Лермонтовские мгновения:идеология духовности-2

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

Одно из последних и наиболее значительных стихотворений Лермонтова, написано в 1841 году. Великий русский критик Виссарион Григорьевич Белинский («неистовый Виссарион») относил стихотворение «Пророк» к лучшим созданиям Лермонтова: «Какая глубина мысли, какая страшная энергия выражения! Таких стихов долго, долго не дождаться России!..»

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

«Нищий»

У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

НЕ ВИНИ КОНЯ – ВИНИ ДОРОГУ

Надежда Константиновна Крупская, возмущаясь оголтелой фальсификацией личности и позиции Плеханова, почти с суеверным ужасом восклицала: «Господи помилуй! Господи помилуй! А того, что Ленин о Плеханове писал, не читали явно».

Мистически-кошмарное ужасание Надежды Константиновны («не читали явно»),полагаю, можно смело отнести к некоторым участникам неожиданно многолюдной баталии вокруг оскорбительной дефиниции-лжеметафоры «немытая Россия», Как говорится, закусив удила, полемисты-скандалисты порой забывают и об объекте, и о субъекте, и о сути (порой даже о здравом смысле). «Бросают бешено каменья» в персональные «огороды» друг друга персоны, весьма и весьма мною уважаемые… Как с болевой скорбью изрекла героиня древнегреческой трагедии о смертельном противостоянии родных и близких: «Страшат меня и победа, и поражение…».

Прежде всего ещё раз акцентирую предложение: возьмите и почитайте лермонтовские томики… Того же лермонтовского «Пророка»… Поразмышляйте о величайщем философско-психологическом прозрении пушкинского «Пророка»…

«Когда он вошел в меня, когда я узнал и полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? -размышляет автор эссе «Думая о Пушкине». - Когда я узнал и полюбил ее небо, воздух, солнце, родных, близких? Ведь он со мной и так

о с о б е н н о (выделено Буниным - Н.З.) - с самого начала моей

жизни…»(1Х, 456). В тех же «Автобиографических заметках» Бунин говорит ( с добродушной иронией в адрес себя - тогда отрока): «Самому мне, кажется, и в голову не приходило быть меньше Пушкина, Лермонтова, - благо лермонтовское Кропотово было в двадцати пяти верстах от нас…»(1Х, 259).

В книге 4-ой «Жизни Арсеньева» действие происходит в тех (под лермонтовским Кропотовом) местах; автобиографический герой-повествователь «много времени проводил на деревне, по избам, много охотился». Однажды он «проехал Шипово, потом выехал в ту самую Кропотовку». «Давно необитаемая мелкопоместная усадьба», «небольшой старый дом»: «Я сидел и, как всегда, когда попадал в Кропотовку, смотрел и думал: да ужели это правда, что вот в этом самом доме бывал в детстве Лермонтов, что почти всю жизнь прожил тут его родной отец?».

Далекое-близкое, заветное, священное, врачующее, родное(«Да, вот Кропотовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств…». З а п у с т е н и е.

Угасание дорогих, гостеприимных некогда о ч а г о в. Разорение мелкопоместных г н ё з д. «Бесконечно-грустные и неизъяснимые чувства» - в бунинских «Антоновских яблоках», «Суходоле», «Пустоши».

Липецкие краеведы многое сделали, чтобы ввести в научный обиход материалы, связанные с А р с е н ь е в ы м и, Л е р м о н т о в ы м и, «тропами»,

ведущими к отцу, матери М.Ю.Лермонтова. Сошлёмся на публикации «Липецкого энциклопедического словаря», «Липецкой энциклопедии», альманахи, книги, брошюры, сборники: «Кропотово», «Родное и близкое», «Родная культура», «И звезда с звездою говорит. М.Ю.Лермонтов и Липецкий край». Эти материалы позволяют по-новому взглянуть на проблемы автобиографизма, прообразов, прототипов лермонтовских героев («Кругом родные всё места…»).

