В романе «Русский лес» Леонида Леонова есть такая фраза: «Лучшие сорта лжи готовятся из полуправды».
Только факты могут быть аргументами.
Те или иные антимонархические оценки событий и комментарии к ним, прочно закрепившиеся в советское время, появились на свет, как ни странно, много раньше – ещё в либеральные 60-ые – 80-ые годы 19-го столетия. Подкопы под Церковь и Монархию активно велись со многих сторон, и прежде всего – масонами и скроенными по европейским образцам революционерами всех видов и мастей.
В первую очередь атаки нацеливались на тех политиков, деятелей культуры и науки, кто составлял цвет русской нации, являлся её гордостью, а, с другой стороны, особенно «на заре туманной юности», увлекался либеральными или даже революционными идеями (и очень часто – именно в масонских структурах).
А.С. Пушкин не только не является исключением в перечне таких фигур, но едва ли не стоит в нём на первом месте. Да, и «придраться» легко есть к чему – членство в масонской ложе «Овидий», ранняя либерально-гражданская лирика, и в ещё большей степени – резкие эпиграммы из первоначального творчества, в том числе на Государя Императора, а также на весьма и весьма уважаемых и достойных людей, включая графа (впоследствии князя) М.С. Воронцова (1782-1856); академика, ректора Московского университета, родоначальника «скептической школы» в досоветской историографии М.Т. Каченовского (1775-1842); и даже – на его (пушкинского) кумира – историографа Н.М. Карамзина (1766-1826).
К сказанному придётся сделать всё же кое-какие пояснения, иначе что-то может так и остаться «висеть в воздухе»…
В частности, из масонской ложи Пушкин ушёл весьма скоро и добровольно, да и сама ложа распалась, а толстые тетради заседаний Пушкин использовал с обратной стороны под черновики… И граф Воронцов виноват не столько в том, что посылал Пушкина бороться с саранчой, а в том, что оказался в классическом «любовном треугольнике» - опальный поэт, сам граф и его жена – красавица Елизавета Ксаверьевна Воронцова (ур. Браницкая, 1792-1880). И как доносят нам архивы – интригантка не последней величины... В том смысле, что Пушкин был всего лишь отвлекающим манёвром от истинных направлений её высокодворянской страсти… Но приставим палец ко рту… Не нам, грешным…
Ситуация с конфликтом «Пушкин-Воронцов» вообще оказалась для многих современников большой неожиданностью. Те старшие пушкинские друзья, которые старались, чтобы поэт попал именно под начало тогдашнего генерал-губернатора Новороссии, рассчитывали как раз на их не только взаимопонимание, но и на их взаимосимпатии, потому что граф являлся одним из образованнейших и культурнейших людей своего времени, известным меценатом и коллекционером. К тому же он был крупной государственной фигурой, и доныне – Одесса, Кишинёв, Крым – многим ему обязаны! То тут, то там встречаются величественные следы деятельности и энтузиазма тогдашнего главы столь обширного и малоосвоенного края… И Алупкинский дворец, и крымское виноделие – это его реализованные инициативы… Достаточно сказать, что именно ему обязано своим созданием само черноморское пароходство… Но – потомкам от Пушкина на память о Воронцове осталось лишь «полу-милорд, полу-купец…»
Ох, не прав был Достоевский в своём «Пушкин наше всё»… Наше «всё» - это и Пушкин, и Воронцов, и Достоевский… Только так…
Живу и дышу гениями…
Какое счастье!
Читая некоторые статьи о Пушкине из капитального шеститомника полного (на тот момент времени: 1907-1915 гг.) издания его сочинений Брокгауза и Ефрона, я порой прихожу к мысли, что советская историческая школа и литературная критика во многих аспектах была куда как даже снисходительнее к поэту, чем предреволюционные либеральные историки и критики. Особенно это касается национально-патриотической лирики поэта (в частности, - «польский вопрос»). Да и попыток «накрутить» и запутать отдельные моменты взаимоотношений Императора Николая Первого и поэта, обстановки в семье Пушкина, пушкинских, якобы, журналистских неудач и издательских провалов – этих попыток у Фридриха Арнольда и Ильи Абрамовича предостаточно… И никогда в советской школе не относились с такой издёвкой к пушкинской дружбе с сильными мира его, в частности с графом П.Д. Киселёвым, как в статьях отдельных шибко либеральных «пушкинистов» рубежа XIX-XX вв.
Не является исключением и весьма важный эпизод с пушкинским камер-юнкерством… Вот о нём мы и поговорим…
Высочайшим повелением Николая Первого от 03.04.1826 г. при дворе устанавливалась квота в 12 камергеров и 36 камер-юнкеров. Это были придворные звания. При этом в империи на тот момент насчитывалось аж 394 (!) камер-юнкера.
