Раздел 1
Уже будучи в летах, довелось мне узнать, что в недавней истории моего Отечества была сугубо крестьянская война. Она зародилась одновременно с гражданской. Между 1918-20 годами находилась в её тени, отличаясь партизанщиной. Новые пугачёвцы, по ситуации, вступали в союз то с белыми против красных, то с красными против белых, то действовали самостоятельно, «на два фронта».
Сделать окончательный выбор в пользу старых порядков мешали получившие распространение в крестьянской среде (после слома 1000-летнего уклада жизни) настроения беспредельной вольницы, желанного безначалия. Да опасались, что ента буржуйская учредиловка вновь приведёт к земельному переделу в пользу бывших владельцев крупных усадеб.
А большевики отталкивали неумолимым принуждением к новому порядку, который начался для земледельческого народа промтоварным голодом, когда стали останавливаться или переходить на выпуск исключительно военной продукции заводы. При новой власти закрылся надёжный рынок сбыта продуктов сельского хозяйства, вконец обесценились деньги, даже настоящие во мнении народном «Катеньки» и «Петеньки» (*1) . Лживой бумажкой оказался «Декрет о мире»; вчерашним окопникам, уцелевшим на «ампиристической войне», вновь забривали лбы (по товарищу Троцкому). Но главной бедой крестьян, кормильцев страны, сущим Армагеддоном, стало разбойное опустошение их амбаров, с мордобоем и кровопусканием, лихими уполномоченными из голодных, но ничего полезного для пахаря уже не производящих городов.
Припрятанного хозяином и оставляемого ему зерна от щедрот товарищей едва хватало на прокорм семьи до нового урожая и засев малого поля. Уже весной 1919 года приняло серьёзный оборот организованное общинами вооружённое сопротивление правительственному грабежу крестьян в Брянской, Самарской, Симбирской, Ярославской, Смоленской, Вятской, Новгородской, Пензенской, Тверской, в ряде других губерний европейской части страны. С восставшими по-большевистски (чит. Историю Малюты Скуратова) расправлялись войска ВЧК с помощью тыловых красноармейцев.
Никакими «измами» изначально простонародье не руководствовалось. Между февралём и октябрём 1917 года практически вся помещичья земля (в том числе тучные волжские вотчины Бланков-Ульяновых) была перераспределена между хрестьянами. Поместья с библиотеками, роялями и венской мебелью активисты «передовых классов» сжигали, имущество «эксплуататоров» растаскивали, окромя бесовских зеркал, разбитых за ненадобностью в свободной теперь избяной жизни. Стал универсальным мандатом лозунг «грабь награбленное». «Человек с ружом» наделил себя правом присваивать всё то, что лежит не только плохо, но и «хорошо». Страх перед наказанием Господним исчез вместе с упразднением Бога. В русском мужике революция обострила смекалку: чем землю сохой ковырять, доходней сесть в засаду на большой дороге: красных ли обоз случится, белых ли – всё одно везут награбленное. А чё с ним делать? Тоже грабь – и вся недолга. И баба в хате, допущенная к грамоте и начитавшись Пушкина, перестанет подзуживать: дурачина ты, простофиля…
Кроме того, мечталось мужику о такой жизни, чтоб никто ему не указывал, ни приказывал, чтоб налоги если и платить, то по охотке, сколь не жалко. От белых господ такой лафы не дождёшься, это факт. Они, правда, и не сулят её. Честно говорят: земский сход решит, что с вами, лапотниками делать – зады вам свежей лозой отодрать для науки или каждого лапотника в барина с белыми ручками обратить. А большевики не скупятся: в обмен на хлеб и новобранцев щедро отсыпают в опустошаемые ими закрома обещания: вот подсобите нам с гегемоном добить контру, как в раю заживёте, товарищи вольные таперча землепашцы (по Учению, по Великому Учению бо’йбы классов).
Но ещё держался Врангель в Крыму, а российская жакерия начала принимать форму сугубо антибольшевистского вооружённого движения. Именно антибольшевистского, ибо Зелёное движение признавало «советы», но без коммунистов, страшась их непреклонного диктата, иногда с ними, только на равных правах с другими. Зелёные стояли против централизации и командно-административных методов руководства хозяйством, за свободу торговли, за владение землей и продуктами своего труда. Разумеется, для ленинцев это было в корне неприемлемо.
