.

Я видел тот дом. Крепкий дом…

Потом мы с братом поехали в конец села, к озеру.

Было тихо, покойно. На небе только что народился месяц и коготком своим тотчас же увяз в бархатистой мякоти неба. Чуть слышно у берега шумел камыш. Плескалась в озере рыба. Хотелось в этом вот покое долго-долго сидеть, ни о чем ни думая, ни о чем не сожалея. Пахло сыростью, тиной. Болотце за спиной густо зеленело зеленью. И зелеными крутолобыми валунами чуть поодаль от берега смотрелись ветлы, оставшиеся от когда-то располагавшихся здесь усадеб…

Идиллию нарушали изредка вдали хлопки выстрелов. Был сезон охоты.

1.0x