Владимир Новиков, он же Владимир Журавль, – один из выдающихся поэтов нашего времени. Я знаю, как выстрадано и фальшиво эти слова могут прозвучать для многих. С этих первых строк меня могут упрекнуть в высокопарности, которая уже давно вышла из моды, поскольку из моды вышли такие предметы, о которых можно было бы говорить высоким слогом. Но открыв эту книгу, читатель неминуемо столкнется с такими предметами, которые потребуют себе адекватного языка. Поэтому не стану просить у читателя прощения за высокий штиль и повторюсь: да, Владимир Новиков один из самых знаковых и замечательных поэтов нашего времени.
Проницательный читатель, конечно же, сразу спросит меня, в чем заключается эта знаковость и замечательность? Во-первых, отвечу я, в том, что Журавль, оставаясь классическим русским поэтом (который, по классическому же определению, всегда «больше, чем поэт»), внес дух подлинной поэзии в рэп как жанр. (Да-да, проницательный читатель, Владимир Журавль читает рэп; группа его называется «Записки Неизвестного»). Эта встреча классической русской поэзии с современным жанром по имени рэп, конечно, состоялась бы рано или поздно и без Володи, однако ж именно в нем встретились русский рэпер и русский поэт, и встреча эта, несомненно, одна из важных Володиных заслуг.
Но ведь поэт – он всегда вбирает в себя современность. Содержание современности не может не интересовать его; и поэт, усваивая содержание, неминуемо под воздействием этого современного содержания усваивает и современную форму. Поэтому ничего удивительного нет, что русская поэзия заговорила через русский рэп.
Однако это, конечно же, не единственное, чем замечательна поэзия Журавля. Рэп – только форма. Рэп, как и поэзия, примечателен своим внутренним миром и его динамикой, его конфликтом, его направленностью. Поэтический мир Журавля – это мир, где непрестанно нужно разрешать проблему своего существования, где каждую секунду необходимо осознавать проблемность своего бытия, осознавать невыносимую русскость бытия.
Мне трудно рассуждать о поэзии Владимира. Моя задача, как философа, понять поэта; но эта задача осложнена тем, что это одновременно задача понять близкого друга. О друге-поэте сказать что-либо труднее, тем более когда тебе есть что сказать… -
В «Движении сердца» Владимир дает такую своеобразную кардиограмму, которая отображает только лишь одно движение. Как будто бы вся пульсация превратилась в один удар сердца, сосредоточенный, сжатый, твердый, затаивший в себе что-то…
Что таит в себе этот один удар сердца? И возможно ли по нему дать некий диагноз относительно всей работы сердца? И немаловажно – чье это сердце?
Сердце поэта, по определению, должно быть сердцем эпохи, и кода поэт измеряет свой пульс, то мы знаем, что он вместе с тем мерит пульс всей эпохи. И потому самые личные темы в поэзии становятся зловеще всеобщими. Космический масштаб приобретают темы любви и/или измены, а тема теодицеи становится темой глубоко личной. Сведение счетов с Богом, с любовью, с прошлым и его невозмутимостью, с поэтикой, с русской революцией, с русским бытом, русским бытием... – и всё это в одном лишь движении сердца!
С моей стороны было бы глупо пытаться расшифровать эту странную кардиограмму одного лишь движения сердца. Это, в конце концов, задумка автора. Впрочем, задумка вовсе не головная, эта задумка следует из самой жизни: поэт поставил руку на пульс и ощутил одно лишь движение сердца. Что это за движение все-таки? Последнее движение сердца перед смертью, после которого сердце остановится? Или это движение перед сердечным приступом? Или же это движение, после которого сердце забьется с новой силой, с новой энергией, с новой надеждой, болью, ожиданием?.. Это загадка. Загадка сердца поэта, загадка сердца эпохи, загадка нашего с вами общего потаённого, сокровенного человеческого сердца. Именно эту загадку, по завету Достоевского, необходимо непрестанно разгадывать, чтобы быть человеком. За эту загадку взялся Журавль, и вся книга, которую ты, читатель, держишь в руках, – это результат этого разгадывания. Ни из-за чего другого (и ни для чего другого) они больше не писалась. Точно так же она должна читаться.