Помню хмурый, слякотный октябрь 1941 года в дальнем Подмосковье. То сплошные, то рваные темносерые осенние облака несли холодный дождь с промозглым ветром, временами переходящий в снежно-ледяную порошу.
Приближался фронт, сначала погромыхивая и сверкая в темноте зарницами, а затем ближе, разразившийся разноголосицей пулеметно-автоматно-винтовочного огня.
Я, мальчишка-подросток, находился в деревне у родственников, куда мы перебрались на время возможных уличных боев в городе. Деревня находилась на высоком западном берегу Оки. Берег круто обрывался к реке. Противоположный берег и прилегающая местность с видневшейся другой деревенькой были более пологие и хорошо просматривались с этого места. На низком восточном берегу Оки был участок обороны советских войск. Редкие окопы. Редкие фигуры красноармейцев в них.
Немцы появились внезапно. Из леса в деревню на большой скорости примчались мотоциклисты, вооруженные ручными пулеметами, просигнализировали флажком, и следом за ними в походном строю к деревне подошла колонна примерно из двухсот солдат с офицерами. На входе в деревню, напротив нашего крайнего дома, их ожидали два бородатых старика с хлебом, солью на рушнике в руках у одного из них. Такое явное омерзительное предательство я увидел впервые, вспомнил известную мне кампанию раскулачивания в прошлые годы и убедился в том, что эта кампания не была доведена до конца. Немецкий офицер принял из рук поклонившегося старика подношение и то ли не зная русского обычая, то ли пренебрегая им, не стал пробовать хлеб, а молча небрежно передал его рядом стоящему солдату.
Когда немцы разошлись по деревне, меня поразила четкость их действий. Часть состава заняла боевую позицию на огородах, возвышающихся над рекой. Солдаты деловито установили ручные пулеметы, засучив рукава, залегли за них и открыли методичную прицельную стрельбу короткими очередями по противнику. Вторая часть не менее деловито и привычно, но по-разбойничьи начала охоту на деревенский скот и птицу. Выстрелы, вперемежку с ревом коров, визгом свиней, кудахтаньем кур, собачьим лаем, раздавались по всей деревне. В минуты затишья были слышны лающая речь, гогот солдат, звуки губных гармошек.
Я прокрался на огород за нашим домом и стал наблюдать за перестрелкой, происходившей с обеих сторон реки.
Позиция красноармейцев была невыгодна для обороны, так как их окопы хорошо просматривались отсюда, а немцы, расположившись в кустах и за строениями на более высоком берегу, конечно, не были так хорошо видны и имели в этом преимущество.
В ответ на очереди немцев красноармейцы отвечали винтовочным огнем, и их пули, посвистывая, сбивали торчащую кое-где ботву картошки или ветки кустов. Так продолжалось до наступления ранней осенней темноты. С её наступлением всё стихло.
Утром оказалось, что немцев в деревне уже нет и фронт продвинулся куда-то далеко к городу. Вечером вездесущие слухи донесли, что город взят немцами, и на следующее утро мы двинулись домой — вслед уходящему на восток фронту.
Переправившись с лодочником через реку, мы зашагали вдоль оставленных окопов. Первое, что я увидел, был убитый мужчина в гражданской одежде, лежащий рядом с велосипедом. Видимо он случайно оказался здесь и стал первой мишенью для немецких пулеметчиков. Убитый лежал лицом вниз и не вызывал никаких чувств, кроме сознания того, что это кто-то убитый.
Проходя мимо второго окопа, мы увидели молодого красноармейца, откинувшегося на задний край неглубокого окопа. Остекленевшими открытыми глазами он смотрел в небо. Шея и грудь у него были в крови. Рядом лежала винтовка без затвора и с отбитым прикладом. В окопе и рядом валялись стреляные гильзы и использованные обоймы.
Было страшно смотреть на него. Казалось, что смерть продолжает входить в него и это длится постоянно. Вместе с этим было неожиданное чувство простоты и реальности его смерти. Серое небо, раскисшая земля окопа и одинокий человек, которому больше ничего не надо и который смотрит в небо уже невидящими глазами.
Много убитых красноармейцев, немцев и гражданских людей мне пришлось увидеть за долгие годы войны. Видел умерших в госпиталях раненых. Они зимой, как дрова, были сложены штабелями во дворе госпиталя. Видел повешенных, сожжённых немцами партизан, потом очень много трупов немцев, брошенных в снегу при их отступлении. Но смерть молодого красноармейца врезалась в память крепче других.
Через много лет я понял, что был свидетелем не только конца убитого при отступлении солдата, а и рождения одного из тысяч безвестных героев. Молодой парень — советский солдат — сложил голову на боевом посту, но просто и честно выполнил свой долг, задержав, сколько было возможно, продвижение немецкой орды на пути к Москве.
В пламени вечного огня я всегда вижу этого солдата. Его устремленный в хмурое небо взгляд, где так трудно было увидеть в то время зарево нашей Победы.
СОЛДАТУ 41-го
Остался он один в окопе,
не командир и не герой,
один из незаметных в роте
солдат — парнишка молодой.
Не то ушли, не то убиты
соседи, сразу не поймешь,
стонал лишь чей-то голос сиплый,
да автоматов била дрожь.
Серело небо, дождь слезился,
В окопе хлюпала вода.
Как будто страшный сон приснился —
Один, а перед ним орда.
Темнозеленые фигуры
мелькали на крутом холме,
свистели над окопом пули,
видать, пристрелен был вполне.
Патронов мало, шансов мало,
не устоять, не удержать.
Конечно, можно было вправо,
петляя, к лесу побежать.
Не знаю я, никто не знает,
чем он собой руководил —
солдат по-прежнему стреляет,
из боя он не выходил.
Быть может, командира слово
Легло, как Родины приказ,
Иль бегать надоело снова,
хоть знал, что здесь последний час.
Стрелял расчетливо в фигурки,
стрелял верней, не торопясь,
потом упал, раскинув руки —
как будто небу удивясь.
Дождь октябрьский Подмосковья
переходит в мокрый снег,
засыпает по низовьям
черной смерти красный след.
Ещё один солдат безвестный
Пополнил чёрную казну -
Один из тех, кто просто, честно
Сражался за свою страну.
Удачи мигом одарённы,
Незваные как тень прошли.
Судьбой войны приговоренны
своей навстречу смерти шли.
Встревожен памятью, как нервом,
стою у вечного огня,
и день осенний в сорок первом
проходит скорбью у меня.
Остановись и ты, прохожий.
Давай минуту помолчим.
Пусть день сегодня непогожий,
скинь шапку — у огня стоим.
1980 г.
