«Машина ужаса» – это название научно-фантастического романа, написанного в 1925 г. Но это также, лично для меня - метафора научно-технического прогресса, сомнительными достижениями которого одержим современный мир.
Мнение это - не только мое. Для автора романа – пионера русской советской фантастики, предшественника Александра Беляева Владимира Евграфовича Орловского (Грушвицкого), 130 лет со дня рождения которого исполнилось в этом году – это тоже неоспоримый факт. В «Машине ужаса» функционирует прибор, транслирующий эмоции, вызывающие страх у людей. В другом произведении ученый теряет контроль над своим изобретением, начинается цепная ядерная реакция в атмосфере и огненный шар, катящийся по земле, втягивает в эту реакцию все и вся, попадающееся ему по дороге. В третьем изобретение истребляет изобретателя. В четвертом – на грани исчезновения оказывается воздух, которым мы дышим.
Это ли не повод, чтобы задуматься о природе ужаса в современным мире?
Я-то - ладно, мне и задумываться не надо, поскольку - ретроград, невесть как занесенный в современность осколок Темных веков, искренне и от всей души ненавидящий научно-технический прогресс, равно как и все то, что он несет. Режьте на куски, но и торжествующая поступь науки, и всякие прогрессистские мечтания в позитивистском духе, свойственные современному человеку, мне были и будут всегда чужды и даже противны. И, естественно, тем более я не любитель того, что, не знаю, насколько уж обосновано, называют научной фантастикой – ни с уклоном в науку, ни в мистику с оккультным или псевдонаучным оттенком, ни в занимательность. Но вот то, что над этим задумывается автор, известный ученый, состоявший слушателем Николаевской инженерной академии, поступивший впоследствии на химическое отделение физико-математического факультета Петроградского университета, ставший профессором Ленинградского фармацевтического института, в последние годы жизни возглавлявший кафедру неорганической химии этого института, упомянутую фантастику как раз сочинявший – это уже симптом. Не для того ли, не исключено, и сочинявший, чтобы вызвать отвращение к научному познанию?
Случайно попавшая в руки небольшая его книжка при беглом просмотре настолько меня поразила, что решил прочесть ее всю – и по прочтении не пожалел об этом.
Во-первых, к моему изумлению, оказалось, что эта самая научная фантастика может успешно подымать вопросы религиозного характера. Во-вторых, в ходе исследования расставлять верные религиозные акценты вполне в духе православного учения. И, в третьих, потому, что уровень осмысления происходящего, если судить с религиозной точки зрения – вполне приличный. И даже, пожалуй, глубже, чем в оставивших у меня с детства незабываемое впечатление произведениях Герберта Уэллса. С кем Орловский, если судить по этой повести, и в смысле литературном вполне сравним – несмотря на то, что намного уступает британцу в плодовитости, ибо его перу принадлежат всего лишь два небольших романа и не более полудюжины рассказов.
Замечено, что, «в отличие от большинства советских фантастов того времени, работавших на «социальный заказ» и живописавших в своих произведениях грядущую мировую революцию, писатель пытался давать мотивировку социально-политическим событиям, исходя из объективных реальностей современного ему мира».
Может по этой причине в СССР после смерти Орловского его фантастические книги были напрочь забыты. Только почти через 60 лет, в 1987 году, журнал «Химия и жизнь» опубликовал его рассказ «Штеккерит», а затем в составе ставропольского сборника «Прекрасные катастрофы» был переиздан его роман «Бунт атомов».
Но даже если бы он написал только эту одну, прочитанную мною повесть, скорее даже - большой рассказ «Из другого мира», - этого было бы достаточно, чтобы его имя помнили.
В рассказе - всего два персонажа, сюжет крайне прост.
Ученый, живущий в глухом провинциальном городе, ради заработка почти формально числящийся на еле-еле функционирующем местном заводе конструирует некий аппарат, долженствующий посодействовать выходу в параллельные пространства.