По жестокости с обеих сторон Зелёно-Красная война превзошла красно-белое братоубийство. Причина того – в классовой схожести столкнувшихся сторон, в которых там и там преобладала тёмная масса-стихия.
Понятия гражданского гуманизма прививаются школой и воспитанием в просвещённых семьях. Церковь вероучением Христа пробуждает чувства добрые в простонародных глубинах, лишённых должного светского образования. Революция освободила насельников бывшей империи от ответственности по старорежимным законам. Всяк получил естественное право действовать «по понятиям» целесообразности момента, как его понимали отдельные вожаки, комиссары, атаманы, военные командиры и гражданские администраторы, сельские сходы и советы. Гуманитарное образование стало чёрной меткой «нетрудового элемента». Зелёная масса-стихия, в основном, крестьянская (с разночинными попутчиками), была «освобождена» Великим Октябрём от необходимости не только следовать Заповедям Божьим, но и обычной человеческой морали. Русские люди, православные по обрядности и язычники во всём остальном, почуяли такую беспредельную волю, какой были лишены с времён Крещения Руси. И понеслось! Но тут нашла коса на камень.
Апологеты Великого Октября, бывает, допускают, что красный террор по накалу был равен белому, но никак не превосходил его. Такой одинаковости не могло быть по определению. Ибо одной из двух определяющих сил Белого движения и его душой стали представители просвещённого меньшинства – учителя, творческая интеллигенция, студенты, чиновники, вчерашние гимназисты, инженеры, мастера, квалифицированные рабочие, мещане, купеческие дети, реже крестьяне, в чьих домах чтили книгу и великодержавные традиции. Абсолютный мизер Белого движения составляли дворяне, так как мужская половина этого сословия полегла на фронтах Первой мировой войны. Они отличались самоотверженностью и подвижничеством. Как заметил В. Шамбаров (*2), только русский интеллигент Серебряного века культуры, воспитанный на идеалах служения народу, смог, забыв все личное, взвалить на себя крест возрождения России, идти на лишения и смерть за, казалось бы, абстрактное "торжество истинной свободы и права на Руси", а не за конкретный кусок хлеба, выдираемый из рта продотрядом.
В отличие от красных, боровшихся за придуманный их вождями ненормальный для человеческой природы порядок, просвещённая и совестливая Россия стояла за восстановление законности и порядка в любых формах, принятых в цивилизованном мире, как решит всероссийское земство по окончании войны. О возвращении монархии мечтали немногие. Разумеется, реальное общее озверение душ в течение почти трёхлетней Гражданской войны не миновало этих добровольцев (как правило, вольноопределяющихся), понятно, что в семье не без урода – всюду есть палачи по призванию. Но, в отличие от красных, которые возвели террор против непокорных их воли в революционный закон, белые прибегали к крайним мерам устрашения и наказания противников, тем более мирного населения, спонтанно, по ситуации, вопреки указам высшего командования даже в боевых условиях придерживаться законов Российской Империи. Если белому командованию практически невозможно было контролировать действия каждого подразделения офицерских соединений, то казачья вольница и вовсе не была им подконтрольна после того, как генералы и атаманы согласовывали свои действия на период операции. Казачество было второй, количественно большей силой Белого движения – самовольной и непредсказуемой в своих действиях. Именно им, по фактам, можно предъявить обвинения в белом терроре, как явлении, присущем этому движению.