Арсеньев-Бунин «сближает» лермонтовскую судьбу со своей судьбой

(«Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, младенческая душа, «желанием чудным полна»; «…и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные…»). Центральный герой «Жизни Арсеньева», чувствуя своё «родство» с обитателями Кропотова, стремится постичь тайну явления гения, разгадать загадку появления шедевров искусства: «А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…». Как связать с этой Кропотовкой все то, что есть Лермонтов?..». Психология искусства. «Диалектика души». Глубины, истоки, обретение истины(«Я подумал: что такое Лермонтов? - и увидел сперва два тома его сочинений, увидел его портрет, странное молодое лицо с неподвижными темными глазами, потом стал видеть стихотворение за стихотворением и не только внешнюю форму их, но и картины, с ними связанными…». «З е м н ы е

д н и Лермонтова» ассоциируются в поэтическом воображении главного героя

«Жизни Арсеньева» со снежной вершиной Казбека, Дарьяльским ущельем, «неведомой» ему «светлой долиной» Грузии, где шумят, «обнявшись, точно две сестры, струи Арагвы и Куры». Растревоженное ретроспективными ассоциациями воображение повествователя пластически осязаемо видит облачную ночь и хижину в Тамани, дымную морскую синеву с белеющим вдали

одиноким парусом, молодую ярко-зеленую чинару у «сказочного» Черного моря. Итоговые раздумья-обобщения Арсеньева-Бунина: «Какая жизнь! Какая судьба! Всего двадцать семь лет, но каких бесконечно-богатых и прекрасных, вплоть до самого последнего дня, до того темного вечера на глухой дороге у подошвы Машука, когда, как из пушки, грянул из огромного старинного пистолета выстрел какого-то Мартынова и «Лермонтов упал, как будто подкошенный…». Волнение, «светлая печаль» автора «Жизни Арсеньева»

(«Я подумал все это с такой остротой чувств и воображения, и у меня вдруг занялось сердце таким восторгом и завистью… Я думал о том и на другой день, возвратившись домой…».

Высоко ценимый Буниным ( как находящийся в «первых рядах русской литературы») Александр Левитов помещает своих героев в «лермонтовский»

духовно-художественный «контекст»; его юные степняки-черноземцы очарованы «мрачно-величавым унынием Лермонтова». Критик А.Скабичевский

сообщает о сохранившихся левитовских «выписках» из Лермонтова; одна из подобных выписок - цитирование о «посохе дорожном»(«Глупец! Где посох твой дорожный…»). Лермонтовский мотив «дорожного посоха», тема путника-странника прозвучат в бунинском «Перевале» («И, скрепивши сердце, опять

б р а л я в р у к и с в о й с т р а н н и ч е с к и й п о с о х.А подъемы к новому счастью были высоки и трудны, ночь, туман и буря встречали меня на высоте, жуткое одиночество охватывало на перевалах... Но - идем,

идем!» (т.2, с. 9). Н.Златовратский, говоря об духовных и эстетических пристрастиях Левитова, воспроизводит слова одной из бесед с автором «Степных очерков»: «А ведь какие силы были… Вот Лермонтов… Силища!…»(«Воспоминания», М., Гослитиздат, 1). В левитовском «Петербургском случае» обращение к «лермонтовской теме» позволяет усилить психологическую характеристику «героя времени».

«Мрачно-величавое уныние Лермонтова» сменялось в читательских пристрастиях левитовских разночинцев-народников «мучительной прелестью Пушкина», влекло их к «великим тайнам гоголевского смеха». Из «гоголевской шинели» «выходят» левитовские «заступники земледельческого народа». Герой «Петербургского случая» Померанцев беседует со своим «двойником» о Гоголе: «А то у нас, Ваня… Гоголь был… Околеть можно от этого горького смеха, от этого смертного уныния. «Смехом моим горьким посмеюся!» - написали на его могиле. Славный девиз! Вот герб!». Беседа Померанцева со своим «двойником» (самим собой в детстве, отрочестве) - одна из психологических «кульминаций» философского очерка Левитова: «Как это, Ваня? «Русь! Русь! Вижу тебя из моего прекрасного далека!».. Он дал нам нравы! Или не то что дал, а научил нас подмечать в людях настоящие нравы. Это основатель русской литературы».

В «Автобиографических заметках»(1915) есть бунинская памятная запись: «Помню, как поразил меня рассказ моего воспитателя о Гоголе, - он однажды видел его, - вскоре после того, как я впервые прочел «Страшную месть», самый ритм которой всегда волновал меня необыкновенно» (1Х,259). «С а м ы й

р и т м к о т о р о й (гоголевской повести) в с е г д а в о л н о в а л

м е н я н е о б ы к н о в е н н о» - важное замечание Бунина, имеющее прямое отношение к поэтике ритмически организованной, «музыкальной» прозы.

(продолжение следует)