Авторский блог Сергей Сокуров 05:44 15 февраля 2019

Книги и картошка

5-я, последняя, повесть Белкина Эпохи Развитого Дефицита  

*

Дело было в самой читающей стране мира в годы наивысшего спроса на художественную литературу. Признание нас первым народом-книгочеем человечества, включая дописьменные племена Амазонки, усилилось вследствие нашего отставания в производстве телевизоров, говорят антисоветчики. Но я считаю главным движетелем масс к отживающей своё бумажной книге дефицит… не смейтесь… мебели в СССР. Да, да, всяких там «стенок» и прочих буржуазных сервантов, плюс раскладных диванов-кроватей вместо старых добрых коек казарменного образца. Зачав бурное жилое строительство в стране коммуналок, Хрущёв упустил из виду домашнюю обстановку. По табуреткам мы обогнали самые развитые страны, по раскладушкам догоняли Индонезию, а вот по сидениям со спинками, например, сильно отставали от Австрии с их венскими стульями; по шкафам - от Италии. О существовании шкафов-купе вообще не представляли, ибо жили в квартирах-купе. Большинство предметов мебели находилось чаще в мечтах простого советского человека, подобно холодильнику в списке очередности или японскому магнитофону за морем. Но наш изобретательный народ, не имея средств на персидские ковры, даже тканые в аулах близ Кизыл-Арвата, догадался прикрывать голые стены самоделками-стеллажами. Литература массового потребления в обычных книжных магазинах была доступна, дёшева. Притом, на домашних полках, между книгами, можно было ставить фотки в рамках, керамику всякую, хрусталь, если повезёт достать по карману; останутся места для витой свечки в подставке «под старину», ларчику, инкрустированному ракушкой с пляжей Евпатории, и т.д. Однако такую милую простоту вкусов скоро нарушил снобизм, свойственный нам, особенно выходцам из простонародья. Предметом особой гордости на открытых и закрытых полках, что приобретали всё более изысканные формы, становились редкие и подписные издания, незаслуженно забытые или в известное время запрещённые авторы, отдельные их отнесённые в список «вредных» произведения. Обычные вопросы и реплики новых собирателей книг, исполненные двойным смыслом: «У вас есть Бабель? А «Бесы»?.. Я имею ввиду Достоевского», «Вчера чудом приобрёл Андре Жида», «Поздравляю, а я – Кафку», «Ого! Отдаёте за Фейхтвангера? Добавлю двухтомник Хемингуэя», «Слышали, «Историю» Карамзина издают?», «Вроде бы и Бунина»… Все названные и другие подобные книги, изданные и сто лет назад, и недавно небольшими тиражами, в свободную продажу не поступали. В магазинах подписных изданий можно было надеяться на удачу при лотереи, в букинистических – на близкое знакомство с завмагом, небескорыстное. Здесь снаружи, шныряли «перехватчики», опытным глазом определяя идущих к букинистам с грузом. На охотников редкостей из толпы, ждущих нечаянной удачи, так же профессионально выскакивали добровольные помощники «органов». Поэтому деньги в руках не фигурировали, о них и не говорили, речь в этой среде шла исключительно об обмене книги на книгу, многотомник на многотомник; обменивались домашними адресами, телефонами. При каждой такой точке существовала мафиозная группка, опасная для ослушников её неписанного устава. Правда, немало было чистосердечных обменщиков книг, но ценное в их руках появлялось редко. Они раскладывали свой товар на разного рода подстилках в стихийных местах обмена, вблизи «книгарни» (местн. назв. кн. лавки), и честно обменивали свои книги по согласию, исходя из личного интереса. Как правило, это были книгочеи. Оптовые же скупщики, занимаясь перепродажей, тонким нюхом чуя цену товара, книг не читали. Но и у этой категории самой читающей в мире публики были домашние библиотеки, чтобы производить должное впечатление на зазываемых покупателей. Последние тоже не все чтили книгу, как объект поклонения. Для многих (если не для большинства) книжный том представлял собой престижную деталь отделки интерьера с интеллектуальным содержанием. Их созерцали, возвышая себя в собственных глазах, их трогали пальцами, листали, из них иногда вычитывали фразы, абзацы. И любовно ставили на место до следующего контакта. И в этом разливе мудрости, прекрасных остановившихся мгновений запечатлённых событий прошлого были книги, многотомные сочинения, которые редко кто, можно сказать, редчайше, раскрывали, вообще о них не думали, находясь подолгу рядом с ними. То были своеобразные, гигантские, словно египетские пирамиды, могильники-мавзолеи.

