Авторский блог Владимир Карпец 21:00 23 декабря 2015

Великая ложь

исторически в России любая конституция была и остаётся способом "легального" низвержения Государства

В День Конституции, 12 декабря, то есть в очередную годовщину принятия «ельцинской конституции», в Москве прошли сопровождавшиеся незначительными «милицейскими накладками» выступления либеральной оппозиции в ея защиту, заставившие вспомнить о давнишних акциях советских диссидентов под лозунгами «Соблюдайте свою Конституцию!», в отличии от нынешнего, взаимно щадящего фарса заканчивавшиеся и посадками, и высылками… Но прошли годы, и Союз распался в точности по диссидентским лекалам (хотя подавляющее их большинство в самих событиях распада не участвовало – то ли к их человеческой чести, то ли по возрасту…). Распался, когда в стране стали: 1) реально соблюдать права человека; 2) «уважили» «ленинский принцип права наций на самоопределение вплоть до отделения».

Соблюдение Конституции разрушило СССР?

Так или иначе все те, кто сегодня, уже в совсем не советской (как бы сие ни радовало одних и приводило в отчаянье других) России требуют, помимо всего прочего, «истинного федерализма», ну, и, конечно, свержения «диктатуры» (хотя реально у нас всё что угодно, но не диктатура), точно следуют по схеме единожды уже пройденного и проверенного пути.

В области политико-правовой теории речь идёт не только о практике, но и об определённом мировоззрении, известном под названием «конституционализм». Согласно «Энциклопедии юриста», конституционализм – это «теория и практика организации государственной и общественной жизни в соответствии с конституцией… В точном смысле К. понимается только как политико-правовая теория и практика конституционного устройства, основанного на западных либерально-демократических ценностях, что подчёркивается обычно использованием выражения "западный К.".

Главным принципом (признаком) К. является не просто наличие конституции, а реальная связанность её нормами всех органов государственной власти. При этом К. является более широким понятием, чем конституционность (конституционная законность), предполагающая формальное соответствие нормативных актов и действий властей нормам конституции… В содержание К., помимо формального соблюдения К., входит ещё ряд начал, обеспечивающих реальное ограничение могущества государственной власти: разделение властей, система "сдержек и противовесов", демократический политический режим, многопартийность, идеологический плюрализм, естественные и неотъемлемые права личности».

Речь идёт не только и не столько о правовом (юридическом), сколько о чисто идеологическом явлении, кстати, жёстко противостоящем… именно нынешней Конституции РФ, жёстко запрещающей (ст. 13) установление какой-либо идеологии в качестве государственной.

«Конституционализм, как я его понимаю, основывается на нескольких элементах конституционного развития, – поясняет американский правовед А. Е. Д. Ховард. – Некоторые из них относятся к историческим событиям, как, например, принципы, связанные с английской Великой хартией вольностей или Венгерской золотой буллой. Другие расцвели в эпоху Просвещения, сформированные мышлением, базирующимся на естественных законах. Другие основываются на более современных событиях. Любое определение конституционализма включает в себя суждение об очевидных ценностях». Так всё же: cтрогость закона или «очевидные ценности»? К тому же: очевидные для кого? Что перед нами? Внутреннее противоречие из тех, которые именуются системными ошибками? Всё же, скорее, то, что К.П. Победоносцев в своей знаменитой работе «Великая ложь нашего времени» (1896) так и называет – «Великая ложь».

Ложь сопровождает «конституционную теорию» с самого ея начала. Начиная с того, что любые законы в истории она провозглашает прообразами современных конституций – от законов Солона и Клисфена в Афинах до Законов Сервия Туллия в Риме. Конституционную природу приписывают Статуту Великого Княжества Литовского 1529 года, Основному закону Сан-Марино 1699 года и т. д. В принципе сюда можно приписать всё что угодно, что и делается. Однако само слово «Конституция» появляется на Западе только в конце XVIII века.

Первой «конституцией» стала Конституция США, ратифицированная штатом Делавэр 7 декабря 1787 года. К первым писаным конституциям на Европейском континенте также относят Конституцию Речи Посполитой (принята 3 мая 1791 года) и Конституцию Франции (принята 3 сентября 1791 года). Все эти документы так или иначе связаны с тем, что марксисты называют «мировым революционным процессом». Само же слово «Конституция» впервые появляется в истории только в 1723 году. Это были так называемые Конституции Андерсона – основной документ английского масонства, поддержавшего тогда Ганноверскую династию (нынешние Виндзоры) против Дома Стюартов. Документ был опубликован так называемой Великой Ложей, осуществлявшей тогда мощную экспансию по всему миру, в том числе в Россию и Северную Америку. В 1732 году генерал Джеймс Оглеторп основал колонию Джорджия, а два года спустя стал магистром первой масонской ложи Джорджии. В Европе именно Великая Ложа оказала влияние на проповедовавшее конституционализм французское Просвещение.