И вот какие мысли его при этом одолевают:
«Он, Мешканцев, должен был положить эту ступеньку, на которую подымется человечество. Это он поставил задачею своей жизни. Путь для ее решения логически был ясен; надо было заставить наше обычное трехмерное пространство изогнуться, хотя бы в небольшом объеме, по этому таинственному измерению, больше, нежели равномерная его кривизна вокруг, как это имеет место, например, по утверждению Эйнштейна, в местах средоточия огромных масс материи, около солнца и других звезд. Средством же должна была служить усиленная концентрация радиоактивных излучений, имеющих, по мысли Мешканцева, связь с этой загадочной областью пространства. И тогда оставалось исследовать свойство этого пространства в новом состоянии. Кое-что он уже угадывал и мог предсказать заранее. Час, когда сбудется его предвидение, должен был стать величайшим торжеством его жизни».
В конце концов, совместно с присланной на заводскую практику студенткой-практиканткой он эту задачу осуществляет. Но какой ценой?
Заметно (для меня, во всяком случае, очень заметно), что рассказ писал человек, получивший в свое время религиозное воспитание и так от него не избавившийся. И даже, вполне допускаю, наделивший его рецидивами своего героя, который, как нетрудно понять, подобно ему, родился еще до революции (в частности, в тексте есть упоминание о гимназическом его прошлом), и поэтому, в отличие от героини, прежде, чем продолжать свои посягательства на потусторонние тайны, скрытые Богом от человечества, пытается вначале понять природу того, на что он посягает, а также опасность этих исследований для себя – в отличие от своей молодой ассистентки, энтузиастки научного познания, которая мчится к конечной цели, что называется – закусив удила. И отказывающейся, кстати, во имя этой конечной цели от личной жизни. За что, собственно, в конце концов она и расплачивается жизнью.
Даже слепота, которая поражает героиню в преддверии смерти, кажется мне почти символической - несмотря на то, что после пребывания наедине лицом к лицу с запредельными существами, она убеждается в их демонической, хотя такое слово и отсутствует в ее лексиконе, сущностью, и мысль уничтожить приборы, помогающие заглянуть человеку туда, куда ему заглядывать не стоит, принадлежит именно ей.
Идея героев вполне фаустианская, расклад характеров - тоже: главный герой – сомневающийся Фауст, его ассистентка – прагматичный Вагнер. Кроме того, и побочная относительно главной любовная линия в какой-то степени отсылает к отношениям нового советского Фауста с советской Маргаритой, на что есть прямые отсылки в тексте.
Но более всего, как это ни странно – к «Вию» Николая Васильевича Гоголя. Точнее – к трем ночам, проведенных Хомой Брутом возле мертвой панночки, отмеченных некоторыми обстоятельствами, которые мы выделим.
Прежде всего, в обеих произведениях герои вступают в сношения с потусторонними существами, наделенными явно инфернальными свойствами, превышающими меру их понимания, сюжетно предназначенных представить их несостоятельность в деле общения с параллельным миром, - миром, что стоит отметить особо – губительным, который не просто отличается от земного мира своей физической природой, но и вызывает гнетущее психологическое воздействие, доводящее до ужаса. Собственно, этот ужас – закономерен, его и должен испытывать каждый, кто нарушает границу понимания того, чего человеку не должно и не нужно знать, тем более подвергать находящееся за этой гранью исследовательскому интересу, а тем более испытывать при этом нездоровое горение, что так свойственно испытателям. Это – уже второе важнейшее обстоятельство, прямо, правда, в рассказе не выраженное, но однозначно подводящее в финале к этому соображению мысль читателя.
И, наконец: инфернальная сила, вторгшаяся из параллельного мира искушает интеллектуально подкованных героев рассказа точно тем же способом, что и в гоголевской повести простеца-семинариста. А именно: играя на их любопытстве (вспомним третью ночь Хомы Брута и голос, который он слышит внутри себя: «Не смотри». Не утерпел он и глянул (текст Гоголя цитирую по памяти). Вот и согласно Орловскому, параллельный мир трижды подсылает к обуянным научным любопытством героям своих представителей, как бы желая убедиться, угоден ли им их приход. И лишь убедившись, что не то что угоден, но и желателен, окончательно, как можно догадываться, демонстрирует им свою ужасную сущность (в предыдущих своих проявлениях она, как я уже говорил, приоткрывалась лишь отчасти, посредством все возрастающего ужаса).
Орловский, при том, что описывает происходящее очень обыденно, умудряется, тем не менее, внушить этот ужас и читателю.
