ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
КОРЕНЕВЩИНО – АСТАПОВО:
ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СВЯТЫНИ
…Из памятной (оцифрованной) книги
«Астапово: общечеловеческие святыни»
Портал Липецких муниципальных публичных библиотек...
oldsite.liplib.ru/page.php?97
……………………………………………………………………..
Из дневников Л.Н. Толстого:
1854, 8 июля. …Открыл я нынче ещё поэтическую вещь в Лермонтове и Пушкине…
1854, 9 июля. …В Пушкине же меня поразили «Цыгане», которых я не понимал до сих пор…
1856, 3 июня (Ясная Поляна). …Прочёл «Дон-Жуана» Пушкина. Восхитительно. Правда и сила, мною никогда не предвиденная в Пушкине.
1856, 9 июня. … Читаю биографию Пушкина с наслаждением…
1857, 4 января. …Статья о Пушкине – чудо. Я только теперь понял Пушкина…
«…слышим мы в печальной тризне
Дыханье светлых именин…»
…Он жив! У всех душа нетленна,
Но он особенно живёт!
Благоговейно и блаженно
Вкушаем вечный жизни мёд.
Пленительны и полнозвучны,
Текут родимые слова…
Как наши выдумки докучны,
И новизна как не нова!
Но в совершенства хладный камень
Его черты нельзя замкнуть:
Бежит, горя, летучий пламень,
Взволнованно вздымая грудь.
Он – жрец и он весёлый малый,
Пророк и страстный человек,
Но в смене чувства небывалой
К одной черте направлен бег.
Москва и лик Петра победный,
Деревня, Моцарт и Жуан,
И мрачный Германн, Всадник Медный,
И наше солнце, наш туман!
Романтик, классик, старый, новый?
Он – Пушкин, и бессмертен он!
К чему же школьные оковы
Тому, кто сам себе закон?
Из стран, откуда нет возврата,
Через года он бросил мост;
И если в нём признаем брата,
Он не обидится: он – прост,
И он живой. Живая шутка
Живит арапские уста,
И смех, и звон, и прибаутка
Влекут в бывалые места.
Так полон голос милой жизни,
Такою прелестью живим,
Что слышим мы в печальной тризне
Дыханье светлых именин.
М и х а и л К у з м и н.
«Пушкин». 1921.
Астаповские и «предастаповские»
письма Льва Николаевича Т о л с т о г о.
Завещания Л.Н.Толстого.
«…Письма – больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное…»
А. И. Г е р ц е н. Собр. соч.,
т.У111, с. 290.
Воспроизвести в альманахе отдельным блоком-циклом:
-Письмо Л.Н. Толстого - С.Л. Толстому и Т.Л. Сухотиной от 1 ноября 1910 года. А с т а п о в о.
- Письмо Л.Н. Толстого – В.Г. Черткову от 1 ноября 1910 года. А с т а п о в о.
- В.Г. Черткову от 31 октября 1910 года. Шамордино. 4-й час ночи.
-М.Н. Толстой и Е.В. Оболенской от 31 октября 1910 года. Шамордино.
-С.Л. Толстому и Т.Л. Сухотиной. 31 октября 1910 года. Шамордино. 4-ый час утра.
-С.А. Толстой от 30-31 октября 1910 года. Шамордино.
-В.Г. Черткову от 29 октября 1910 года. Оптина Пустынь.
-А.Л. Толстой от 29 октября 1910 года. Оптина Пустынь.
-А.Л. Толстой от 28 октября 1910 года. Козельск.
- А.Л. Толстой от 28 октября. Щекино. 6 часов утра.
-С.А. Толстой от 28 октября 1910 года. Ясная Поляна.
-В.Г. Черткову от 26 октября 1910 года. Ясная Поляна.
- М.П. Новикову от 24 октября 1910 года. Ясная Поляна.
**********************
Тексты завещаний Л.Н. Толстого:
- Завещание
- Завещание
- Объяснительная записка Л.Н. Толстого к завещанию от 1 ноября
- Завещание.
- Объяснительная записка к завещанию.
Явление Александра Пушкина
и Льва Толстого России.
…Её назвали Марией – в честь бабушки (жившей некогда в Кореневщине под «бывшим городом Добрым»)…
В начале 1868 года Мария Александровна Гартунг (Пушкина) познакомилась с Л.Н. Толстым. Свояченица Толстого Т.А. Кузьминская вспоминала об их встрече в доме генерала А.А. Тулубьева в Туле:
«Дверь из передней отворилась, и вошла незнакомая дама в черном кружевном платье.Её лёгкая походка легко несла её довольно полную, но прямую и изящную фигуру.
