Бывают встречи как рубежи, они сотрясают устои, они меняют оптику — взгляд на происходящее, себя, историю. Такой стала встреча с Литературно-музыкальной студией народной культуры. 26 апреля студия дала концерт в Большом зале Центрального дома литераторов. В программе вечера: авторские или как они ещё называются, — бардовские песни, распевы на стихи Фета, Рубцова, Лермонтова, песни военных лет, песни из советских кинофильмов, а в завершение концерта — и публика тоже — с задором юности пели "Комсомольцы-добровольцы"… Гостем вечера был КСП МИФИ, один из фаворитов среди былых студенческих Клубов Самодеятельной Песни. Социокультурного феномена "застоя". И вот когда голоса профессуры МИФИ, уже благородно поседевшей, слились в унисон с хором Литературно-музыкальной студии народной культуры, то очевидными стали мессианские смыслы стремления русского человека к хоровому пению. Происходит таинство, выкликание и обретение из глубины веков России предвечной. России града Китежа с кисельными берегами и молочными реками и России Сергея Радонежского с малиновыми звонами колоколов, России эпохи СССР с покорением Космоса и ошеломляющими масштабами индустриализации и России… тихой грусти по чему-то неизбежно исчезающему, но до боли в сердце — родному. И моё неизъяснимо жгучее неприятие бардовской песни, приторность которой обволакивала эфир "Эха Москвы" 90‑х, отчасти — пошатнулось. И ещё парадоксальней стал тот факт, что в те же 90‑е, в годы диктата тоталитарного либерализма, Литературно-музыкальная студия народной культуры и образовалась в Москве. Сплотилась вокруг Александра Васина-Макарова, человека, сегодня можно смело сказать, судьбы легендарной.
"Это сообщество родилось неожиданно для меня, — цитирую Васина-Макарова, его предисловие к книге "Жизнь происходит". — Позвонил какой-то человек: "Александр Николаевич, я знаю, что вы не хотите никаких "мастерских" (этим термином "вольных каменщиков" барды обозначали группы обучаемых бардизму), но не могли бы вы иногда с нами встречаться"? Я действительно не раз отказывался от похожих предложений, а тут стало почему-то смешно… и я согласился. Группа инициаторов, поняв, что меня интересует пространство русской культуры, а не микрокняжество "бардовской песни", испарилась в два-три месяца, но за это время пришли люди, ждущие чего-то серьёзного. С ними студия из лирико-музыкальной стала и исторической, и педагогической, философской, психологической… издательской: нечто вроде народного университета".
Литературно-музыкальной студии народной культуры — 25 лет. Четверть века. Невольно вспомнишь: "Умом Россию не понять,/ Аршином общим не измерить". Сегодня студия являет собой живой пример "науки побеждать". Побеждать в необъявленной войне не на жизнь, а на смерть с русскими смыслами, с нивелированием культурно-исторического положения России на карте трескающегося по швам и проваливающегося в круги ада современного мира. "Русская песня — главная основа отечественной культуры" — статья Вадима Кожинова, одного из лидеров русского сопротивления, была написана после знакомства с Литературно-музыкальной студией. Другом студии был и великий русский математик и мыслитель Игорь Шафаревич. Не оставлял и не оставляет опеки над студией Лев Аннинский, влиятельный литературный критик. Возможно, каждый из них оказался для студии той символической фигурой, какой был в своё время Георгий Свиридов для художников, писателей-почвенников. Преемственность поколений. Волшебная нить русской истории.
Россия — величина лирическая.
В ретроспективе Литературно‑музыкальной студии народной культуры — издание сборников, антологии русской лирики, замечу, силами членов студии, вне всякой поддержки со стороны Министерства культуры; выступления в школах и больницах, в библиотеках, на ежегодных Блоковских днях поэзии… Поэты — академики, преподаватели вузов — читают свои стихи; хор, соло и ансамбли насыщают пространство пением, тем порывом подлинной интеллигенции к искусству, к просветительству, что так возвышает над буднями и примиряет с непостижимостью Идеалов. "Мы люди народного низа, — говорит о себе и о студии Васин-Макаров. — Мы всё делаем сами".
Россия — величина соборная.
И что, как ни народная песня, вбирает и выражает собой раскинутые по городам и весям России ростки культуры, грядущего русского Ренессанса. И что, как ни народная песня, славит и приближает его. Вот почему вокруг Литературно-музыкальной студии народной культуры образуются всё новые и новые круги из желающих пополнить её ряды, а вернее, стать членами семьи студии, а также — поклонников… Среди поклонников теперь и я. Знаете ли, не раз мне приходилось слышать "Марш славянки" и в концертах знаменитого Кубанского хора Виктора Захарченко, и в концертах дорогой моему сердцу Жанны Бичевской. И все те эмоции и чувства, что были схвачены Василием Верещагиным и воплощены в полотне "Скобелев над Шипкой", вне всяких сомнений, переполняли душу. 26 апреля в Большом зале Центрального дома литераторов я услышала "Марш славянки" от Литературно-музыкальной студии народной культуры. Возникло небывалое, быть может странное даже ощущение. Ощущение, что вот этот весь хор, вот эти все участники студии — учителя, врачи, лётчики гражданской авиации, учёные — и есть тот дивный несломленный отряд, что продолжает под барабанную дробь поход. Поход России к славе, к Пасхальному Воскресению.