«Что-то странное творится или со мною самим, или вокруг меня, - отмечает уже на первом этапе исследования в своем дневнике главный герой. - Если это протянется еще несколько дней - я сойду с ума. О вчерашнем вечере я не могу вспомнить без острого ужаса. Я сидел в лаборатории, возле спектроскопа и изучал изменения в цветных линиях его поля. Дверь в соседнюю комнату было приоткрыта; за окном бушевал ветер и швырял в стекла пригоршни песка, так, что казалось, что там, во тьме, стоит кто-то и царапает их шершавой лапой. Знакомое чувство тревоги росло непрерывно. Мерно постукивал маятник часов, мелькая медным диском и отмеривая умирающие секунды.
Вдруг мне показалось, нет, не показалось, а я почувствовал с несомненностью сзади меня в комнате чье-то присутствие. Однако я знал, что никого нет, так как наружная дверь была заперта. Тишина стояла мертвая. Несколько минут я держал себя в руках и продолжал работать. Вдруг пламя горелки на столе вспыхнуло и погасло, будто от внезапного порыва ветра. У меня было ощущение, что кто-то вплотную подвинулся ко мне и дышит за спиной. Я быстро обернулся - пустота и тишина. Падали секунды, и шуршал песок за окном. Сердце билось сильными ударами, не хватало дыхания. Я сел к столу. Присутствие невидимого посетителя стало физически невыносимым.
- Кто тут? - крикнул я не своим голосом и, вскочив, обернулся назад. Молчание... Распахнувшаяся настежь дверь чернела провалом в темноту... Какие-то беглые тени метались по углам. Серый туман колыхался перед глазами; сквозь него огни лампочек мерцали, окруженные цветными ореолами.
Мне казалось, будто я один во всей Вселенной, будто все провалилось в первобытный хаос, и я, жалкий, одинокий, запуганный человек, песчинка мироздания, остался лицом к лицу с тем, кто стоит где-то тут рядом со мною, невидимый и молчаливый, и дышит мне в лицо...
Я не помню, как я выбрался из комнаты. В эту ночь я не спал».
И это только первый этап. Далее - описание второго этапа сношения героев с персонажами из параллельного мира, появившимися в их лаборатории в результате их безответственных научных опытов. Описание, в отличие от дневниковых заметок, которыми персонаж вел на первом этапе, представлено здесь уже через авторскую речь:
«Стиснув зубы, он сидел на своем месте, у аппарата, и продолжал работу, решив пересилить свои нервы и закончить начатую серию опытов. Но это становилось все труднее. Цветные круги перед глазами врывались в поле зрения и путали наблюдение. Мешканцев сидел спиной к открытой двери в соседнюю комнату и вдруг поймал себя на мысли, что ему страшно оглянуться назад, в ее зияющую пустоту, как бывало в далеком детстве, когда он начитается жутких книг.
Мешканцев через силу улыбнулся своим ребяческим страхам и быстро обернулся. Все было пусто, но эта пустота показалась еще страшнее, чем если бы он увидел самый ужасный образ, созданный фантазией. Мертвая тишина давила мозг тяжелым грузом.
Вдруг он почувствовал струю ледяного ветра, охватившую его с головы до ног. Он вскочил в испуге и остался стоять у стола, остановив широко раскрытые глаза на темном углу лаборатории. Оттуда бесшумно выплыла туманная темная фигура, почти вдвое выше человеческого роста. Тихо колеблясь, будто под дуновением ветра, и слегка меняя свои очертания, она медленно двигалась, пересекая комнату по диагонали и направляясь к столу, у которого стоял Мешканцев.
Она была похожа на пыльный вихрь, поднятый летом знойным ветром на желтеющих пожнях, но временами вершина ее заострялась, и тогда казалось, что это огромного роста темный монах в рясе и клобуке несется по воздуху, не касаясь пола.
Мешканцев не мог двинуться с места и в диком ужасе следил за движениями странной фигуры. Наконец, когда она была от него в двух-трех шагах и его охватило нестерпимым холодом, он дико вскрикнул и бросился в сторону. Темный вихрь вырос до потолка, качнулся вперед и, дойдя до противоположной стены, исчез так же беззвучно, как и появился.
Мешканцев выбежал вон».
