…В 11 лет он начал работать, чтобы кормить мать и брата; в 20 лет – издавал главный в стране оппозиционный журнал; в 40 – занял высокий пост, в 50 – на дружеской ноге общался с главой страны и первой леди…
Довольно обычное резюме для талантливых людей нашего времени, не правда ли? Но совершенно невероятное для далекого 18 века, для времени крепостного права, Салтычихи и Екатерины Второй. Это был век, когда стать в оппозицию к власти часто означало лишиться ушей, быть забитым палками или пережить какие-то еще более неприятные приключения… безо всяких решительно правовых последствий. А уж место крестьян и солдат было где-то между сортиром и собачьей будкой, ближе к сортиру: собаки тогда ценились дороже простых людей…Впрочем, почему тогда? История с самолетом для корги показывает, что все это не так уж от нас далеко, как нам хотелось бы думать. Упустив что-то важное по дороге, мы немалой частью наших ног вернулись в ту же точку.
Так или иначе, для людей простого происхождения на рубеже 18-19 веков было закрыто 99,9% дверей, и социальных лифтов за стол к императору для них не было. А Иван Андреевич Крылов смог и прошел все препоны, как мягкое тесто.
Конечно, во многом это энергетика гения. Впервые будучи представлен императрице Марии Федоровне, он заявился в рваном сапоге, грязных штанах, и, целуя руку её величеству, еще и умудрился чихнуть. Другой бы разжился неприятностями, а Крылов получил единственно лучи любви, плюс новые сапоги с костюмом. Но, конечно, не всем счастье в виде такого магнетизма. И, если вынести за скобки таланты, которые небеса отсыпают не всем, какие подъемные силы можно увидеть за этим взлётом?
Из чего были сделаны эти крылья, которые нравились всем?
Да, издавать оппозиционный журнал и бороться против злоупотреблений дворянства во времена Екатерины – само по себе большая смелость, мы об этом сказали. Но примечательна история с Крыловской первой и единственной попыткой женитьбы. Была горячая любовь и было сватовство. Но знатные и богатые родители невесты выкинули со двора безродного писаку-нищеброда. Однако, невеста так страдала и стала так больна, что любящим родителям пришлось пойти на попятную, и они сухо известили уехавшего уже Крылова, что согласны. На что Крылов со всей возможной вежливостью ответил, что он действительно так нищеброден, что у него нет денег на обратный билет; но, если господа дворяне невесту привезут к нему в Петербург, он, конечно, женится.
Каков, да? У парня определенно был характер. Между тихой гаванью любви и удачной женитьбы, к которой пристегнулась бы необходимость съеживаться под пятой чванливых тестей, потихоньку превращаясь в бледную тень, и своей гордостью, он выбрал свою самость и гордость. Он захотел стать кем-нибудь сам; и он смог это сделать.
Когда Екатерина Вторая закрыла оппозиционный журнал горячего юноши Крылова, и велела ему ехать погулять за границей, Крылов на какие-то годы впал в апатию и пропал с радаров. Но, видимо, с крушением юношеских мечтаний произошел в Крылове некий перелом во взглядах и стратегиях, который и сделал его знаменитым. Он решил не бодаться с многоголовым миром, а попробовать его обучить и обаять.
Причем, нельзя сказать, что неудавшаяся любовь и провалившаяся оппозиционная деятельность не оставили на Крылове никакого следа. Видно, ему не совсем даром дались эти поражения. Юношеский жар сердца, жажда любить во всем объеме, и свойственная всем тинейджерам вера в возможность в одну минуту переменить общество к лучшему – упёршись в стены, раскалились в тупике детски-крепостной, высокомерно-сословной России - и сожгли какую-то часть его внешней личности. Но внутренняя его личность оказалась сильнее, она устояла, окрепла и, пройдя через огонь разочарования, не сгорела, а напитавшись от него, засветилась космическим обаянием.
Выразился этот распад некоторой внешней части личности и укрепление внутренней в том, что Крылов, делая потрясающую карьеру и отнюдь не страдая от недостатка любви со стороны женского пола, не искал больше официальных рук и стал равнодушен к своему внешнему виду. Он был диковато неопрятен – все эти рваные сапоги на визитах к императору, перемазанные объедками штаны… «Какой бы костюм мне надеть на бал-маскарад?..» - размышлял вслух Крылов, сидя с одной знакомой графиней. «Да вы умойтесь и причешитесь, Иван Андреич, - добродушно хохотала та. – Вас точно никто не узнает!»