Слово руководителю Литературно-музыкальной студии народной культуры Александру ВАСИНУ-МАКАРОВУ.
Я очень благодарен бардовской культуре — людям, среде. Я долгое время там варился, но… Вот есть классики авторской песни — Визбор, Окуджава, Ким. Но рядом с кем они — классики? Рядом с Пушкиным? XIX век по времени — позавчера, зато по накалу творчества, по "всамделишности", по влюблённости — ХХII век! Найдите сейчас человека, который превзойдёт Фета — да чёрта с два! Я сам издавал "Антологию русского лиризма XX века". Но не найти того, кого можно поставить рядом с Лермонтовым. Великая гора — Клюев, но не Лермонтов! Значителен Тарковский — но рядом с Фетом ему не стоять.
Бардовская песня — это маленькое княжество со своими героями. Но, ребята, вы что же, хотите отдельно жить от Есенина, от Лермонтова, от Исаковского, от русской народной песни? Без конца сидеть, мурлыкать под гитару, пусть даже прекрасного Булата, которого я очень люблю до сих пор. Жизнь его разбирать не будем — не моё дело, но раннего Окуджаву я до сих пор ценю.
И потом, "вчерашний день" ведь не в названии, не в цифре века. Ты свою эпоху не зацепил, и она прошла, и ты с ней пропал. Но когда человек некую золотую струну дёрнул, про которую знали наши пращуры и с которой будут наши внуки и правнуки жить… "Лежали лучи у наших ног…" — будет звучать всегда!
***
Вадим Кожинов назвал нас общиной, дружиной. Его супруга поименовала нас большой русской семьёй. Мне нравится слово "студия". Мы учимся. Чему? Жизни. Всегда — и сейчас, и двадцать лет назад. И стихи и песни — не эстетика, это жизнь.
У меня очень простые жизненные задачи. Я хочу до конца жизни смотреть с радостью и любовью в глаза моей жены. Я хочу, чтобы сын смотрел на меня и не видел ломаного мужика, который всю жизнь проболтался направо-налево и ничего не выудил.
Оказалось, что другие схожим образом мыслят — и двадцатилетние, и сорокалетние, и шестидесятилетние.
Ведь не так уж жизнь и изменилась. Нам это навязывают, лапшу на уши вешают, а мы доверяемся. Я в расцвете сил двенадцать лет ездил в Сибирь строить дома. Не деньги меня влекли. У меня шестой разряд плотничества, я им горжусь не меньше, чем своей гитарой. Зачем мне это было нужно? Я хочу быть мужиком в традиционном смысле слова. То, что я отец, — это ладно. Но если что-то случится, я дом построю, печку сложу, хлеб выращу, дитё научу. Я не пропаду, и те, кто мне доверятся, тоже не пропадут.
***
Как происходит выбор песен — не знаю. И определения здесь ничего не дадут. Даже если придумаю, напишу — будет отдавать мертвечиной. Мы поём, если всем участникам студии нравится. Если одному не нравится, то или он не будет петь, либо все остальные промолчат. Такой внутренний выбор безошибочен. Ни одной требухи мы на сцену не вынесли.
Тот же Анатолий Передреев так меня задел, я просто не мог уйти от его строк. И я не собирался петь Лермонтова или Блока. Они во мне начинали говорить, я становился почвой, из которой вырастала мелодия. Порой узнаю, что, оказывается, Васин слышит ту мелодию, которую имел в виду сам поэт. Так говорил Кожинов. Так считал Владимир Соколов, я успел застать его живым. Он в слезах ко мне подошёл: "Александр Николаевич, если бы я умел петь, я бы именно так спел свою "Тоску по Родине".
Как получается? Бог на душу положил. Другого ответа не знаю. Пою только то, что — не то чтобы понравилось, а потрясло, заразило, без чего я жить больше не могу. И сначала пою для себя, а потом оказывается, что это кому-то нужно.
***
До исполнения каких-то песен надо, что называется, дозреть. Сейчас мы поём "Священную войну", которую я немножечко поправил, на два-три слова. "Грядёт война народная", — поют мои простые люди, сами содрогаясь. "С предателями Родины…" — и нас все понимают, зал встаёт. Ведь не я слова меняю, жизнь меняет.
С этой песней мои родители на фронт уходили. Теперь я её пою. Должно было пройти время, чтобы возникла правда внутренняя, своеличная. Десять лет назад и не стал бы даже заикаться на эту тему. Важно было дойти до такого состояния, чтобы петь.