Именно Конституции Андерсона впервые провозглашают наличие неких «общих принципов», которые потом станут основой и государственного, «внемасонского» конституционализма: «Если в древние времена масоны были обязаны исповедовать религию своей страны или нации, какой бы она ни была, то сегодня более целесообразно принадлежать к Религии, в которой все люди находят согласие, оставляя свои частные мнения при себе. Эта Религия означает, что надо быть добрым и правильным человеком, благородным и честным независимо от веры и убеждений».
Не должно быть, говорится в Конституциях, «ссор по поводу религии, или национальностей, или государственной политики, ибо мы принадлежим, как масоны, универсальной религии, упомянутой выше, мы принадлежим всем нациям, наречиям, родинам и языкам».

Британское хирамическое масонство, имевшее библейское происхождение, вытеснило более древние и для Средневековья легитимные формы «вольного каменщичества» («языческие» и герметические в недрах католицизма), такие, как «гульярдизм» и цеха строителей готических соборов. Как это произошло, подробно описано у Грасе д'Орсе в «Криптографических материалах» (сокр. рус. пер. – «Язык птиц. Тайная история Европы», 2009). С учётом исторической роли хирамического масонства во Французской и Американской революциях XVIII века и антимонархических революциях начала ХХ века в России, Германии и Австро-Венгрии идеи «конституционализма» не оставляют каких-либо разночтений в вопросе об их изначальном происхождении.

Но, допустим, дело не только и не столько в этом. С самого начала конституционализм ставит положение государства (любого) между желаемым и действительным, причём всегда обозначая цель в пользу желаемого. Желаемого кем? Теми, кто создал теорию конституционализма, кто разрабатывал и разрабатывает её – явно или тайно, кто монополизирует своё право на «суждение об очевидных ценностях».

Конституция есть постоянная борьба в обществе, возведение этой борьбы в закон.

Тот же самый К.П. Победоносцев в той же статье «Великая ложь нашего времени» писал: «Величайшее зло конституционного порядка состоит в образовании министерства на парламентских или партийных началах. Каждая политическая партия одержима стремлением захватить в свои руки правительственную власть, и к ней пробирается. Глава государства уступает политической партии, составляющей большинство в парламенте; в таком случае министерство образуется из членов этой партии и, ради удержания власти, начинает борьбу с оппозицией, которая усиливается низвергнуть его и вступить на его место… Вообще существенный мотив каждой партии – стоять за своих во что бы то ни стало, или из-за взаимного интереса, или просто в силу того стадного инстинкта, который побуждает людей разделяться на дружины и лезть в бой стена на стену. Очевидно, что согласие в мнениях имеет в этом случае очень слабое значение, а забота об общественном благе служит прикрытием вовсе чуждых ему побуждений и инстинктов. И это называется идеалом парламентского правления. Люди обманывают себя, думая, что оно служит обеспечением свободы. Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента, с той разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли; а в парламенте нет его, ибо здесь всё зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством; но как скоро при большинстве, составляемом под влиянием игры в партию, есть меньшинство, воля большинства не есть уже воля целого парламента: тем ещё менее можно признать её волею народа, здоровая масса коего не принимает никакого участия в игре партий и даже уклоняется от неё. Напротив того, именно нездоровая часть населения мало-помалу вводится в эту игру и ею развращается; ибо главный мотив этой игры есть стремление к власти и к наживе. Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемою на бумаге, параграфами и фразами конституции; начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашая свободу, равенство и братство – там, где нет уже места ни свободе, ни равенству. Такое состояние ведёт неотразимо к анархии, от которой общество спасается одной лишь диктатурой, то есть восстановлением единой воли и единой власти в правлении».

Здесь можно добавить лишь то, что диктатура, парламентом порождённая, к парламенту и возвращается – после смерти или свержения диктатора…

И гарантия против сего – лишь монархия, в идеале легитимная и наследственная, в крайнем случае – принципат с назначением преемника, в самом крайнем – принципат с назначением и последующим утверждением преемника через референдум или (в самом-самом крайнем) «выборы», которые всё равно никогда не будут «честными» (таковых не бывает), а, следовательно, будут содержать в себе в лучшем случае «системный сбой».

В связи с этим интересно обратиться к опыту русских консерваторов XIX века, некоторые из которых сомневались не то чтобы в законодательном, но даже и в теоретико-«идеологическом» содержании самодержавного строя.