«В сущности после всего, что случилось вчера вечером, благоразумие требует оставить работу и месяца на два уехать отсюда совсем, - на следующее утро делает он новую запись в своем дневнике. - Раз дело дошло до каких-то видений, от которых я шарахаюсь в ужасе и бегу, как ребенок от почудившейся ему чертовщины, - значит, дело дрянь. Так недолго и совсем свихнуться. Надо основательно подвинтить гайки».
Но тут же:
«А с другой стороны, именно сейчас немыслимо бросить дело, не доведя до конца этих исследований, которым, может быть, суждено открыть новую эру в истории науки. По правде говоря, я просто не в силах оторваться от этой работы, как одержимый, как пьяница от своего яда».
Обратите внимание на последнюю фразу. Все опасности, перечисленные нами ранее, как мы можем убедиться, герой прекрасно осознает. Но, тем не менее, чувство одержимости превозмогает естественное чувство самосохранения. И он предпринимает третью попытку – уже совместно с напросившейся за компанию практиканткой:
«Довольно поздно вечером мы пришли с Ниной Павловной в лабораторию, где приборы работали автоматически весь день. Сразу же знакомые ощущения нахлынули на меня Надежды мои не сбылись: присутствие Корсунской не меняло дела. Но что удивительнее всего, это то, что и Нина Павловна сразу же стала проявлять признаки тревоги и беспокойства. Она поминутно оглядывалась назад, будто ища кого-то, кто стоял у нее за спиной, вздрагивала, хмурилась, и я ловил на себе временами ее растерянный, испуганный взгляд. Я думал, что просто ей передается мое напряженное нервное состояние, хотя я изо всех сил старался его не обнаруживать.
Но едва я начал подробное объяснение установки приборов, как снова, по-давешнему, потянуло смертельным холодом. Корсунская задрожала с головы до ног и оглянулась в немом изумлении. И опять в дальнем углу лаборатории встала беззвучно огромная темная фигура и, медленно раскачиваясь, двинулась в нашу сторону. Следом за нею там же родился второй силуэт, за ним еще и еще... И в гробовом молчании двигалась мимо нас воздушная процессия призраков, будто вереница черных монахов, в суровом безмолвии шествующих в какой-то погребальной процессии. Фиолетовые отблески вспыхивали в их вершинах, будто метали они огненные взгляды из-под насупленных капюшонов. Стояла мертвая тишина.
Я сидел у стола, не отводя глаз от этой картины. Корсунская, бледная, как мертвец, дрожа всем телом, прижалась к стене, провожая глазами мрачное шествие. Слышно было отчетливо, как в немой, потрясающей тишине падали однотонно удары маятника. Вдруг резко треснуло стекло в приборе, который задела в своем движении одна из темных фигур, и осколки его со звоном полетели на пол. Вслед за тем раздался нечеловеческий крик - объятая ужасом девушка бросилась ко мне и забилась в истерической дрожи. Схватив ее на руки, я хотел выбежать в дверь, но вереница черных вихрей пересекала мне путь, и я не мог заставить себя к ним приблизиться. Я не знаю, чем бы это кончилось, если бы через минуту или две темные фигуры не потеряли своих очертаний. Они заволновались, будто раздуваемые невидимым ветром и, не останавливаясь в своем немом беге, вдруг стали серыми и прозрачными, как вечерний туман над рекой, и наконец беззвучно растаяли, оставив после себя лишь чуть уловимый странный запах да ощущение мертвящего холода. И в комнате стояла по-прежнему угрюмая тишина».
И, наконец:
«На четвертый день к ненормальностям в линиях спектра присоединились новые излучения, сопровождающие радиоактивные процессы, энергия которых возросла сразу во много раз.
И в тот же вечер, когда ветер снова шершавою лапой царапал окна стекол, а вдали глухо шумело море, - в комнате притаился невидимый кто-то, ходил по углам и, казалось, дышал за спиною. А к полуночи, когда Мешканцев хотел уже кончать работу, - все в том же дальнем углу одна за другою встали безмолвные черные тени и понеслись по воздуху, пронизанные фиолетовыми молниями. Холодом нестерпимым веяло от них, а на пол с еле слышным звоном падали голубоватые осколки, будто мелкие кристаллики прозрачного льда.