Было время, мы не могли петь потрясающую всенародную песню "Ой, туманы мои, растуманы". А как-то рванулись, попробовали — мать честная! Все стоят накалённые, от нас ветер идёт — живой, даже немножко опасный. Всё, значит, можем петь. Настоящая стихия. Я привык так жить. Да, сейчас любят — наметьте путь, лишнего движения не сделайте, ибо нерационально, нелогично и.т.д. Да пропади пропадом этот потребительский подход. Очень часто нечто получается, хотя никакой задачи и не ставилось. Просто делал то, без чего жить не можешь.
***
Я двадцать с лишним лет рожал музыку к фетовскому "Сияла ночь". У меня не получалась одна нота. Я боялся умереть и так и не услышать эту ноту. Я маялся, маялся, а потом: "Да вот же как надо! " И зазвучало, и пою её, и залы взлетают на тишайшем стихотворении. А там энергия такая прёт! Там столько любви! Прямое отрицание — ерунда. А вот когда ты говоришь по-настоящему "да", то твоё "да" кому-то говорит — "нет". И это настоящее "нет"!
***
Как можно жить в России и отделиться от этих великих, жизнью наполненных, сверхэнергетичных стихов! Чем вы будете жить? Телевизором, статьями о том, как мы плохо живём, как страна гибнет? Тьфу!
Я не живу в разгромленной стране, у меня нет ощущения, что Россия погибает. И не было в 1985-м году, и в 1991-м. Горечь — да, конечно! Но всё будет нормально с Россией. Я живу в огромной стране, с более чем тысячелетней историей, с потрясающими героями, которых никто не сможет опровергнуть. Потому что я их ношу в себе, потом будет носить мой сын, мои внуки и так далее. А популярное дерьмо смоет рано или поздно. То, что оно сейчас на поверхности, — так это закон, не тонет. Но из-за этого объявлять мою страну погибающей — ни за что!
***
Я скажу грустные вещи для многих. Специализация — свидетельство убожества. Ты не можешь объять жизнь, какой-то предмет или просто цветок и начинаешь его ощипывать, как из Новеллы Матвеевой: "Отчаянно стремясь понять по разложенью мир, только в целости доступный постиженью". Лучше не пойму пока, но от цельности не откажусь.
Разве можно Лермонтова разъять на поэзию и философию? Зачем мне один лепесток от прекрасной ромашки? Я хочу цветок целиком вдыхать. Ладно, то ромашка, а если это Пушкин, Достоевский, Лесков, Блок? "Специалисты" разобрали и растерзали гениев, их потрясающие жизни. Ну, разрубите человека на кусочки — разве это человек будет?!
Эти потрясающие мужики гораздо больше нам оставили, чем мы знаем. Как в обыденной жизни — в глаза легко бросается внешнее. Это важно и хорошо, не собираюсь его третировать, упаси Бог. Это и отражение внутреннего, но когда слишком много внешнего, про внутреннее большинство стало забывать. А я не забываю. И могу спеть настоящего Блока, которого блоковеды прозевали
***
Что мы делаем? В жизнь себя несём. Жизнь без русской культуры — это не жизнь. Она не всегда выделяется, не всегда себя ярко определяет, но она живёт. Вот я приезжаю в деревню. Днём работаю, вечером пою. Для себя. Кто-то приходит — мальчишечка, потом старушка. "А можно, мы послушаем?" — "Пожалуйста". Потихонечку переходит в концерт. Я не могу без этих песен. Но, оказывается, и люди тоже не могут. Просто некому было спеть вживую.
***
Ещё во времена трио "Надежда" на одном вечере разговорились с Николаем Сличенко. Он говорит: "Саша, ты пойми, зрителя надо брать за горло". До сих пор удивляюсь. За горло — зачем мне это нужно? Что, в зале враги сидят? Это мой народ сидит, люди моего народа. Я такой же, как они. Сцена — фигня, какой-то метр возвышения над полом. Если человек готов прислушаться, значит, ты молодец.
Это театр берёт за горло, а я не хочу. Стихотворения Афанасия Фета такие же твои, как и мои. Николай Рубцов — и мой, и ваш. Мне не нужно лицедейство. В студии его не то чтобы не должно быть — его просто быть не может. К нам приходили готовые актёры, и они не выдерживали. А зачем мне игра, зачем притворство? Люди придут на концерт, мы их обманывать будем? Поэтому в театре мне смешно и грустно. Зрение и слух — хорошие, постоянно вижу и слышу лишнее. Замечаю, как пудра осыпается. Или что актёры шушукаются, анекдоты рассказывают. Ну, и какой тут "Король Лир", где трагедия, где жизнь?
***
Когда начинается наш вечер, я никогда не знаю, как он закончится. Вот уже за портьеры устроители дёргают: "Двенадцатый час пошёл". А зал сидит, ещё просит. Люди же не из-за меня пришли. И я рад, что мы вместе ради одного и того же.
P.S. 9 мая Литературно-музыкальная студия народного творчества встанет в ряды Бессмертного полка, а потом, по традиции, в сквере Большого театра примет участие в народном гулянье. Запасаемся песенником военных лет и — не пропускаем! Вместе будем петь песни Победы.
