КРЫСЫ.
Его: “НЕ ЛГИ!” - стоит, как ангел за плечом,
С оскомою в чертах. Я – хаос, он - настройщик.
Белла Ахмадуллина.
Прошедшее лето этого, 2018 года, оказалось жарким в Донецке. Переполненным сполна горячим дыханием раскалено-расплавленного воздуха. В некоторых днях отчетливо просматривалась на погодном термометре тонкая отметинка в 39* тепла. Такое неожиданное многодневное постоянство воздушно-атмосферного накала, как это выглядело в июле, на пике середины лета, тоже не было пределом. Потому что случились в этом году в нашем городе погодные оказии и покруче. Со взлетом температурной отметки до 45*. Вполне возможно, где-то – и выше.
Нешуточная аномалия. Если принять во внимание, какими мучительно изнуряющими суховеями она обычно сопровождается в степи Донецкой, в часы, когда существенно замирает здесь механический бег времени. Готового в таком подогрето-растянуто и умиротворенном состоянии незаметно расплавиться и окончательно истончиться, бесследно растворившись в океане Вселенной. Ведь, там, как говорят досужие знатоки, оно звучит и движется совсем по-другому. Безмолвно и с посекундной торжественной осторожностью, характерно свойственной проявлению недоступной пониманию человека Вечности. И не податливой, ни при каких обстоятельствах, Земной сентиментальности и человеческой плаксивой жалости.
Как ни странно, барьер (или неприступная спираль таинственности), отделяющий Земное от Вселенного, никогда не исчезает. И не поддаётся разрушению. Оставляя Земле – Земное. И бесконечное – небесной бесконечности. И провозглашая на века: каким бы утомительно-изнуряющим ни была сезонная жара, наступит однажды страстно вожделенная прохлада. Пусть даже при упорядоченности температуры до терпимо переносимых 30* тепла. При которых весьма неплохо можно провести время в городском парке. Где жизнь степенно ограждена своим особо неповторимым колоритом от всего другого, ее окружающего. Жизнь, больше напоминающая мир в замкнутом пространстве, чем оазис душевного благодушия в большом городе. К сожалению.
Да, к сожалению. Потому что, говоря о Донецке, всё как-то сразу понимается по-иному… Искаженно преломляется сквозь призму огромного абсурда. Пропитываясь, одновременно и обильно, ощущением сдавливающей Землю со всех сторон беспрецедентной несправедливости. Блудом моральной греховности выполаскивающей на ветру остатки пережитого смятения. Его здесь больше нет. Оно иссякло.
Пятый год в Донецке, присутствует война. В центре города, опостылело об этом говорить, её и не сразу заметишь. Между тем, до невозможного глубоко, физически и нравственно, она уже окопалась во все больше заметно разрастающихся расщелинах быстро разрушающейся городской цивилизации. И, зачем истошно-приторно лукавить, еще глубже вгрызаясь человеческими слабостями в души жителей, её населяющих. Душа каждого, здесь, в Донецке, живущего, это уже давно не потемки. Это – своя, глубоко и лично выстраданная драма. Толстым слоем плесени обмана припудренная в видимой своей части. И привычно растиражированная в бестолковой и осточертевшей болтовне “консолидаторов добра” гримасой убого заразительного притворства. Оно-то, такое лживое и прилизано-аккуратное лицедейство, и есть доминирующая причуда во всё более мертво стекленеющем зверином оскале нового исторического момента. Ставшего причиной необратимого процесса перерастания миллионов драм в трагедию. В одну безликую, общечеловеческую беду. Которая совсем скоро оказалась быстро отвердевшим бетоном из смеси гипертрофированных пороков и каких-то наспех слепленных добродетелей. В самом начале Донбасской трагедии – бодро и со всех трибун громогласно взахлеб перечисляемых. Старательно втираемых в мозги.