Да и сил для «равноценного» (с красным) террора у белых не хватило бы, пожелай они достичь большевистских высот в этом специфическом деле, зачатом солдатами Кромвеля, разработанном якобинцами и доведённом до совершенства их «победителями-учениками» в России. На пике Первого (бело-красного) этапа Гражданской войны РККА насчитывала 5 миллионов штыков и сабель, в то время как суммарная численность белых войск на всех четырёх фронтах едва приближалась к 300 тысячам офицеров и нижних чинов (этих – мобилизованных принуждением и добровольцев из народа; чем ближе к концу, тем больше). И при таком соотношении сил в большинстве отдельных сражений белое абсолютное меньшинство побеждало два с половиной года, но вынуждено было отходить, маневрируя, теснимое превосходящими силами, которые имели возможность сменяться для отдыха и переформирования. Вот одна из причин поражения белых в войне 1918-20 годов. С большой натяжкой, изощрённо жонглируя свидетельствами мирных жителей, большевики смогли приписать офицерству и их подчинённым три сотни тысяч жертв «белого террора» (а включая разбитые носы и поротые шомполами зады – 500 000). Но как ни старались уменьшить результаты своего классового подхода к отказникам от новой счастливой жизни под знаменем Ленина, меньше одного миллиона 200 тысяч трупов у самых изобретательных статистов не получалось (*3).
В Крестьянской же войне против деспотизма большевиков, получившей размах в 1920-21 годах, белые участвовали отдельными уцелевшими представителями, местами как военные спецы и грамотные бойцы, возглавляя отдельные сугубо крестьянские по составу отряды. Командная верхушка Красной Армии тогда была представлена военспецами из «бывших», чаще принуждённых служить большевистской власти методами изощрённых устрашений (*4), чем искренних сторонников т. н. Советской власти; также военными «самородками»-гениями, инфицированными большевизмом, преимущественно из инородцев. Политическое ядро РККА конца «красно-белой гражданки», за редчайшим исключением, составляли выходцы из «эксплуататорских классов» - те нетерпеливые идейные реформаторы, которые в разгорячённых умах способны создавать «города солнц», а на практике лишь «разрушать до основания». В этом «полку» также доминировали выходцы из малых народов. Ярчайшим представителем их является В.И. Ульянов-Ленин. На четверть чуваш, на четверть еврей, на четверть немец и на четверть калмык (а в целом, как принято считать, русский), он через море крови, через горы трупов, сквозь немыслимые страдания, по руинам, вывел русский народ из рабства капитализма и привёл в НЭП – эдакий маленький домашний, сытый, уютный капитализмик (но свой, имени себя). Однако Красная армия была преимущественно русская, лишь на пятую часть латышская, эстонская, венгерская, немецкая, южнославянская, китайская и прочих экзотических языков. На три четверти крестьянская, мобилизованная, в основном, силком дьявольской энергией человека, которого иначе, как исчадием ада не назовёшь. К ней, к её методам ведения внутренней войны ещё вернемся. А пока заглянем к повстанцам.
Особое ожесточение деревни к концу первого этапа гражданки (в целом, красные против белых) имело основание. Смерды, пушечное мясо всех режимов, при большевиках таковыми и остались. Но, кроме налога кровью в пользу самозванно-народной власти, крестьянство отчислило ей под дулом комиссарского маузера неслыханную и при золотоордынском иге дань с полей. Нет, не Ленин придумал продразвёрстку - обязательную сдачу государству установленной части крестьянской продукции по твёрдым ценам. Такое решение, вызвавшее недовольный ропот прижимистых хозяев, утвердил ещё царь Николай во дни войны с германцами. Временное правительство пошло дальше: ввело хлебную монополию. А большевикам на прокорм себя и своей гигантской армии, митингующего пролетариата, на голодное существование городов потребовалась уже продовольственная диктатура.
Это обширная, отдельная тема. Ограничусь здесь общим. Летом 1918 года была создана вооружённая Продармия РСФСР, по своей природе антикрестьянская. Её отряды добывали зерно большой кровью с обеих сторон (в первый только месяц 4000 убитых), ибо вместе с «излишками» (на глазок уполномоченного) нередко изымался семенной фонд и дары земли, необходимые для пропитания семьи земледельца: картофель, мясо, яйца, буквально всё, что переваривал желудок народа, освобождённого после пушечного выстрела с «Авроры» не только от «цепей» буржуазии, но и от пищи. После подавления бунтов обираемых, крестьяне стали утаивать хлеб и сокращать посевные площади. Деревня возвращалась к натуральному хозяйству, возрождался промысел болотных руд. Ведь «гегемон и его партия, потащившая земледельческий мiръ неизвестно куда, кроме расписок и других бумажек, называемых деньгами на смех курам, практически ничего не могли дать деревне. И хотя по ликвидации последнего крупного очага Белого движения советская власть заменила в марте 1921 года продразвёрстку продналогом, последний оказался лишь менее грабительским. Цифры подтверждают это определение: продналог в 1921-22 годах составил две трети(!) добычи продуктового разбоя предыдущей пары лет. Налог не остановил первый в ХХ веке для России, «страны регулярного 1000-летнего голодания», катастрофический двухлетний голод (увы, не последний), начавшийся с осени 1920. Он назван «Голодом в Поволжье», однако география его оказалась много шире: юг Украины, Крым, Приуралье, Западная Сибирь, Казахстан; голодало около 30 миллионов человек, умерло от бескормицы – 5 000 000.
