Бери, большой тут нет науки,
Бери, что можно только взять.
На что-ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать..
Подобно пьянству и невежеству, взяточничество тоже может быть с достаточным основанием причислено к «исконным началам», или «самобытным устоям». Уже в древней Руси население постоянно жалуется на то, что княжеские чиновники «мзду емлют», людей «грабят и продают»...
В Московском государстве взяточничество было повальное. «В Москве даром дело не делают», гласит пословица. Брали взятки местные правители - наместники, волостели, воеводы и их помощники, брали взятки и приказные дельцы - судьи, дьяки, подъячие... По словам Герберштейна, в начале XVI века все правосудие в Москве продажно, тогда господствовало мнение, что человек, больше давший, есть человек более богатый и знатный, а, следовательно, заслуживающий большего доверия, чем бедняк, не имеющий возможности дать взятку. Уличенного во взяточничестве подвергали телесному наказанию, причем на шею навязывали кошелек, или мех, или соленую рыбу, одним словом, ту вещь, которой он взял взятку. Но такие наказания не помогали. Угроза наказаниями заставляла лишь взяточников быть осторожнее. Для избежания подозрения просители вешали взятку к образу в доме взяточника или при христосовании всовывали деньги в руку вместе с красным яичком и т. п.
Справедливость однако требует сказать, что государи наши упорно и неуклонно боролись со взяточничеством, и расправа с должностными лицами, изобличенными в подкупе, была суровая. Любопытным образчиком такой расправы может служить один указ царя Алексея Михайловича, характерный также и в высшей степени интересный по своим мотивам и языку.
«Тишайший царь» не столько карает преступников, сколько усовестливает, стыдит их, указывает им на то, что они забыли веления совести и религии. Но приведем самый указ. Он напечатан в I т. Полицейских Собр. Зак., под № 154, и обращен к двум лицам:
«1654. Апреля - дня. Именный, сказанный перед разрядом князю Александру Крапоткину и дьяку Ивану Семенову.
Князь Александр Крапоткин! В нынешнем 1654 году по Государеву, Цареву и Великого Князя Алексея Михайловича всея Русси указу взяты в Москве в гостиную сотню Гороховляне, посадские люди и после того пожаловал Государь по челобитью тех Гороховлян, посадских людей, для их пожарного разоренья, в гостиную сотню имать их не велел, а ты, князь Александр, забыв страх Божий и Государево крестное Целованье и смертный час, взял с тех Гороховлян посулу 150 рублев, чтоб их к Москве в гостиную сотню не имать, а ведаешь сам закон християнский, что православным христианам так творить не достоит и за мздоимание обещана мука вечная, и ты то все забыл, для скверных своих прибытков, и Государской милостивой приказ ко всем, чтобы жить в правде и в целомудрии, бескорыстно и беспосульно, и за то твое многое воровство и посулы довелся ты смертной казни и Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайловичу по прошению сына своего благоверного царевича и Великого Князя Алексея Алексеевича пожаловал, на милость положил, смертью тебя казнить не велел, а велено тебя за твое многое воровство и за посулы учинить наказание бить кнутом по торгом и отдать за пристава, чтоб на то смотря, впредь иным таким ворам и бесстрашникам не повадно было воровать и посулы имать, да за ту же твою вину указал Государь отца твоего и братию твою, и тебя написать по Новугороду, да в Разрядное воровство Государь записать в книгу, что ты вор и посульник».
Взяточничество процветало и в XVIII в. Петр I вел энергичную борьбу с этим злом. В своих указах он угрожал взяточникам - «грабителям народа» жестокими карами. Эти кары приводились в исполнение. За взяточничество, например, быль предан смертной казни сибирский губернатор князь Гагарин, за взяточничество казнен был обер-фискал - Нестеров.. Но борьба была безуспешна. Как глубоко вошло в право русское взяточничество видно из следующих рассказов.
Слушая в сенате дело о взяточничестве и казнокрадстве, Петр I страшно рассердился и велел генерал-прокурору Ягужинскому написать такой указ: «если кто на столько возьмет, что можно купить веревку, то будет повешен». «Государь, - сказал на это Ягужинский, - неужели вы хотите остаться Императором без подданных и служителей? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой».
Обвиняли вo взяточничестве известного историка Татищева. Петр I спросил его, справедливо-ли это обвинение? Татищев отвечал: - «Я беру, но в этом ни перед Богом, ни перед Вашим Величеством не виновен». И после этого начал говорить, что судья не виноват, если решит дело, как следует, и получит за это благодарность, что вооружаться против этой благодарности вредно, потому что тогда в судьях уничтожится побуждение посвящать делам время сверх указанного и произойдет медленность, тяжкая для судящихся...