А потом, по истечении многих трагических дней и ночей, какой смысл теперь их считать, терпеливо всматриваясь в её истоки, если обернулась она неподъемными пудами непреходящего горя, огромного, одного на всех. И все чаще мощно, тупо и насильно грубо, как безжалостно ударным пинком в спину, призываемого, призываемого и призываемого в свидетельство хоть какому-нибудь сочувствию всему происходящему.
…Иногда топится в сердце холод. И тогда очень…, безумно очень хочется тепла. Без вездесущего клейма ГМО на нем. И без притворства. Тепла былинно-исполинского, которым щедро и безвозмездно делится с людьми только природа. Не люди друг с другом, битые-перебитые жизненными обстоятельствами: такой обмен – всегда сделка в жизни. А, вот, отношения природа и человек – это другое. К ней, к природе, безоговорочно наступают такие моменты, всегда стремится всё живое. И какая же особая прелесть есть возможность наблюдать мгновения такого естественного единения.
…
Жара в Донецке, надо признать это честно, чередовалась прошедшим летом ливнеобильными дождями. Насытивших землю влагой в июле. Не надолго. Однако этого хватило, чтобы еще радостнее разрослись на городских улицах укоренившиеся в былом многолетние деревья. Постройнели туго-изумрудные камышовые заросли вдоль берегов Донецких прудов. Какое везение и счастье для города, их здесь несколько. Достаточно больших и насыщенных жизнь несущую водой. Но бестолково и безголово-забыто заброшенных, лишенных тем самым права быть облагороженными. Головотяпный и непростительный недосуг этот, позорно-невежественный, тянется из прошлых десятилетий. Одна нелепая удача, как насмешка в пикантных обстоятельствах: камыши у Донецкой воды, на всех ее берегах, действительно постройнели и окрепли перезревшей растительной силой. Став надежными природными и практически непроходимыми джунглями, пристанищем для всякой живности, дающей каждый год свое удвоено-утроенное потомство на этих берегах.
Утки, лягушки, крякающие птицы. И крысы. Очень много крыс. В былые дни они были какими-то робкими и застенчивыми зверюшками. Вечно настороженно и опасливо всего боявшимися. Редкими и маленькими взъерошенными тенями, объявлявшимися всегда неожиданно случайно, из камышовых кустов. И, засветившись в лучах ласкового солнца, мгновенно исчезавшие. Об их, крысином существовании, можно было догадываться по громкому шороху, бесконечно монотонной возне внутри зарослей. Шум этот хорошо слышится, если подойти к воде близко. А в этом, 2018 году, они, крысы, превратились в осмелевшее, в своём драконовском многоголовье, воинство врагов человечества.
Существовать – значит соседствовать. Очевидно, это одно из выражений, которое значительно исказилось в своем исконно-привычном смысле за последние годы, испепеленные повсеместным отчаянием. Дополнившись отвратительными познаниями из той части знаний, что больше тяготеют к объемному разделу научной психологии об истинной природе всякой враждебности. Чем больше её в жизни, тем быстрее истощается её драгоценный родник. Жизненный, конечно. И разве не грех не думать об этом…?
Крысы береговые. Забавно весело начиналось сближение-знакомство с ними. Вначале затаённо –робко, а потом все смелее и смелее возникала то одна, то сразу несколько из кустов. И, что удивительно, не взрослые особи, а малыши, забавно мокро-взъерошенные, любопытные, смелые, ведь, враждебности окружающей среды они еще не познали. Задержавшись на виду рядом стоящих людей на какие-то доли минуты, они мгновенно убегали назад, в свои домашние кущи. Но постепенно периоды их зримого присутствия в городских реалиях стали удлиняться. И рассматривали они людей с таким же интересом, как и люди их. И те, и другие раскрепощенно вертели шеями, выбирая точку обзора получше, чтобы присмотреться.