Об этом позже.

**

Утром жена напомнила дипломатично: «Картошки нет… Белкин решил поголодать? Ну-ну, лечись!». Я обрадовался возможности выйти в народ. Терпеть не могу эти субботние уборки квартиры, особенно растирание пасты по паркету лембергской работы. Схватил авоську, похожую на невод старика из «Золотой рыбки», и обрёл волю. Там только задумался, а куда направить стопы. В магазин или на рынок? Точка для бедных инженеров (то есть магазин госторговли) находилась неподалёку, а рынок – в четверти часа ходьбы. На мне затрапезная, не подходящая одёжка для выхода в свет. Но манило направление на колхозный рынок, ибо путь пролегал мимо заманчивого заведения под вывеской «Букыныстична кныга». Ничего из духовной пищи я не планировал приобрести, да и средствами не располагал. Но ведь приятно поглазеть на чужой пир, помечтать, представить себя обладателем какой-нибудь недоступной «Библиотечки приключений» в 20-и томах, упавшей на голову.

Переходя бульвар на виду толпы возле входа в букинистический рай, был мягко остановлен рукой сбоку.

***

- Простите, молодой человек… Вижу, вы интеллигент.

Я глянул в тёмное окно витрины и мысленно согласился, перевёл взгляд на вопросившего. Меня остановил низкорослый старичок, чистенький и благостный, сплошь седовласый; короткие усы ровно и высоко подравнены над верхней губой. Он продолжил:

- Вы что-то ищите. Понимаете, деликатное дело: у меня есть книги, много, в отличном состоянии, не раскрывал ещё. Хочу все сразу, можно с полками, отличные полки ручной работы, мастер из Вены.

- Любопытно, - прервал я в тон, - но боюсь, у меня не станет денег, и менять не на что, пока что библиотечка мизерная, э-э-э…

- Ян Францевич, - торопливо представился беленький, а вас?... Просто Белкин? Оригинально. Почему не Пушкин, хи-хи? Не извольте беспокоиться, Пу… Белкин. Я просто дарю. Обстоятельства торопят. Отойдёмте.

Мы расположились на свободной скамейке. Степень моего удивления освободила голову от проблемы картошки.

- Не понимаю, Ян Францевич, подарите библиотеке какой-нибудь, в конце концов сдайте на комиссию, есть ещё пункты приёмки макулатуры. Шутка.

Странный даритель замахал руками:

-Тоже скажете, макулатура! Оттуда сразу позвонят куда надо, под статью пойду. Видите ли, у меня литература очень специфическая. Там, где ей быть положено, везде есть – и в частных собраниях, и в учебных заведениях, и в… кабинетах. Комиссионкам принимать её запрещено, вывозить на свалку, сжигать - опасно.

-Религиозная, что ли?

Вроде того, даже больше… Знаете что, заглянем ко мне.

Дед Ян назвал улицу и дом.

- Так мы почти соседи, - вскочил я, заинтригованный. – Только мне по пути картошки надо купить, составьте компанию. Спасибо.

До рынка было ещё шагать, а магазин «Овощи» манил близкой вывеской. Двинулись туда. Слава Богу, очереди не было. Продавщица, вся в земле, будто работала на раскисшем поле, скучно на нас глянула, несколько женщин копошились в ящиках с картошкой, морковкой, капустой и прочими дарами колхозных полей, перебирая овощи, будто выискивая жемчужины среди них. Ян Францевич поморщился:

- Фу, какая гадость. Век такой гнили не видел. Да вы, милая барышня, грязь продаёте.

- Иди, чистюля, знаешь куда. А хочешь – выбирай, как другие. Я не запрещаю.

Мы с невольным попутчиком отошли к ящику, в котором, казалось, картофель был получше, а прилипшей к нему земли – поменьше, стали выбирать клубни, складывать в мою авоську. Из разговора выяснилось, что до выхода на пенсию мой помощник работал инструктором обкома партии по сельскому хозяйству. Я не удержался, чтобы не съязвить:

- Участвовали в битвах за урожай, значит? Так вот результат побед: одни калеки.