А иногда он и в прямом смысле отбрасывал все внешнее, безмятежно расхаживая голышом. «Люблю Крылова, всегда занят своим делом. Жаль, что так легко одет» - смеялся князь Голицын, приехав с утренним визитом и застав Крылова работающим за письменным столом в костюме Адама. Другим туманным ранним утром, находясь в гостях на даче у одного вельможи, Крылов бродил по берегу пруда, задумчивый, косматый, голый, явно полагая себя в уединении и обдумывая новую комедию иль баснь. А деревенские рыбаки, на которых из тумана вышло двухметровое косматое нагое чудище, что-то бормочущее себе под нос, приняли его за лешего и кинулись топить. Но не успели: сыграли свою роль и крыловский опыт кулачных боёв, и прибежавший на шум хозяин усадьбы.
Кстати, живи Крылов в наше время – он наверняка бы участвовал в рэп-баттлах. В то время ему приходилось разводить свой талант Мастера Слова и задор драчуна по разным ведомствам, и для второго довольствоваться ярмарочными кулачными боями стенка на стенку. А может быть, с тех же 11 лет он варганил бы на ютубе ролики для детей, и имел бы миллионы просмотров. Ведь наш народ, в общем, это по-прежнему маленькие дети, которые любят слушать сказку. Больше, чем делать дела.
Феноменальный успех рэп-баттлов последние пару лет доказывает, что советская «самая читающая в мире нация» отощала книжными запасами и переменила рисунок пятен на шкуре, но не изменилась в корне, оставшись словоцентричной. Но, судя по отсутствию внятных культурных и социальных успехов, судя по тому, что наше слово пока мало интересно в мире кому-то, кроме нас самих, у этой нашей привычной стратегии есть некоторые слабые места. В чем может быть причина и сбой программы?
Русские словоцентричны. Да и украинцы тоже. Настолько, что вечно не видят разницы между словом и делом, и каждые 20 лет кидаются переименовывать улицы – а вот новые дома и отрасли строят значительно реже. Патриоты любят повторять, особенно искренние, хорошие люди религиозного толка: «в начале было Слово». Словопокорность и словодоверчивость русского народа доходит буквально до саморазрушительного: «А вам скажи “Чтоб ты сдох!”, вы тут же исполняете!»(с)
Крылов интересен тем, что словом стал бороться против этой детской наивной словоцентричности же. Общий сюжет чуть менее, чем всех его басен – это различие Слова и Дела.
Басни Крылова – о том, что словам, какими бы они ни были прекрасными, веры нет. Персонажи басен говорят одно, а делают и имеют в виду совершенно другое. «Ворона и Лиса» («уж сколько раз твердили миру, что лесть вредна»), «Кот и Повар» («а Васька слушает, да ест»). Не за всяким словом стоит его прямое значение. Не всякое слово могут услышать. Слово само по себе редко может быть рычагом. «Мор» - о том, что не всякое, даже покаянное и чистосердечное, слово вообще стоит произносить.
Или вот басня о бездумном доверии слову и любви к халяве, «Роща и огонь», потрясающей красоты. Путники бросили костерок подле рощи, он еле теплился, огонь погасал и стал уговаривать рощу пустить его к себе, суля халяву по новому методу: «Дорогая…за что на тебе не видно ни листка, и мерзнешь ты совсем нагая? Лишь подружись со мной; тебе я помогу. Я солнцев брат и зимнею порою чудес не меньше солнца строю. Спроси в теплицах об огне… Там все или цветет, иль зреет» В итоге от рощи остались одни угли, «там, где в знойны дни прохожий находил убежище в тени».
Басня «Ручей и река» - о том, что не всякий идеолог на практике будет руководствоваться провозглашаемыми принципами, когда придёт к власти. По сюжету, Ручей очень осуждал Реку за то, что Река утопила барашка и огорчила пастуха-хозяина. Сулил Ручей, что, получив во власть свою большую воду, он и листочка не сорвет. На практике, когда пошли дожди, ручей взревел водоворотами и утопил все стадо и хозяина с семьей заодно.