Однажды кто-то просто от нечего делать бросил к камышам горсть подсолнечных семечек. И отошел в сторону. Умиляясь вслух, как быстро вынырнула оттуда взлохмаченная малютка. И как упоительно мило села она на свой хвост, сложив, уж совсем по-смешному, свои крохотные крысиные ладошки, покрытые розовой кожицей. И как лихо она расправилась своими быстро жующими острозубыми челюстями с зернами, оставив на песке одни лушпайки. И, нервно-резко оглянувшись по сторонам, как будто голова ее крепилась к телу хорошо смазанными шарнирами, быстро ретировалась назад. Дальше случилось невероятное. Кто-то из людей бросил на то же самое место горсть чипсов, ароматизированных запахом мясного бекона. И из кусов тут же появились две крыски. Как будто первая, смелая и отважная первопроходица, уговорила и привела с собой вторую. Наперегонки, быстро они похрустели тонкими хрустяшками человеческого допингового деликатеса. И почему-то задержались на виду дольше, чем это было в случае с первой крысой, в первый раз.
А дальше начался крысиный аттракцион: кто-то бросил на трапезное крысиное место краюху хлеба, кто-то кусочек сыра, кто-то половинку недоеденного яблока. Замечая, как все больше зверьков выползало из засады. Но, что интересно, большие кусочки еды, как только они оказывались у них в зубах, крысы утаскивали в камышовые заросли. Они не сомневались в правильности того, что делали. Это было видно. Так как все их движения были четко и целенаправленно обоснованы их желаниями полакомиться. Но быстрая и отточенная сноровка действовать, как можно быстрее, наверняка, спасала их от возможных неприятностей. Которые всегда в изобилии присутствуют в окружающем мире.
- Точно. – Сказала вдруг одна из наблюдавших за этим пиршеством женщин. – Первой была крысиная разведчица. У них так заведено: в начале одна особь, назначенная крысиным сообществом, что ли, пробует еду. А потом объявляются и все остальные.
- Очень умные зверьки. – Подтвердила другая женщина.
- Да, уж, умные. – Огрызнулась третья. – А, как наступают холода, вся эта свора будет гнездиться, кишеть кишмя в подвалах ваших домой. Прогрызая насквозь бетонные плиты, чтобы вломиться в ваши квартиры.
- Так что же, это те самые крысы, что мотаются по нашему двору!? – Изумилась молодая девушка.
- Можете не сомневаться, те самые. – Убедительно парировала крысиный знаток.
- Так зачем же мы их кормим…? - Не унималась девушка.
- Для прикола. – Почти дружно отозвались все столпившиеся у берега.
Самое интересное и незабвенное произошло потом. Когда кто-то решил расположиться на своей подстилке у берега. У того самого места, рядом с камышами, где крысы совсем недавно, может, пару дней назад, отменно и дружно сотрапезничали. Не знал пришелец-бедолага об этом знаменательно экспериментальном факте, случившемся для прикола. И пошел в своем беззаботно-расслабленном неведении бродить по берегу. Как оказалось, невдалеке он встретил своего знакомого. Остановился. Поболтал с ним, побалагурил, посмеялся. И, не спеша, лениво подтягиваясь, возвратился к своей подстилке. Возгласом неподдельного ужаса, ОГО!!!, привлек он внимание других людей к своей особе:
- Вы только посмотрите, какая огромная дырища на моей подстилке! – Собрав в свою сумку разбросанные по подстилке мелкие вещи, он поднял на обозрение всем саму подстилку. Край ее был действительно ювелирно точно обгрызен в дырку, размером с немаленький мужской кулак.
- Вот это да! Так здесь же недавно кормили крыс. А вы, что, не знали разве? – Рассмеялась от всей души одна женщина.
- Крыс!!!??? – Содрогнулся от охватившего его омерзения незнакомец.
- Да, крыс. А вы им ничего не принесли полакомиться. Вот и получайте теперь. Что заслужили. Хорошо, что до сумки или до штанов ваших не добрались. Слушайте! А никто их, этих тварей, и не заметил… Как они сноровисто расправлялись с вашим имуществом...