Меня познакомили с ней. Лев Николаевич ещё сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал её.
- Кто это? – спросил он, подходя ко мне.
- M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.
- Да-а, - протянул он, - теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у неё арабские завитки на затылке. Удивительно породистые.
Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около неё; разговора их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью, Он сам признавал это».
В черновом варианте романа «Анна Каренина» главная генроиня носит фамилию…
П у ш к и н а.
Одно из последних писем Льва Николаевича Толстого ( И.И. Горбунову-Посадову; 24 октября
упоминаемых Толстым авторов. Письма его включают в свою психологически-информативную «ткань» метафоры, афористику из пушкинских «Бориса Годунова», «Воспоминания», «Выстрела», «Демона», «Евгения Онегина», «Египетских ночей», «Каменного гостя», «Капитанской дочки», «Повестей Белкина», «Мадоны», «Наполеона», «Цыган».
В письме писателю-беллетристу из крестьян В.И. Савихину (Иванову) от 19 января
В ХХ век русская литература (и русская культура) вошла с именем Пушкина, столь дорогим именем века минувшего. Пушкинское «присутствие» ощутимо в художественном развитии России всех этапов её исторического пути. Во всё ужесточавшейся идейной и эстетической полемике разных литературно-общественных эпох делались попытки «заслонить» великое имя другими именами. Из лагеря «чистого искусства» убеждали, что к «зырянам Пушкин не придёт». Живая реальность, развитие общественного движения, рост самосознания людей из народных низов опрокинули реакционные, консервативные, коньюнктурные домыслы. И.С. Соколов-Микитов заметил, что творчество многих самобытных мастеров словесно-художественной пластики «вытекает из пушкинского чистейшего родника». Пушкин пришёл к читателю-демократу, пришёл к «мужику», как пришли к нему Лермонтов и Гоголь, Толстой и Тургенев, Лесков и Чехов. Юные разночинцы постигают «мучительную прелесть Пушкина» (Левитов). Н.Тан (В.Богораз), поэтически суммируя отношение современников к великому поэту, подмечал, как «рождается отклик» музе Пушкина в «рабочей казарме», «мужицкой избе», как «открывается вход» гениальному слову «под эти соломой повитые крыши».
* * *
Из дневников Л.Н. Толстого:
1854, 8 июля. …Открыл я нынче ещё поэтическую вещь в Лермонтове и Пушкине…
1854, 9 июля. …В Пушкине же меня поразили «Цыгане», которых я не понимал до сих пор…
1856, 3 июня (Ясная Поляна). …Прочёл «Дон-Жуана» Пушкина. Восхитительно. Правда и сила, мною никогда не предвиденная в Пушкине.
1856, 9 июня. … Читаю биографию Пушкина с наслаждением…
1857, 4 января. …Статья о Пушкине – чудо. Я только теперь понял Пушкина…
…Бессмертен Пушкин… Бессмертна пушкинская муза… Через века – к звёздам, к сердцу человеческому…
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит –
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык…
Пушкин!.. Пушкин всегда и сегодня… Из сокровенных, родниковой чистоты, святой детской незамутнённости, из самых интимных глубин памяти вызревает, высвечивается: румяной зарёю покрылся восток, у лукоморья дуб зелёный, пленительная сладость русского слова, самосознание, самоопределение под небом голубым страны своей родной.
Пушкинское озарение, причастие, приобщение к пушкинскому образу, пушкинскому слову, пушкинской метафоре: редеет облаков летучая гряда, наперсница волшебной старины, надедой сладостной младенческой дыша, в крови горит огонь желанья, я помню чудное мгновенье…
Художественный мир Пушкина… Нравственно-духовный мир пушкинской поэзии… Таинственный полумрак Чудова монастыря. Мудрый Пимен вдохновенно творит заключительное духовное сказание, недаром стольких лет свидетелем Господь его поставил и книжному искусству вразумил.