…Возможно, Крылов понял на рубеже своих эпох, что вытаскивать из люльки русского «младенца» – местами пухлого, местами страдающего - стоит исключительно постепенно, следя за его внутренним ростом, прорабатывая глубокие душевные слои и начиная обучение с азов. Иначе это будет во многом пустая трата времени, и дело в лучшем случае бесплодное, а в худшем – вредное и для того, кто за это возьмется, и для самого русского младенца. И вот Крылов взялся за басни, предназначенные для реальных детей, для тех, на кого можно повлиять. Глубоко, на художественном уровне прорабатывая тезис «слово не равно делу». И объясняя наивным детям, воспитанным на прекраснодушных проповедях сельского батюшки, кое-какие непростые закавыки реальной жизни.
«В начале было Слово». Те, кто ставят эту формулировку во главу, упускают, что Слово было, а не есть. И было только в начале. И было во всей своей полноте только у самого Бога. А уже давно не начало, пошли дела творения, и давно идут. Наш народ интересен тем, что он по своим душевным настройкам по умолчанию хочет провернуть фарш назад, не хочет вырастать, он жаждет остаться ребенком в белой люльке Начала, заставив самого Бога повернуть время вспять. Эту барско-детскую инфантильность Крылов зафиксировал в пьесе «Подщипа», впервые деликатно, очень деликатно… завесив теплыми юбками юмора, но все же высказав мысль, что это детское русское желание может быть не так уж и трогательно, гордыни и комичного застоя в такой установке может быть больше, чем всяких святых вещей.
Подщипа, нежная красавица, имеет недетские и неженские силы (нормальный обед для нее – телячья ножка, с сигом кулебяка даже и в счет не идет), но не очень зрелые мозги. Она сама себя здорово ослабляет своим желанием вернуться в детство. В Начало, в котором было Слово – если рассматривать красавицу-Подщипу как аллегорию сильного, упрямого, но довольно инфантильного русского народа.
Подщипа влюблена в князя Слюняя, которому «мамочка не разрешает железную саблю носить», и вот он ходит с игрушечной, шепелявит, не умеет драться, при столкновении с опасностью (сватающемуся к Подщипе буйному захватчику-Трумфу) гадит от страха в штаны. Слюняй не совсем равнодушен и глуп: больше всего на свете дорожит своей жизнью, и, в принципе, слегка потребительски симпатизируя Подщипе («Я так люблю тебя, ну пуще леденцу!») и связанной с нею высокой должностью царя, всегда запросто готов от нее отказаться в личных интересах. Няня Чернавка деликатно интересуется у Подщипы, что же такого царевна нашла в своем избраннике. Подщипа аргументирует любовь к Слюняю желанием вернуться в детство и «в начало»: они со Слюняяем вместе с детских лет, так здорово качались на качелях и играли в салки, стало быть, это он и есть ее герой.
Подщипа очень сильно переоценивает любовь своего избранника, не замечает ни времени, прошедшего со времен детства, ни изменившихся условий, ни реальной личности Слюняя – подменяя его самого некоей выдуманной ею, мужественной и страстно любящей проекцией: «А бедный князь Слюняй, с его жестокой страстью…»
Из-за этой фантазии о высокой взаимной любви Подщипа вредит себе, вызывая предостережения няни: «Ах! сжальтесь над собой! и так уж вы, как спичка, и с горя в неглиже, одеты, как чумичка», и, пожалуй, тяготит и перекармливает хрупкого Слюняя возложенным на него доверием («Да чтоб ты треснула и с нежностью своей!» - кричит тот в отчаянии)
Если продолжать параллели, Слюняй, жених Подщипы-народа – похож на современную элиту российскую и украинскую. Носят игрушечную саблю – призывая к войне с «внешним врагом» на личном уровне отнюдь с ним не воют (имеют второе гражданство «вражеских» стран, отправляют туда детей, имеют там бизнесы и хранят там деньги).
Другая часть элиты – более патриотическая, но инфантильная на гораздо более глубоком уровне, чем поверхностно слюнявый, но лично практичный Слюняй – это отец Подщипы царь Вакула. Этот добродушный человек отнюдь не настроен никого предавать, и искренне хочет счастья дочери. Но он тоже ужасно не хочет взрослеть, пуще того ленится думать и вникать в детали. Центр его личности – любовь к детской игрушке, кубарю. Потеря кубаря переживается царем болезненнее, чем потеря страны.
Подщипа
Какое ж новое нас горе одолело?
Не хлеба ль недород?
Вакула
А мне, слышь, что за дело?