- А я замучилась шпатлевать битым стеклом дыры, которые они прогрызают в моем полу… Однажды прихожу домой, а одна сидит на батарее, на кухне. Уставились мы друг на друга. Я воплю, что есть мОчи в моем горле. А она давит, гвоздит меня своим заточено-колючим взглядом к полу. Выскочила я из комнаты. И только колыхнулось, интуитивно я почувствовала, что-то в воздухе. Тварюка эта гремучая умудрилась пролезть через крошечное отверстие в углу. Это я потом рассмотрела…
И начался долгий и почему-то интересный каждому присутствующему разговор о нужной важности крыс, как особей беспрекословно выносливых, для проведения медицинских экспериментах. И, наоборот, об убедительной ненужности крыс в обычной человеческой жизни. Вспомнились зловонные дебри Нью-Йоркского гетто, со снующими там по ночам по детским кроваткам узкоголовыми усатыми тварями. Особое лакомство для них - кровь человеческая, добыть которую совсем нетрудно, впившись в лицо или в шею беззащитного ребенка. Помянули и бесчисленные крысиные полчища, которые цепко удерживали годами в средневековье, в своем крысином плену, целые города. И которые были разносчиками самых страшных, в том числе, и неизлечимых человеческих болезней. Много говорили об удивительном крысином интеллекте, веские достижения которого выделяет их из многочисленного ряда других животных, малых и больших. И который, по своей неоспоримой значительности, приблизил крыс настолько близко к человеческому мышлению, что только и остается, что диву даваться. И содрогаться от такого непогрешимого сравнения.
И разве этого мало, чтобы вникнуть и понять, с некоторой оторопью в душе, какое страшное зло может принести близкое соседство с такими живучими и быстро размножающимися особями? Мозги которых сотканы из невероятного сплетения изощренной хитрости и кровавого коварства. Которые, слившись воедино, сформировали злостно-могучий Земной разум теневых властителей и повелителей мира. Жестоких, правомочно безжалостных, презирающих всех, хоть на долю сомневающихся. Отчаянно дерзких. И бесстрашных. Да. Бесстрашие не всегда бывает подвигом. В существующих противоречиях устоявшихся человеческих убеждений многие волевые черты, как значимая характеристика вида, спонтанно резко изменяются. Лишаясь розовых иллюзий в ремарках романтических прикрас. Становясь обыкновенной грубой реальностью.
И начинается благочестивый маскарад притворства. На всех меридианах Земли обетованной.
…
…А потом случился еще один, незабываемый день. В нем тоже было много солнца. Но не того, совсем еще недавно раскаленно-кричащего. А, по-привычному, теплого и ласкового. И мило усоседившегося в покойные часы полудня на верхушках парковых деревьев.
Такая притихшая нега вяло дремлющей природы, наступающая в нашем городе всегда в конце лета, по-особому ласкает взор. И успокаивает беспокойную душу. Наверное, августовское, в меру разлившееся половодье усмирено-притихшего солнечного света притупляет мятежность духа. Она, как признак проявления бунтарства и, как показывает время, никуда не исчезает. Она просто затихает. Оставаясь тем единственно достоверным, в споре с обстоятельствами, что не может просто так и в никуда испариться. Может только затихнуть…
А главенствуют в парке вороны. Как только они появляются, шумно и скандально громко, и одной огромной стаей, дребезжащей в воздухе тяжелыми взмахами маслянисто черных крыльев, голуби и воробьи, как плебеи поганые, тут же рассыпаются-разлетаются раздроблено-настороженными стайками по сторонам… Наблюдая, однако, нахохлено-выжидающе за незваными гостями.
- Люблю очень воробьев. – Прошмакала беззубым ртом сгорбленная старушка. – Прихожу сюда каждый день. Покормить их хлебушком...
- Накормишься, ага, такая прорва. – Тут же отозвалась другая женщина, проходившая случайно мимо той, что щедро отщипывала крошки от большой краюхи хлеба и разбрасывала их на газоне, прямо перед собой.
- Жалко… - Как-то совсем неубедительно прозвучал ее довод.