…Гордость старого Кочубея, его прекрасная дочь Мария («Как тополь киевских высот, Она стройна. Её движенья То лебедя пустынных вод Напоминают плавный ход, То лани быстрые стремленья»). «Бахчисарайский фонтан», «Цыгане», «Медный всадник», «Русалка», «Пиковая дама», «Капитанская дочка»…
И – величайшее поэтическое философско-психологическое прозрение пушкинского «Пророка». Духовное прозрение Поэта («И внял я неба содроганье, И горний ангелов полёт, И гад морских подземный ход, И дольней лозы прозябанье»). Шестикрылый серафим утолил духовную жажду Поэта:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
…Память о Поэте. Венки Пушкину. «Тропы» к Пушкину: московские, рязанские, тамбовские, липецкие, воронежские, тульские, калужские, тверские, петербургские, псковские… Сливаясь с тропами Михайловского, Захарова, Болдина, всея Руси, тропы эти ведут к чистейшему роднику Поэзии, великой Красоты, великого Добра. Убеждаешься в правоте Николая Васильевича Гоголя, его пророческих, провидческих мыслей: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла. Самая его жизнь совершенно русская».
Какой-то магической силой исполнены строки Василия Андреевича Жуковского 1837 года:
«Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе руки свои опустив. Голову тихо склоня, долго смотрел я над ним, один, смотря со вниманьем мертвецу прямо в глаза: были закрыты глаза. Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, что выражалось на нём, - в жизни такого мы не видали на этом
лице. Не горел вдохновенья пламень на нём; не сиял острый ум; нет! но какой-то мыслью, глубокой, высокою мыслью было объято оно: мнилося мне, что ему в миг предстояло как будто какое виденье, что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?..»
В голодный год…
Илья Ефимович Репин в мемуарном эссе «В голодный год» вспоминает, как он зимой 1892 года, во время народного бедствия, был у Льва Николаевича Толстого в Рязанской губернии, где тот «кормил голодающих в организованных им столовых». Снегу выпало тогда невероятно много. Заносы заметали все дороги и совершенно выглаживали всё, даже глубокие овраги. Район столовых Льва Николаевича раскинулся вёрст на тридцать, и яснополянец несколько раз в неделю объезжал их для проверки
и неотложной помощи.
- Не хотите ли прокатитьься со мною? – пригласил он гостя.
- Я, конечно, с удовольствием.
- Да… У вас городская шинель, этого мало, в поле продует, надо одеться потеплее. Не наденете ли мой тулуп?
Тулуп чёрной овчины, крытый синим полусукном, был так тяжел – не поднять, и Илья Ефимович решил остаться в своей шинели; попросил только ещё что-нибудь поддеть. А главное – валенки.
- Непременно наденьте валенки. Что, глубокие калоши? Нет, без валенок нельзя ехать, -вы увидите. У нас запасные есть.
И действительно, Репин потом будет доволен, что последовал совету Толстого и надел валенки.
День был тогда весьма морозный, градусов двадцать по Реомюру, при северном ветре, и светом солнца слепило глаза. В деревнях от заносов появились импровизированные горы; сильным морозом они были так скованы, что казались из белейшего мрамора с блестками. Дорога местами шла выше изб, и спуски к избам были вырыты в снегу, между белыми стенами. Совсем особый, необычный вид деревни.
Заезжали в два места. В одной большой избе во всю длину, и даже в сенях, стояли приготовленные столы, узкие, в две доски на подставках. Здесь кормилось много детей. Час еды ещё не наступил, но дети уже давно, уже с утра, ждали здесь обеда, околачиваясь на лавках, то в сенях и особенно на печи, где сидели один на другом.
Лев Николаевич принял отчёт от распорядительниц-хозяек, и путники поехали дальше. В другом селе, пока туда добирались, нахлебники только встали из-за стола. Молились, благодарили и уходили не торопясь. И здесь - замечает Репин - больше подростки-дети. Взрослые как будто стыдились.
Некоторым семьям, оказывается, выдавали пайки, - заехали и к таким пайщикам. В одной избе художнику очень понравился свет. В маленьком оконце рефлексом от солнца на белом снегу свет производил прямо-таки рембрандтовский эффект.
Лев Николаевич довольно долго расспрашивал хозяйку о нуждах, о соседях. И, наконец, повернули назад, домой, но теперь уже другой дорогой. Место пошло гористое. Красиво. Вдали виднелся Дон. То с горы, то на гору. Сани при поворотах сильно раскатывались. Весело было. Но хотелось уже и домой вернуться; сидеть в санях надоело,
плечи и ноги устали.
Быстро неслись по блестяще-залосненой дороге. Лошадь, постоявшая и отдохнувшя в четырёх местах, бежала домой резво. Скрипели гужи, и ворковала дуга с оглоблями.
- Эх, мороз-морозец!..