Я разве даром царь? — Слышь, лежа на печи,
Я и в голодный год есть буду калачи.
Да дело все не в том, моя беда сильнее:
Ну, слышь ты, ничего мне не было больнее...
Подщипа
Так, верно, Трумф...
Вакула
Ах, нет!
Подщипа
Так что ж, о государь?
Вакула
Ну, слышь, проклятый паж мой изломал кубарь.
Я им с ребячества доныне забавлялся,
А, знашь, теперь хоть кинь. Ну, так бы разорвался!
Увлеченный своей игрушкой и впавший в детство, царь Вакула вечно опаздывает спасать свою страну. Он как раз спускал кубарь на воду, когда напал враг; он как бы принял меры «Чтоб шить на армию фуфайки, сапоги..». Но странное дело, неприятель не стал ждать, пока военные одежки будут сшиты, а захватил страну.
Ах! сколько видела тогда я с нами бед!
У нас из-под носу сожрал он наш обед,
Повыбил окна все; из наших генералов
Поделал он себе конюших да капралов...
Эта вот ситуация странно похожа на то, как советская элита 60-80 годов целиком сосредоточилась на гонке вооружений с Западом. Как мальчики детсадовского возраста, заигрались в пистолетики – и совершенно проигнорировали факт культурного отставания. В результате огромная страна рухнула, практически, без единого выстрела, тихо погибли миллионы людей и тихо разрушились отрасли, тихо деньги за распиленные заводы уплыли в английские и швейцарские банки…
Да и вообще, часто встречается какое-то детское отношение к своей истории и к духу своего народа, как к игрушке. «Взорви церковь, поставь памятник Ленину!». «Нет, взорви памятник Ленину, восстанови церковь!» А ведь можно спокойно делать дела, аккуратно наслаивая эпохи и оставив в покое детали и украшения ландшафта.
Интересен также способ, которым благословенное царство привыкло решать вопросы. Например, как отделаться от захватчика. У царя Вакулы есть советники и министры, но один из них слепой, другой глухой, остальные еще какие-то дефективные – и царя Вакулу абсолютно устраивает это сборище паралитиков в качестве мозгового центра и исполнительной власти. Собрав совет, они занимаются чем угодно, только не делом. Мозговой центр собирается, чтобы пожрать и переложить ответственность за спасение страны на плечи некоей сверхъестественной силы: «Совет… штоф роспил вейновой, разъел салакуш банку, да присудил, о царь, о всем спросить цыганку». Понимаете, цыганку даже не о конкретной проблеме спросить, а вообще обо всем, зачем самим грузить свои драгоценные головы.
Но такое ожидание быстрой всесторонней помощи свыше характерно и для простого народа, вот например Чернавка рассуждает о нехорошем Трумфе:
«И ах! как не пришиб его святой Никола!
Он бедного царя пинком спихнул с престола!»
Спасительная Цыганка прибегает, оказывается предельно патриотична, и всего-то за рублик, который ей, кстати, не сейчас еще и заплатят, решает все проблемы. Подсыпав захватчикам «пурганцу в щи», вследствие чего вражеская армия, застрадавшая животами, оказалась быстренько разбита и повязана.
Если вернуться к практике и России, то высшая сила, пожалуй, бывает, приходит на помощь в критических ситуациях. Русские морозы в 1812 году, например. Да даже и нефть, найденная под землей так вовремя – чем не спасительная темнокожая ловкая цыганка? И все же ожидание, что высшая сила будет покорно, бесплатно и исполнительно, как рыбка золотая на посылках, решать все проблемы вообще, - это огромная гордыня и барская инфантильность, «внешний локус контроля», в реальности это гораздо более чревато неприятностями, разбитым корытом и попаданием в комичное положение, чем в милой «шутотрагедии» Крылова.
Это своё произведение, написанное между отказом от оппозиционной деятельности и триумфом в качестве баснописца, сам Крылов охарактеризовал как «Шутотрагедия». Не комедия, а трагедия, выраженная в юморе. Трагедия осознания невозможности все исправить напрямую и быстро.