При преемниках Петра Великого положение дел нисколько не улучшилось, хотя со стороны правительства принято было не мало мер для поднятия нравственного развития чиновничества, увеличения его престижа. С этими целями, например, при Екатерине II был разрешен, между прочим, особый вопрос о предоставлении чиновникам права писать свое имя с «вичем». Прибавка к отчеству этой частицы в московской Руси считалась величайшей честью. По указу императрицы «для вящего служебного отличия» принято было за правило писать высшие гражданские чины до коллежского советника включительно с «вичем», надворных советников - «ов, ын», а всех прочих чиновников просто одними именами, без обозначения отчества. Но все эти «вичи» и «овы», «профосы» и надворные советники в своей сущности нисколько не изменялись по своим нравственным качествам не уступали подьячим старого времени.
Как говорит один указ императрицы Елисаветы Петровны, «ненасытная алчба корысти у чиновников дошла до того, что некоторые места, учреждаемые для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие - предводительством судей, а потворство и опущение - одобрением беззаконникам. В то время так же, как и в старое доброе время, когда процветало местничество, все внутреннее управление Poccии было в руках мелкого чиновничества, преимущественно всякого рода секретарей, которые, действуя из-за начальников, обходили разным способом и закон, заменяя его своим произволом. Им волей-неволей поблажали высшие чиновники, которые, впрочем, и сами не прочь были поживиться на счет управляемых подсудимых и расширить при каждом удобном случае границы своей личной власти.
По какому-то совершенно необъяснимому противоречию, несмотря на то, что всеми и каждым чувствовались, и нередко весьма ощутительно, все недостатки существовавшего чиновничества, последнее и само приобретало с каждым годом все больше и больше самоуверенности и других заставляло верить в свое громадное значение.
Екатерина II в своих указах жалуется на то, что подданные не находят суда скорого и справедливого), а наоборот «от нacилия и лихоимства или, лучше сказать, от самых грабежей во всеконечное разорение и нищенство приходят», что «взятки и мздоимство развращают правосудие и утесняют бедствующих». Что утеснение вследствие взяточничества было слишком велико, - видно из следующего предложения, сделанного в законодательной екатерининской комиссии: «О богоненавистном по делам лихоимств и проклятом лакомстве просить: не позволено ли будет во всех местах господ присутствующих, секретарей и приказных служителей обязать присягой, чтоб они ко взяткам не касались, виновного во взяточничестве, как бы мала взятка ни была, подвергать натуральной смертной казни».
В начале XIX века, особенно в царствование Николая I, по всем отраслям государственного управления преобладало канцелярское производство, а учрежденный взамен прежних коллегий министерства способствовали развитию особого типа петербургского чиновника, предрешавшего заглазно все местные потребности Poccии и способы их исполнения лишь канцелярским порядком. Доклады, отношения, циркуляры отрывали этих чиновников от жизни, отнимали у них всякую возможность обсуждать дела. Все торопились «очищать» их. Не исполнить дело, а очистить бумагу - стало главной задачей местной администрации. Министр был положительно не в силах уследить за работой бездны копошившихся очистителей и ему не оставалось ничего другого, как слепо положиться на маленьких чиновничков, совершенно самостоятельно решавших и очищавших дела. Недостаток этого механизма был подмечен самим наблюдательным императором Николаем I, который выразился однажды, что Poccией правит не император а столоначальник. Насколько делопроизводство того времени было громадно в запущено, показываете, например, отчет министра юстиции за 1842 год из которого видно, что во всех служебных местах империи числилось не очищенными 3.300,000 дел, которые были изложены, по меньшей мере, на 33 миллионах писанных листов.
При таком делопроизводстве возможны были всякого рода злоупотребления, которые в настоящее время кажутся нам чистыми сказками. В конце 20-х и начале 30-х годов, того же века, например, производилось одно громадное дело о некоем откупщике; это дело вели 15 специально для этого назначенных секретарей, не считая писцов; дело разрослось до ужасающих размеров, до нескольких тысяч листов. Один экстракт дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 тыс. листов. Велено было, наконец, все эти бумаги собрать и препроводить из Москвы в Петербург. Наняли несколько десятков подвод, нагрузили дело, отправили его в Петербург и оно все, до последняя листа, пропало без вести. Ни становой, ни исправник, не смотря на cтpoгий приказ Сената, не могли ничего разыскать: пропали листы, подводы и извозчики.
Процветает взяточничество и в XIX веке. Вот характеристика русского быта конца XIX века, сделанная знатоком, русской жизни А. П. Чеховым. В рассказе «Моя жизнь» сын архитектора Полознев говорит: «Во всем городе я не знал ни одного честного человека. Мой отец брал взятки и воображал, что это дают из уважения к его душевным качествам, гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба к своим учителям, и эти брали с них большие деньги, жена воинского начальника во время набора брала с рекрутов и даже позволяла угощать себя и раз в церкви никак не могла подняться с колен, так как была пьяна, во время набора брали и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мясные лавки и трактиры, в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по третьему разряду, благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост: в городской, мещанской, врачебной и во всех прочих управах каждому просителю кричали вслед: «благодарить надо», - и проситель возвращался, чтобы дать 30 - 40 копеек».
Возвратиться к «исконным началам», или «самобытным устоям» - политика современной власти, а может мы уже пришли?