Кроме того, для простолюдина после революции не исчез, не уменьшился гнёт власти. Маленький человечек в России всегда был в полной зависимости от чиновника. Не имело значения, из какого сословия вышел человек в мундире. Замечено глазастой русской литературой: чем глубже в низах находились корни выслужившего чин коллежского регистратора, тем на большем расстоянии он старается держаться от простого народа, презирает его словом и делом.
Демобилизация Красной армии по окончании Гражданской войны высвободила тьму красных командиров невысоких рангов, которых надо было пристроить хоть на бугорках власти. Под них, как правило, малограмотных «активистов», начали создаваться должности и даже учрежденьица, вроде тех, что описал К. Паустовский в повести «Время больших ожиданий». Разумеется, заниматься реальным делом ставили специалистов из «бывших», но всякий сотрудник и проситель казённого заведения оказывался во власти героя Гражданской войны, нередко раненого в голову и чаще всего едва читающего по складам. В учреждениях, на промышленных предприятиях, в учебных заведениях, уцелевших после всероссийского погрома, та же картина: на высших постах – представители трудового народа, редко кто из них с полным школьным, мизер – с высшим образованием. Но весьма в себе уверенные – победители ведь! Словом, по некоторым источникам, после революции число чиновников удвоилось. И эту ораву предстояло кормить не торжествующим бездельникам, заседающим в «комбедах» беднейшего к’естьянства, а на каждом шагу унижаемым труженикам с оскорбительными (и опасными для них) кличками «кулаки, мироеды, богатеи».
Всё большее число истинных земледельцев считало себя преданными и обманутыми большевиками и втягивалось в яростную борьбу против них. А ленинцы в новой гражданской войне, теперь с простым народом, старались заметать все следы своих преступлений. Ведь на этот раз им противостоял не отживший «мир насилья, псов и палачей», а бывшие смерды, кондовая Россия, мiръ «голодных и рабов»-де (*5), который они, профессиональные революционеры-разрушители, подрядились у истории освободить по-ленински, т.е. переподчинить себе. С конца 1920 года эта «неизвестная война зелёных» (т.е. насельников земледельческого и лесного простора) против власти большевиков, взявших верх над Белым движением, охватила огромные территории от Карелии, через Белоруссию, Украину, Поволжье, Предкавказье, до Западной Сибири и казахских степей. Повторюсь: нередко командирами «зелёных» становились бывшие военные из разночинцев. Военспецы, как и раньше, использовались всеми сторонами. Однако абсолютное преобладание крестьян в повстанческой среде на миллионах квадратных вёрст, охваченных возмущением, свидетельствует о массовом, без принуждения, стихийном движении низов, вызванном внутренней политикой антинародного режима Ленина-Троцкого, в первую очередь людоедской продразвёрсткой и сменившим её тяжёлым продналогом.
Раздел 2
О «Малой» (Второй) гражданской войне, приговоренной к забвению идеологами победившей стороны, в советское время разрешалось писать лишь как о подавлении отдельных выступлений против народной власти «недобитых белобандитов и кулацкого отребья». Но в сибирской глубинке, где я родился, за толстыми избяными стенами табу нарушалось непосредственными свидетелями событий, и кое-что попадало в любопытные детские уши. Тем более, что упоминался мой незнаемый дед, нечаянно пострадавший от зелёных (это я уловил сразу – не от лихих людей иного политического окраса). Казалось бы, все мои симпатии должны быть на стороне красных, невольно отмстивших за поручика Никанора Сокурова, мастерового человека из Минусинска, добывшего офицерские погоны па германском фронте. Ан нет, истина дороже, как говаривал Аристотель.