Но вот на спуске с одного пригорка розвальни без подрезов очень сильно раскатились, сделали большой полукруг, завернули влево, тр-р-р! – и они с санями потянулись назад; вдруг глубоко провалились в овраг и потянули за собой лошадь; оглоблями подбивало её под ноги, она не могла удержаться на залоснённой горе, сдавалась за нами назад и провалилась наконец и сама между оглоблей глубже саней; только голова из хомута торчала вверх. Побилась, побилась, бедная, и улеглась спокойно… Мягко ей стало. В санях сидели уже по грудь в снегу.
Илья Ефимович решительно недоумевал, что же они будут делать. Сидеть и ждать, не проедут ли добрые люди и не вытащать ли их из снежного потопа?
Но Лев Николаевич быстро барахтается в снегу, снимает с себя свой пятипудовый тулуп, бросает его на снег по направлению к лошади и начинает обминать снег, чтобы добраться к ней.
- Прежде всего надо распрячь, - говорит он,- освободить от чересседельника и оглоблей, чтобы она могла выбраться на дорогу…
Северный ветер поднимал кругом них белое облако снежной пыли. На фоне голубого неба Лев Николаевич, барахтаясь в белом снегу, казался каким-то мифическим богом в облаках. Энергичное лицо его раскраснелось, широкая борода искрилась блестками седины и мороза. Как некий чародей, он двигался решительно и красиво. Скоро он был уже близ лошади. Тогда Репин, следуя примеру, начал пробираться к лошади с другой стороны по краю саней и по оглоблям, чтобы помогать. Вот где Илья Ефимович сказал «спасибо» своим валенкам! Что бы горожанин теперь делал в калошах? Они были бы полны снегу. Какое блаженство! Вот Илья Ефимович и у лошади.
Но с животным недалеко до беды: оно не понимает их добрых намерений. И, отдохнув, так вдруг рвётся и двигает ногами! Ушибёт, ногу сломает! Репин уже получил несколько чувствительных толчков от её подкованного копыта.
Лев же Николаевич уже размотал супонь, вынул дугу, бросил её в сани И. освободив лошадь от оглоблей, взял её за хвост и погнал к дороге, на кручу. Лошадь влезла на дорогу прыжками, и Лев Николаевич, не выпустив её хвоста из рук, уже стоял на дороге; он держал её в поводу, бросив спутнику вожжи (чтобы завязать ими оглобли саней и лошадью вытащить сани на дорогу).
Руки коченели от мороза и от непривычки. Трудно… Но, как загипнотизированному, Репину как-то всё удаётся: он всё понимает и всё делает правильно.
- Хо-ох, так вот как… - улыбается Лев Николаевич радостно.- Теперь, - говорит он,- мы спускается вон с той горы и поедем Доном. Я знаю, там дорога хорошая, и внизу по реке не наметает таких сугробов. А? Каково глубокий овраг. Ужас как намело. А вы мне хорошо помогали. Я замечаю: живописцы народ способный. Вот Ге – тоже, бывало, удивительно подвижный человек, необыкновенно находчив и ловок во всех таких делах. Ну что, вы не промёрзли? – смеётся он добрейшими глазами со слезинками от ветра и мороза.
По тихому Дону катили весело и бойко. Лошадь, полежав в овраге, отдохнула, да и дорога ровная по льду – кати! Только левую сторону неумолимо пробирает морозным ветром. Борода ямщика-ментора развевается по обеим сторонам, и спутники весело разговаривают о разных знакомых.
- Ну, так как же? А вы всё такой же малодаровитый труженик? Ха-ха! Художник без таланта? Ха! А мне это нравится, если вы действительно так думаете о себе. Искусство очень любите и никогда его не бросите?
- Да.
- Вот так!.. Как лошадка летит охотно… И по своим нравственным идеалам вы всё ещё язычник, не чуждый добродетели? Так, кажется, говорили вы? Этого мало, мало.
Вдруг Илья Ефимович с поразительной ясностью видит: впереди, в шагах в тридцати, полынью. Из глубины чёрной воды валит морозный пар. Он оглядывается
на Льва Николаевича, но тот совершенно спокойно правит разогнавшейся лошадкой. Репину кажется: они резво летят прямо в пропасть. Он - в ужасе…
С криком «боже мой!» он схватывает возницу за обе руки с вожжами, стараясь остановить.
Но где же удержать на лету! Лошадь скользит, и они, как в волшебной сказке, летят по пару над чёрной глубиной.
О счастье! Так зеркально в этом глубоком и тихом омуте замёрз Дон, а снежная пыль, несущаяся поверху, делает вид пара. Илья Ефимович точно проснулся от тяжёлого сна, и ему было так совестно…