«Подщипа» созвучна «Недорослю» Фонвизина в плане нежелания героев взрослеть и развиваться; но она созвучна и грибоедовскому «Горю от ума»: и там и там девушка весомых достоинств (Софья/Подщипа) влюбляется в человека трусливого, хрупкого, готового предать её и не особенно звонкого: Молчалин молчит, Слюняй пускает слюни и шепелявит. Затем является некий активный и деловой кандидат в женихи – Трумф/Чацкий. Такой себе видный человек действия и прогресса. Который, тоже вроде бы обладая достоинствами, да еще и пылкостью в придачу, был бы идеальным кандидатом, да вот незадача: из-за предельного эгоцентризма он ведет себя слишком жестко и тоталитарно, ни с кем не считаясь, не соблюдая ничьих границ и никого решительно не уважая, устраивает страшный погром и тем портит все дело. В итоге оказываясь в унизительной для себя роли Шута (Трумф) или Сумасшедшего (Чацкий) Перепуганная дева по закону сопротивления материалов вцепляется в своего труса, и, хотя «Подщипа» по форме вроде бы оптимистичнее грибоедовской комедии, судьбе довольной Подщипы, счастливо венчающейся с обосранным Слюняем, позавидовать трудно. Вероятно, когда её иллюзии развеются, её ждет разочарование. Худшее, чем то, которое постигло Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром», пылкую ребячливую рабовладелицу с другой стороны земного шара. С её страстью к светлому недоступному аристократичному Эшли…Вообще, видимо, коллизия «героиня влюбляется в нелюбящего инфантила и отвергает любящего героя» - это каким-то образом примета литературы гордых, но отсталых рабовладельческих обществ. Причем, если американские южанка-католичка Скарлетт с недоянки и недобунтарем Реттом хотя бы на горизонте повидали компромисс, заключив формальный брак, построив общий дом и приблизительно поняв друг друга, у детей русской литературы - Подщипы и Трумфа, Софьи и Чацкого – компромисса между домом и прогрессом, лоном и действием пока что не видно даже на горизонте. Хотя и наблюдалось небольшое развитие. «Подщипа» написана Крыловым в 1800 году, и человек действия Трумф в ней тотальный чужак, враг и захватчик. «Горе от ума» - это уже 1824 год, и «человек прогресса» Чацкий – уже привлекательный друг дома. Хотя, правда, и изгнанный в итоге из этого дома за склочный характер, диктаторство и неумение себя вести. Может быть, какой-то писатель нашего времени решит конфликт и создаст третью, адекватную и достигшую компромисса (между Прошлым и Действием, Вежливостью и Действием, Домом и Действием) пару. И если это будет живое произведение, а не лишённый подлинной художественности и живости кадавр, как благонамеренное, но нежизнеспособное чернышевское «Что делать?» - рабовладельческое отстало-застойное общество в нашей стране перестанет бесконечно воскресать в новых ипостасях, и появятся наконец надежно нормальные дороги и дела.
Сейчас сонное рабовладение воскресло. Причем часто звучит мнение, что покончить с этим можно запросто, одним движением, переворотом каким-нибудь, или одной какой-нибудь Идеей. Устроили мы три переворота, перебрали мы пару идеологий, коммунизм и западную демократию, а вернулись почти туда же, откуда пришли – «это плохие Идеи, они просто не подошли», или, наоборот «этими Идеями недостаточно полно руководствовались», или…. Но проблема в том, что никакой переворот, никакая Идея не работают сами по себе. Для иллюстрации вполне годится басня Крылова «Огородник и Философ», опять-таки направленная против чрезмерной словоцентричности. По сюжету, два соседа, трудолюбивый практик и книжник-философ, слегка соревновались, у кого огород выйдет лучше. Практик копал и сеял.
«А Философ пошел домой,
Читал, выписывал, справлялся.
Чуть на грядах лишь что взойдёт
В журналах новость он найдёт –
Все перероет, пересадит
На новый лад и образец.
Какой же вылился конец?
У Огородника взошло все и поспело.
А Философ – без огурцов»
Вестимо, у легкомысленного, все время перекапывающего поле, Философа была большая детская доверчивость, но не было стержня. И не было чувства земли. Крылов прописал разработку внутреннего стержня действия.
С постепенной упорной работой, с вниманием к себе и к материалу, истории, больше, чем к отдельным теориям, без разрывов корней и резких движений, чтоб были огурцы.
В общем, это было справедливо, что, когда Крылова провожали в последний путь, случайный прохожий, спросив: «Кого это хоронят?», - получил ответ: «Министра народного просвещения». «Не может быть! Господин Уваров жив, я его только что видел!» - «Настоящим министром просвещения был Иван Андреевич Крылов. А Уваров в своих отчетах писал басни».