Бывший инструктор не стал возражать, вздохнул. Наконец вышли на улицу.

Ухоженная квартирка одинокого старика, в одну большую комнату с удобствами, представляла собой домашнюю библиотеку и музей старых вещей. Во всю длину глухой стены напротив окон тянулись изумительной выделки стеллажи красного дерева. На них рядами стояли сплошь многотомники, с виду – подарочные издания в добротных разноцветных переплётах, также отдельные тома столь же высокого качества. Касались ли их руки по выходе из машины? Разве что упаковщика. Первым бросилось в глаза: Ленин, Ленин, Ленин… Потом мелькнули Хрущёв, Брежнев… Потом фамилии на корешках вызывали в памяти зримые образы вечных, бессмертных членов Политбюро ЦК КПСС. Ах, вот оно что! Видимо, выражение моего лица было столь красноречивым, что хозяин квартиры и владелец этих богатств заторопился астматическим дыханием:

- Берите, берите, не пожалеете, отдаю вместе со стеллажами, оплачу доставку, рабочих. Понимаете, я переселяюсь в родную деревню, там негде, здесь освобождённую квартиру не примут с таким… наследством. Идеологически неприемлемо.

-Хорошо,- дал уговорить я себя, - разве что со стеллажами. Хороший мастер делал. Достойную память о себе оставил.

****

Дома жена перебрала картофелины – внутри гниль, чернота.

-Тебе чего подсунули, Белкин? Целый рубль на помойку.

-Не сердись, Богданочка, на этот рупь целковый я выгадал такое… Скоро увидишь.

К вечеру подвезли библиотеку Яна Францевича. Я предусмотрительно подговорил его распорядиться, чтобы грузчики вначале внесли и установили у свободной стены стеллажи. Пока размякшая моя Богдана ахала от восторга, стали вносить книги-девственницы и, под руководством старого коммуниста, расставлять по местам. Закрываю глаза и вижу:

Ленин, 20-томник, 1920-27 годов, его же второе и третье издания 30-томников, изданных в 1925-32 годах, затем 45 томов, отпечатанных в 1941-67 годах и,

наконец 55-томник 1958-66 годов, масса Ленинского вроссыпь. Кроме того, бессмертные сочинения Хрущёва и Брежнева, вождецов рангом меньшим.

Как бы придавая дополнительную ценность роскошным стеллажам, Ян Францевич подчеркнул, что последнее издание Гения Всего Человечества полное. Но в этом, вслед за издателями, мягко говоря, слукавил. В 55-томник, как доказывает историк Лавров, непосредственно изучавший наследство Ульянова-Ленина, не вошли документы, подтверждающие личность террориста мирового масштаба, серийного убийцы, запустившего государственный красный террор, изменника Родины и прочая и прочая, что заслуживает высшей меры наказания по трибуналу истории Отечества. Но нас с Богданой такие мелочи уже не интересовали. Мы были на седьмом небе от такого подарка. Теперь, имея такую «стенку», можно было продолжать зачатую библиотеку, методом прополки и подсадки.

В тот вечер и не вспоминали о гнилой картошке.

Прошло немало лет. Наша библиотека среди домашних стала завидной. Чтобы освобождать место для новых книг, пришлось избавляться от некоторых изданий, благо, перестройка либерализовала пункты приёма литературы. Но Ленина мы не трогали в прямом и переносном смысле, уж больно добротными, подарочными, были его издания. И вообще. Мало ли что могло случиться. Случились лихие 90-е. На картошку, съедобные плоды вольного крестьянского поля, стало не хватать средств. Стали распродавать библиотеку, кроме Ленинианы.. Этим кормились. Сейчас из страны, созданной Лениным под ником УССР, в пику ненавистным ему великороссам, каждый четвёртый уехал на заработки. Уехали и наши с Богданой дети. Мы, уже старики, сидя у опустевших полок прекрасной венской работы, почитываем произведения Ленина. Чай, остались представителями самого читающего народа в мире. А что ещё остаётся делать, когда нам приносят картошку к столу сердобольные соседи?

1.0x