И, увлекаясь все больше и больше своим сердечным благодеянием, покормить тварей Божиих, она все дальше и дальше удалялась от скамейки, где на белой простынке, на которой она совсем недавно сидела, лежала её маленькая, скромно плетеная ручная сумочка. Парк выглядел настолько немноголюдным, что был слышен гортанный скрип покачивающихся на ветру деревьев. Звучавший явным консонансом в дуэте с птичьим пением: вороны покаркивали, воробьи сумбрно и суетливо, как и всегда, щебетали, голуби гуглили, насупившись.
И вдруг, как призраки, выскочившие из-под земли, у скамейки, где лежала сумка старушки, появились два подростка. От силы пятнадцати лет от роду. Цепко впялившись глазами в ту сумку, один из них, нервно-резко оглянувшись по сторонам, уже знакомо?, схватил сумку в руки и, без труда открыв ее, заглянул вовнутрь. Второй мальчишка, стоявший рядом, вытянул шею, пытаясь тоже заглянуть вовнутрь. Но первый его оттолкнул, сделал характерный жест правой рукой – давай, убегаем – и, что было силы побежал от скамейки прочь. Второй – за ним. Но отбежали они недалеко. И, остановившись у ствола тенистого тополя уже двумя головами залезли в сумку. Выбросив на землю какие-то мелкие бумажки, они побежали дальше. Сумка по-прежнему была в руках первого подростка…
Старушка, хозяйка сумки, подошедшая вскоре к скамейке, некоторое время настраивала свое внимание на волну понимания того, что ее сумка исчезла. Взяв в руки свою чистенькую подстилочку, она долго её рассматривала. Потом сложила аккуратно в маленький конверт. И осторожно присела на краешек скамейки. Оглядываясь по сторонам и дотягиваясь своими плохо видящими глазами к каждому движущемуся в поле её зрения предмету:
- У меня украли сумку…? – Тихо задала самой себе она логический вопрос.
Никто ей не ответил.
И вдруг она быстро подскочила со скамейки и так же быстро пошла навстречу молодой женщине, уже совсем приблизившейся к ней:
- Наташа! Быстрей, быстрей! Украли сумку! Помнишь, ту, что ты мне связала.
Наташа, по всей видимости дочь старушки, так как была она абсолютной помолодевшей копией своей матери, обняла мать за плечи. И прижала к себе. Было видно, что старушка плакала, содрогаясь всем своим телом в руках дочери. А та, тревожно оглядываясь по сторонам, задавала ей вопросы: как же это все могли произойти с ее матерью, в этом знакомом каждому и до боли в сердце городском парке.
Поспрашивать о том, что же здесь случилось, было не у кого.
И, единственно правильным решением, которая приняла Наташа, было увести мать от злополучной скамейки и пройтись по парку. Может, где и появится сумка…
Кажется, за ними наблюдали. Потому что девчонка малолетка, под руку с таким же мальчишкой, медленно дефилировавшие навстречу, вдруг дерзко поздоровалась, глядя в глаза Наташи.
- Почему вы со мной здороваетесь? – Удивилась она.
- Да знаю я вас. Знаю, понимаете? – И, не останавливаясь и как-то ехидно посмеиваясь, парочка пошла дальше.
- Слушай, мам, пойдем за ними. – Наташа ускорила шаг. И, заметно опередив свою мать, пошла еще быстрее. И затем побежала.
Не прошло и пяти минут, как она вернулась к матери. Расплывшаяся в широкой улыбке на своем лице. И с вязаной своими руками сумочкой в своих же руках:
- Мам, смотри, они ее бросили при выходе из парка. Забрали, наверное, твой хлебушек, свора крысиная. И ни одной конфетки не осталось, представь. Чисто, смотри. – И она перевернула сумку, оказавшуюся пустой.
И вдруг, совсем рядом с женщинами, остановился мужчина и спросил:
- Так, это ваша сумка была? Я её заметил, беленькая. С дырочками. Видел, как выбросили её мальчишки во-о-н под теми деревьями… - И он уверенно указал рукой именно то направление, где сумку и нашла Наташа.
- Мам, ну там же больше ничего не было, в сумке-то? – Озабоченно обратилась она к матери.