Что такое советская власть, с её разрухой, реквизициями, продразвёрсткой, комбедами, красным террором, в полной мере чалдоны (коренные сибиряки) начали понимать только во дни расстрела Колчака. До этой казни, в течение полугода, большевиков за Уралом терпели как безвредных самозванцев, лапотников и фабричного сброда, предпочитавших бузить, лишь бы не трудиться в поле и у станка. Они кричали «вся земля – крестьянам!». Но здесь, где вставало Солнце, изначально земля принадлежала тем, кто пахал и сеял и собирал урожай. Притом, каждый желающий мог брать у целины столько десятин, сколько мог освоить. Трезвому, работящему «пролетариату» в голову не приходила мысль «владеть» заводами. Рабочий, настоящий рабочий (не заводская транзитная голытьба), думал о заработке. И умелым, не трясущимся от перепоя рукам вознаграждение выдавалось такое, чтобы быть сытым и прилично одетым, кормить детей, содержать большую семью с немощными стариками.
Но Сибирь почти три века заселялась вольным людом, сторонниками безначалия, бывшими каторжниками и ссыльными. Поэтому победа низов в столицах, в крупных городах по обе стороны Камня была воспринята в целом по Сибири как желательное избавление от всякого рода «законного начальства», налогов, принудительных работ. За эту «добавку к традиционной свободе» сибиряки прощали чрезмерно активным коммунистам, когда те совали куда не надо свои чужеземные (так полагали) длинные носы. Местный люд не вступал сначала в стычки с красногвардейскими отрядами, в которых чуть ли не каждый второй боец походил на монгола, на русском языке толком объясниться не мог, а комиссары, хоть и владели всем понятной речью сносно, выглядели чужаками, судя по «не нашим» лицам, по манере вести себя. Словом, нахлынула с запада и слилась с местными каторжниками-варнаками и люмпеном, непонятного происхождения, чужеродная орда, выступившая против царя и Бога за какой-то непонятный «тарнацанал». Добро, что беды от неё вначале не было, были лишь неудобства. Сибирские крестьяне как приняли безразлично эту ненастоящую власть из «кацапетии» (с самозваными царями, Лениным и Троцким), так и отнеслись к свержению её белыми. Да ещё местами помогли восставшим против большевиков городам и станциям вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали изгнать надоедливых говорунов, сулящих счастливую жизнь. Сибиряки, особенно два последних года фактического безвластия, на судьбу и так не жаловались.
Но если вначале при коротком правлении большевиков и здесь, и там по людным местам практически царила желанная для простонародья анархия, то Колчак начал на контролируемой им территории возрождать ту законность, без которой существование государства невозможно.
«Он начал взимать забытые налоги, провел мобилизацию… Её первая волна прошла более-менее успешно — она была зимой. А едва потеплело, мужики, прихватив ружьишки, подались в тайгу. Дезертиров ловила колчаковская милиция — действие рождало противодействие, насилие одной стороны порождало ответное, и шла, развиваясь, цепная реакция. Заслуги большевиков в рождении сибирской партизанщины не было. Она явилась следствием общего революционного разврата страны с февраля 1917 г.» (там же, см. *2).
«Общий революционный разврат страны». Запомним. Многое объясняет.
На той стадии Зелёного движения одни «зелёные» действовали как стихийные анархисты. Других можно было назвать «большевиками по понятиям» (в своём последнем романе я описал, по воспоминаниям земляков, один такой отряд, который воевал «за союз Ленина и Троцкого с Царём Михаилом Александровичем»). Третьи «зелёные партизаны» представляли собой разбойничьи ватаги, которые грабили и убивали всех, кто под руку попадался – состоятельных земледельцев (а это большинство сибирских крестьян), горожан, инородцев, сельских учителей и врачей, священников, коль отменённый Бог за них не заступался.