И все же, несмотря на холод и непреоборимый страх, который против воли сковывал душу, Мешканцев и Корсунская продолжали наблюдения, лихорадочно отмечая все происходящее. Но это оказалось возможным не дольше нескольких минут: стужа стала совершенно непереносимой; дыхание густым паром вылетало изо рта, все тело, особенно пальцы, совершенно закоченели. Мешканцев схватил девушку за руку и увлек ее к двери, путь к которой был открыт. В то же время снова со звоном разлетелась в осколки стеклянная трубка с разреженным газом. И еще не успел Дмитрий Александрович со своей спутницей выйти из комнаты, как черные вихри померкли, осели туманным облаком и рассеялись, как дым.
Мешканцев бросился к тому месту, где только что двигалась вереница таинственных фигур, и нагнулся, разглядывая разбитый аппарат и полосу пола, над которой они только что пронеслись.
- Нина Павловна, - закричал он дрожащим голосом, - смотрите, это замерзший воздух!
Действительно, голубоватые кристаллы на полу быстро таяли, обрастая снежной пеной, и обращались в легкое облачко, расходившееся в холодном воздухе.
При дальнейшем исследовании Корсунская обнаружила в том месте, где черная тень задела стеклянную часть прибора, небольшую кучу красноватого пепла, необычайно легкого и в темноте фосфоресцирующего зеленоватым светом. Эта щепотка странного порошка была тщательно собрана».
Вот теперь, получив приманку, герои тем более не могут остановиться. Они, невзирая на пережитой ужас, «на следующий день вновь приступили к приведению в порядок поврежденных приборов и к изменению схемы их установки с тем, чтобы они не лежали на пути движения загадочных вихрей, каждый раз пересекавших лабораторию по одной и той же линии. Вместе с тем Мешканцев занялся исследованием пепла, собранного на полу. Результат оказался изумительным: и по линиям спектра, и по химическим реакциям вещество оказалось совершенно неизвестным, не имеющим себе подобных среди земных элементов.
Сообщая Корсунской результаты анализов, Мешканцев сказал, пожимая плечами:
- Знаете, Нина Павловна, я сейчас положительно не уверен, что не сплю и что вас и всю эту таинственную абракадабру не вижу в сонной грезе. Потому что если это не сон, то - нечто гораздо худшее: чертовщина, чудо - черт знает что!..
Девушка подняла голову и, пристально глядя ему в глаза, сказала медленно и раздельно:
- Дмитрий Александрович, а ведь это, пожалуй, четвертое измерение... Мы прикоснулись в этой лаборатории к другому, соседнему миру.
- Вы это серьезно? О другом мире... - переспросил Мешканцев. Загробное существование? Потусторонние таинства?.. - Он не находил слов.
- Вы напрасно иронизируете, - спокойно возразила девушка. - Я говорю, конечно, не о загробных мирах, а о вполне реальной Вселенной, расположенной параллельно нашему миру...
- Параллельно нашему миру?
- Ну да! Почему это вас удивляет? Неужели вы, работая над этими идеями, не допускали такой возможности? Если четвертое измерение существует как реальная действительность, то почему бы в этом истинном четырехмерном пространстве не существовать еще одной, двум, десяти, тысячи вселенным, расположенным параллельно друг другу, как листы в книге.
- Ну и что же?
- Ну, и если вам удалось, как вы полагали, изогнуть наше пространство по этому недоступному до сих пор направлению так, как это имеет место на солнце и других больших массах, то весьма естественно, что мы могли соприкоснуться с этим соседним миром, если он расположен близко от нашей Вселенной.
Мешканцев сидел, совершенно растерянный и оглушенный.
- И, значит, все, что мы здесь видели...
- Есть след каких-то явлений и процессов, происходящих в этом параллельном нам мире.
- А нервное состояние и оптические феномены, которые я приписывал переутомлению...
- Не более как реакция организма на необычайное состояние пространства».
Заключительный акт трагедии ненужного познания происходит уже в отсутствие героя, во время которого героиня, очевидно, входит в прямой контакт с гостями из другого мира. Как именно – можно только догадываться из ее обрывочных фраз. Наверное, все происходило приблизительно так, как в последнюю ночь с запертым в церкви Хомом Брутом, у которого тоже ведь до последних минут жизни был выбор: подавить свое любопытство, которое вызывала у него ведьмина компания – или же поддаться ему.