«Стремление отдельных мыслителей разработать программу трансформации и модификации самодержавной власти в свете происходящей модернизации вызывало у Победоносцева возражение, – рассказывает известный исследователь консервативной политической мысли А.В. Репников. – Он был против попыток поиска «формулы» самодержавия даже в тех случаях, когда эти попытки исходили от близких ему по взглядам людей. В письме к И.С. Аксакову, написанном 23 июля – 4 августа 1874 года, Победоносцев прямо заявил о невозможности (и даже вредности) чёткого теоретического оформления самодержавия в России, поскольку «есть предметы, которые, – может быть, до некоторого времени, – поддаются только непосредственному сознанию и ощущению, но не поддаются строгому логическому анализу, не терпят искусственной конструкции. Всякая формула даёт им ложный вид и – прибавлю – даёт повод, с той или с другой стороны, – к задним мыслям и недоразумениям... Пробовал, помнится, покойный брат Конст[антин] Серг[еевич] делать конструкцию этой идеи; пробовал как-то Катков в прежнем «Русском вестнике», и всё выходило тяжело, неловко, неистинно. Есть, подлинно, явления, которые лучше не возводить в конструкцию формулы».

Напомним, что Московская Русь вообще избегала каких-либо чисто государственно-правовых формулировок, включая определения царской власти. На все же вопросы об опричнине Иоанн Грозный отвечал «Опричнины у нас нет». Это не только «сокрытие информации». Это было общенародным, общерусским видением государственности как таковой. Уже на закате монархической России В.В. Розанов в брошюре «О подразумеваемом смысле нашей монархии» (1912) писал: «Царь – именно страж горизонтов; хранитель целей, к которым идёт человек на земле; сберегатель закона в его принципе; – чистоты атмосферы, которою мы дышим, голубого неба, на которое смотрим и оно смотрит на нас и цветит каждое лицо собою. Он есть распорядитель соотношения всех вещей, но не созидатель, не рабочий, который трудится над которою-нибудь, к ущербу для других или без ущерба, но всегда – без ведения их общего соотношения. Мы сказали, что он – вне бюрократии; вне деталей управления, не сливается разумением и желанием ни с которою из них. По отношению к ним всем – он лишь оцениватель, отметающий одно, ускоряющий другое, указующий как цель – третье. Он – впереди управления, разыскивающий пути для него, но оставляющий в этом разысканном пути осматриваться избирать, где и как поставить ногу, – самим идущим… Мы хотим сказать, что революция при этой объясняемой нами полноте монархии – невозможна, и это по другим причинам, чем на какие мы указывали выше: там, мы говорили, мысль о ней ненавистна каждому, потому что в монархе он видит отражение собственного исторического значения и его лик для него священен; здесь – потому, что угол зрения у них один, чту нет более ничего, чту бы их сталкивало, – противопоставляло друг другу, заставляло бороться. Мне тем лучше, чем необъятнее его власть; это – не власть более опекуна надо мною, который может быть своекорыстен, и особенно может быть неприязнен ко всякому движению подсмотреть за его действием, предположением, намерением. Он – это я сам, но только могущественный; то же высматривает он, за тем же следит; та же у него боль как у меня; о том же тревога».

Между вот этим и «суждением об очевидных ценностях» – бездна, еяже не прейдеши. Против конституционализма восстаёт не только русское историческое чувство, не только собственно русская история, но изначально нерасчленённое, неотчуждённое сознание «большого человека», «Волотомона Волотомоновича»…

Он – это я сам.

Парадоксальным образом, когда собственно царская власть была низвергнута, всё то же самое начало повторяться - искажённо, вульгарно, несравнимо хуже, но – повторяться. И на краю советской эпохи, и сегодня – повторяться.

Мы продолжим наше рассуждение и увидим, что это именно так. И от этого зависят наши жизнь и смерть.

Краткий «суммарий» того, о чём нам придётся говорить:

Исторически в России любая конституция была и остаётся способом «легального» низвержения государства. «Манифест 17 октября создал юридические предпосылки для Февраля. «Сталинская» (на самом деле «бухаринская») Конституция была нейтрализована только сталинской же системой «партстроительства», но это не могло быть надолго. В конце 60–70-х годов «советские диссиденты» выступали под лозунгом «Соблюдайте свою Конституцию!». Полудемократическая Конституция 1977 года в конечном счёте разрушила сусловский «реальный социализм». Сегодня мы стоим перед той же реальностью. Конституционализм – орудие разрушения того, что политкорректно именуется «конституционным строем». Разгон либералов и даже возможная реальная борьба с ними на почве их «экономических» и даже «уголовных» преступлений не есть и не может быть решением проблемы в ея глубине. Когда организм разрушен метастазами, не может помочь даже операция. Это не призыв, а только и исключительно диагноз: да, рак на четвертой стадии.

1.0x