В условиях внутренней войны противоборствующим силам была присуща так называемая атаманщина. Выражалась она в дерзкой самостоятельности отдельных командиров, превышавших их права, согласно чину и должности, вплоть до невыполнения приказов сверху, выхода из-под контроля центрального командования. У красных таким вольным предводителем прославился бывший казачий военфельдшер Сорокин (да и легендарный Чапаев грешил атаманскими замашками). Самым известным представителем этой категории белых военачальников стали атаманы Семёнов и Калмыков, действительно кровавые.
При всей жёсткости адмиральского контроля избежать самовольных действий отдельных командиров белых подразделений не представлялось возможности. А они нередко были жестокими (к слову, взаимно) по отношению к населению, не желающему платить никакие налоги – ни хлебом, ни кровью. В этой обстановке большевики засылали в сибирскую глубинку своих эмиссаров с мешками поддельных николаевских ассигнаций (только им было доверие у народа). Ещё сильнее настраивали народ против Верховного Правителя порвавшие с ним эсеры. Адмирал, сторонник и практик законности, как мог, боролся против беззакония подчинённых ему командиров и чиновников, с бессудными расправами, реквизициями, телесными наказаниями. Но «законы Гражданской войны» брали верх над законами Российской империи, принятыми к действию на территориях, подконтрольных белым, но не исполняемыми. «Получалось, что Колчак принёс крестьянину одни напасти — налоги, мобилизацию, жутко приблизил войну, которой никогда не знала Сибирь, а взамен не дал ни спокойствия, ни законности, ни порядка» (там же, см.*2).
Так усиливались в простонародье антиколчаковские настроения, которые впоследствии советская литература и пропаганда возвели в такую степень Армагеддона, что даже потомки пострадавших от колчаковцев (и несправедливо, и за дело), употребляя эту «обвинительную» информацию, в отсутствие противоядия, лютуют в отношении одного из благороднейших сынов в истории Отечества. Верховному до сих пор приписывают преступления белых даже там, куда власть его и номинально не распространялась, где вызывающе самостоятельно действовали атаманы. К слову, относить их к белым следует с большой оговоркой. Например, кем был батька Махно? Белый или красный? И тот, и другой, И ни тот, ни другой. Вернее, зелёный. При штурме Перекопа он - боевой товарищ Фрунзе; потом, буквально сразу, подчинённые Нестору соединения удостаиваются в красной прессе названия «бандитских шаек»… С кем поведёшься…
Но Колчак ушёл в прошлое, Красная Армия очищала Дальний Восток от семёновцев, как неожиданно для большевиков полыхнуло там, где они и не ждали. В самом начале 1921 года Сибирский крестьянский союз, в котором были сильны позиции эсеров, призвал земляков к восстанию против победителей неудачливого адмирала. Легко поднялись земледельцы пяти губерний - Омской, Тюменской, Оренбургской, Челябинской, Екатеринбургской. И сразу тлевшие с 1918 года очаги народного отвержения грабительской власти красных разгорелись повсюду по южной дуге имперских окраин, на западе и северо-западе РСФСР. Коммунистов всюду стали загонять в укреплённые города, прижимать к железным дорогам под защиту бронепоездов. Время крестьянских колебаний (к кому пристать, за чью спину схорониться) закончилось. Единственный грозный враг вольного землепашца определился. Серп против молота! Сарынь на кичку! (*5). Молчание века, предав официальному забвению имена героев сопротивления гнетущей силе, пощадило самых знаменитых предводителей людей сохи. Махно и Антонов в народной памяти столь же легендарны, как Стенька Разин и Емельян Пугачёв.
Продолжение – разделы 3 и 4 – следует.
ПРИМЕЧАНИЯ:
*1 - крупные купюры с изображением Петра I и Екатерины II.
*2 - Валерий Шамбаров. Белогвардейщина. М., ЭКСМО «Алгоритм», 2004.
*3 – статистические данные по Гражданской войне (в свободном доступе).
*4 – самый «мягкий» метод принуждения: лишение пайка (угроза голодной смерти близких); как предотвращение измены, - взятие в заложники членов семей.
*5- боевой клич вольных людей – ушкуйников, казаков.