- Нет. Ты же сама за мной дверь закрывала, когда я уходила. И телефон ты мне не даешь. Правильно делаешь. А, что хлебушек украли и конфетки… Так голодные же они…, доченька… Лихо какое страшное вокруг, подывись… Война… Разруха…
- Лихо-то страшное, но зачем же сумки чужие дергать. – Возмутилась зло Наташа.
- Да как воробушки пришибленные мечутся они, мальчишки бездомные, по миру…
- Как крысы подлые. У-ух, пришла бы я сюда на минуты раньше…
Они сели вдвоем на скамейку, у которой остановились. Старушка рассматривала свою сумку с явной осторожностью, крутила её и так, и этак в руках. И потом сказала:
- Хорошо, что кулечки были в сумке пустые. Конфетки они, наверное, в них сложили… Пусть покушают… Голодные…
- Крысы. – Окончательно зло повторила Наташа.
…
Никчемность всего описанного была бы очевидной. Если бы не одно “НО”: убедительность случившегося, в дробно-маленьком отрезке времени, как будто так было кем-то задумано, чтобы события намертво слепились, следуя одно за другим, была настолько неприятно убийственной, что на время подумалось о мистическом затмении, спустившемся на город. Многие ли его заметили, разыгранный проведением спектакль, замкнутый в параллели городского парка и состоящего из нескольких частей?
Все произошедшее, введшее в раздумье...
Ведь, грузно отяжелевшая, неразрывная цепь всех последних Донецких событий, убедительно исторических, сменяющих друг друга пятый год подряд и так же размеренно, как и день сменяет ночь, подвела одну общую черту под разыгравшимися в воображении домыслами: генетика крысиной и человеческой природы настолько близки друг к другу, сплетаясь своими мозговыми и нервно-дыхательными центрами, что потаенные прорехи последних, как бы старательно они ни скрывались и ни маскировались продажной моралью приспособленчества к жизни, приходит час, выплескиваются наружу.
И тогда понимается, что крысиное-человеческое, как единое целое, нутро, скрытое бравадой никчемных слов, есть хуже всего в свете разумного. Не следует, однако, примешивать чувственность к такому откровению. Потому что оно навсегда останется холодно отрезвляющим фактом. Доказано доходчиво, если честно себе в этом признаешься.
Крысиная подлость – стащить, что плохо лежит, укусить, напакастить, нагадить испражнениями – еще не так подла. Если не добавить к этому смердному соцветью лиходейств человеческую способность убивать друга друга. Сознательно. Или, по-крысиному, из засады, но смертельным выстрелом в спину.
Ведь, даже крысы в крысиных стаях, живущие по принципу соблюдения иерархического неравенства, не уничтожают друг друга. Соседствуют, сосуществуют, унижают друг друга распределением прав и обязанностей. Во имя сохранения привилегий для своих главенствующих особей. Бесспорно, им неведомо, как называется мир, в котором они живут. Но они знают, как жить и выживать в этом мире. Соседствуя с людьми и опираясь на мудрость старших поколений, как на величайшее достижение своего крысиного прогресса.
Свет тьмы. Во благо он мерцает крысам в их крысиных норах.
Свет тьмы, освещающий людское неравенство. Его удается ослаблять сдерживающими факторами: насилием морально-этических норм и традиций, увещеванием религиозных постулат. Выполняются они, однако, не всеми. Потому что невозможно до конца укротить природу человеческой крысиной подлости. Апогеем ненависти и зла обрушившейся на мир. Цинично и давно привычно пульсирующим гадостным пороком равнодушия. Как проявлением новой болезни. Неизлечимой до тех пор, пока не признается то, что ничего не делать, ничего не говорить во имя избавления от ее последствий – еще хуже, чем беспредельная крысиная подлость. Хорошо слышимая, как крысиная возня в камышовых зарослях.
С глубоким уважением, Людмила Марава.
Донецк, начало сентября 2018 года.
P.S. В последнее время доказано, что крысы могут передавать друг другу мысли на расстоянии... Новость ошеломительная.