Сам вид разоренной лаборатории в финале рассказа Орловского напоминает вид разоренной церкви у Гоголя. Это уж не говоря о поседевшем, подобно Хоме, герою, которому умирающая возлюбленная завещает уничтожить его изобретение на последних страницах рассказа:
«Он не сразу узнал привычную обстановку лаборатории. Пол, стены окна, все предметы в комнате были покрыты красноватым налетом знакомого уже пепла. Казалось, будто все вокруг обрызгано кровью. В этом зловещем тумане Мешканцев не сразу увидел, откуда неслись поразившие его стоны. И только когда глаз привык к странному освещению, он различил в углу, около выключенного рубильника, скорченную у стены фигуру. Одной рукой она держалась за стену, ощупывая ее жестом слепого человека, в другой сжимала странной формы предмет, похожий на осколок зеленоватого камня. Скорей по голосу, чем по чертам искаженного страданием лица, он узнал Корсунскую в этом жалком комочке, покрытом слоем красной пыли. Мешканцев бросился к ней и схватил на руки вздрагивающее тело.
………………………………………………………………………………………
Невидящие глаза медленно повернулись в его сторону, но в них не отразилось ничего. Губы задрожали, и снова тихий стон сорвался с них.
Видно было, как глаза опять искали безуспешно, поворачивая во все стороны слепые зрачки, и как с трудом разжались запекшиеся губы.
- Это вы, Дмитрий... Я вас не вижу... Тьма вокруг...
(Еще раз повторюсь: эта тьма, символизирующая тщетность познания – очень примечательна).
Она с трудом перевела дыхание, потом вдруг вся затрепетала, и на лице изобразился дикий страх.
- О, если бы вы видели... Это такой ужас... Бегите отсюда. Они опять придут...
- Кто придет, Нина? Что с вами?
- Бегите, уничтожьте все... - Она задыхалась и хватала руками воздух.
Мешканцев оглянулся. Ему показалось, что в красноватой полутьме копошатся странные тени.
Сжимая в объятиях девушку, он направился к двери, подгоняемый страхом, но едва сделал несколько шагов, как судорога пробежала по телу, лежавшему у него на руках, и оно повисло вдруг безжизненной ношей. Он остановился, охваченный ужасом, и прислушался. Дыхания не было, сердце не билось.
Мешканцев обвел лабораторию дикими глазами. Он медленно положил холодеющее тело на стол, и взгляд его упал на предмет, который сжимала безжизненная рука. Осколок странного вида был весь испещрен знаками и черточками не то неведомыми письменами, не то следами работы вековых стихийных процессов. Он попробовал вынуть камень из мертвой руки, но коченеющие пальцы его не отпускали. Тогда он тихо поцеловал прекрасный, уже холодный лоб и сел, сгорбившись, в кресло, окруженный гнетущей тишиною.
Мысли неслись скачками, кружились, путались и кувыркались, как канатные плясуны в хороводе смерти. Трудно было уследить за их лихорадочной сменой.
Он схватил тяжелый рычаг от насоса и, переходя от прибора к прибору, с какой-то сладострастной радостью ломал, бил и коверкал все, что поддавалось силе рук человеческих. Потом сел около стола и застыл, как изваяние.
Когда утром, обеспокоенные тишиною в лаборатории и странным видом сквозь разбитое стекло, пришли люди, они увидели совершенно седого человека, сидевшего сгорбившись в кресле, среди хаоса обломков и осколков аппаратуры, покрытой слоем багрового пепла.
На вопросы вошедших он засмеялся и сказал, таинственно приложив палец к губам:
- Друзья, я только вам сообщу тайну: они скоро придут. Они - хитрые, они вернутся... Это она мне сказала... - и он указал на стол, где лежал труп девушки, сжимая в руке осколок камня, покрытого загадочными знаками».
И напоследок – еще одна существенная подробность, касающаяся мировоззрения Орловского. Не только рассмотренное нами - также и другие его произведения описывают не столько процесс воплощения в жизнь тех или иных изобретений (хотя и это – тоже), сколько борьбу с их последствиями. И, в конце концов, заканчиваются их уничтожением – для блага человечества и к вящей славе Божьей, так и хочется добавить. Что, конечно же, делает честь автору.
