В истории моей жизни был период пребывания и своей доли участия в столичном высоком научном сообществе, где тон научной и общественной деятельности задавали научные авторитеты, заметно выделявшиеся из разношерстной толпы горожан не только особенностями выразительной ёмкосодержательной и логически построенной речи, но и свободной, достойной аристократичной манерой своего поведения. Эти качества, наряду с дорогой, но несколько небрежно носимой одеждой, позволяли почти безошибочно выделять ученого мужа из массы других людей, после пристального рассмотрения внешнего облика или короткого общения с таким индивидом.
Однако не всё вечно под луной. Пришло время девяностых годов – время смены приоритетов, время когда статус владельца уличной табачной палатки, в глазах обезумевшей от долларовой мечты обывателя, стал котироваться выше звания учёного мужа, даже профессора. Тогда, однажды, солнечным июльским летом, я ехал в привычную командировку в Москву в пригородной электричке и коротая время, отрываясь от чтения книги, оглядывал пассажиров полностью заполненного вагона. Все пассажиры были одеты в легкую летнюю одежду и эта разноцветная красивая одежда, освещённая ласкающими солнечными лучами, уводила мысли от наступившей черной смуты окружающей жизни и умиротворяющее действовала на сознание.
Я сидел близко от входной двери в вагон и когда, при подьезде к Москве, в вагон зашел новый человек, я сразу обратил на него своё внимание. Он был одет в безукоризненно чистый белый летний костюм с белым кепи, типа фуражки на голове. Слегка седоватая бородка узким клинышком и большой портфель в руке придавали ему чётко выраженный эпатажный вид профессора. Вот он настоящий московский профессор возвращающийся домой с подмосковной дачи. подумал я. Однако, через несколько секунд любования типичным профессором, я стал недоумеванно следить за его действиями. Гордо оглядевшись вокруг, мой профессор согнулся и выставив зад полез под ноги сидящих пассажиров и схватив пустую бутылку сунул её в свой портфель. Нагибаясь, заглядывая под сидения и выискивая бутылочную добычу, он уже осматривал последний ряд сидений когда стала происходить вторая серия действа.
Из открывшейся двери появилась уборщица вагонов с веником и сборником мусора в руках. Узрев откляченную задницу непрошенного похитителя её добычи, она со всех сил врезала по ней веником и с ругательствами погнала конкурента, посягнувшего на её территорию, вон из вагона, догоняя его и добавляя наказание ударами веника то по верхней, то по нижней части тела.
Сцена посрамления профессорской деятельности продолжалась не более минуты, но она сильно взбудоражила моё, дремавшее до того времени сознание.
Я укорял себя как никудышного физиономиста, тем более по знакомой научной среде. Мучил вопрос – кем являлся до перестройки общественных отношений этот выразительно противополярный театрально яркохудожественный, на самом деле трагический тип. Успокоила мысль о том, что в мегаполисе, как в паноптикуме, можно найти весь человеческий диапазон личностей по любым вариантам реальности и даже фантазии.
И всё же, в советское время интеллигенция не занималась сбором пустых бутылок по вагонам и помойкам. Бомжевание один из многих унизительных подарков капитализма российского образца, будь он пр…., ни дна ему ни покрышки.