Пушкин со времени прихода на службу в Коллегию министерства иностранных дел в 1817 году по окончании Лицея и до момента увольнения в лето 1826 г. имел чин X разряда – коллежского секретаря. В ноябре 1831 г. он был возвращён на государственную службу тем же чином, но уже через три недели повышен до чина титулярного советника – 9 класс. Через два года он получил придворное звание камер-юнкера, находясь в том же 9 классе. Так что получить, что называется «сходу», звание камергера Пушкин никак не мог. И, повторюсь, имея лишь 9 класс, он получил придворное звание, соотносимое с 5 классом! (И тогда, и сейчас, понятия «разряд» и «класс» при разговоре о Табели о рангах имеют равноправное хождение…)
В разное время был издан ряд высочайших указов, регламентирующих мундир и внешний вид камер-юнкера. Так, указом от 11 марта 1831 года камер-юнкерам наряду с не первыми чинами двора предписывалось «…иметь парадный мундир темно-зеленого сукна с красным суконным воротником и таковыми же обшлагами. Шитье золотое по узору, ныне существующему: на воротнике, обшлагах, карманных клапанах, под оными и на полах широкое, а по… фалдам узкое; по борту же на груди шитые бранденбуры; пуговицы золоченые с изображением Государственного герба». Указом от 30 марта 1837 года лицам, имеющим придворные звания, было запрещено носить усы и бороду. Запрет мотивировался тем, «что многие из состоящих в званиях камергеров и камер-юнкеров позволяют себе носить усы, кои присвоены только военным, и бороды в виде жидовских».
(Для тех, кто, как и я, не знал, что такое «бранденбуры» с удовольствием поясню – это двойные петли («восьмёркой») под, соответственно, двойные пуговицы, выполненные из шнура или позумента. Ну, а что такое «позумент» - он же «галун», - знает всякий: это золотая или серебряная тесьма или лента!)
Каково же в светском обществе было отношение к этим самым камер-юнкерам? По истории с Пушкиным (как нам её преподносили) выходило так, что камер-юнкерство - это лишь какая-то незначительная начальная ступенька, которую надо бы побыстрее проскочить. А так ли?
Писатель, сподвижник Н. А. Некрасова, и в своё время весьма видная в литературе и литературной критике фигура - И. И. Панаев вспоминал о своей службе с 1830 по 1844 г. чиновником Государственного казначейства и младшим помощником столоначальника в Министерстве народного просвещения: «Я решился вступить в штатскую службу, вопреки желаниям моих близких, которые утешались мыслию, что я буду камер-юнкером. Мне самому очень хотелось надеть золотой мундир. Я даже несколько раз видел себя во сне в этом мундире и в каких-то орденах и, просыпаясь, всякий раз был огорчен, что это только сон… Служба решительно не давалась мне, или лучше сказать, я никак не мог подчиниться ей. У меня не оказывалось ни малейшего честолюбия. Камер-юнкерство уже перестало занимать меня; но мои близкие всякий раз, когда производили в камер-юнкера сына или родственника их знакомых, с упреком говорили мне:
– NN сделан камер-юнкером. В каком восторге от этого его родители, и какой он прекрасный молодой человек, как он утешает их, как отзывается о нем начальство! Это примерный сын!
И за такими речами следовал обычно глубокий вздох».
Звание камер-юнкера носил сын министра народного просвещения – граф Алексей Сергеевич Уваров, основатель Московского археологического общества; герой одного из моих очерков, писатель – камер-юнкер граф Владимир Александрович Соллогуб; сын и внук героев другого моего очерка Н.Н. и Д.Н. Бантыш-Каменских – Николай Дмитриевич, чиновник по особым поручениям при гражданском губернаторе С.-Петербурга, так же носили это звание…
Что ж так не устроило Пушкина?
Итак, в конце декабря 1833 г. Пушкин был пожалован в камер-юнкеры, о чем писали через несколько дней фрейлина А. С. Шереметева и сам А. С. Пушкин. Поэт неожиданно узнал об этом на балу у графа Алексея Федоровича Орлова, будущего шефа жандармов (после А. X. Бенкендорфа с 1844 г.) и брата декабриста Михаила Орлова. В дневнике 1 января 1834 г. поэт лаконично и язвительно записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)… Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством? Доволен, потому что Государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, – а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставляли меня учиться французским вокабулам (вокабула - слово для заучивания при начальном обучении иностранным языкам – Г.П.) и арифметике».
Благодарить за пожалование Пушкин демонстративно не стал. 17 января 1834 г. Пушкин сделал в дневнике помету о встрече с царем на балу у Бобринских: «Гос. [ударь] мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его».
При дворе такое поведение сочли верхом неприличия. Придворный этикет был нарушен. 8 апреля 1834 г. А.С. Пушкин представлялся императрице Александре Федоровне. По свидетельству камер-фурьерского журнала отмечен прием в Золотой гостиной (после пожара в Малахитовом зале), где среди представлявшихся лиц через обер-камергера графа Ю.П. Литту по случаю производства в чины, звания и другим случаям девятнадцатым чиновником по списку значится: «Камер-юнкер Пушкин благод[арит] за пож[алование] в сие звание».
Однако на деле это представление прошло далеко не гладко. 8 апреля 1834 г. А.С. Пушкин записал в дневнике: «Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек 20. Брат Паскевича, Шереметев (В. А. Шереметев, орловский предводитель дворянства – Г.П.), Волховский, два Корфа, Вольховский – и другие. Царица подошла ко мне, смеясь: "Нет, это беспримерно! Я себе голову ломала, думая, какой Пушкин будет мне представлен. Оказывается, что это Вы… Как поживает ваша жена? Ее тетка (Е. И. Загряжская – Г.П.) в нетерпении увидеть ее в добром здравии, – дитя ее сердца, ее приемную дочь"… и перевернулась. Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36 (так в подлиннике – на франц. яз. – Г.П.)».
Судя по всему, императрица стремительно отошла от А. С. Пушкина, не дождавшись слов благодарности, (и, видимо, на них не рассчитывая), а реплика поэта в отношении Александры Федоровны – явный эвфемизм, который можно понимать двояко, в том числе и как издевку. Впрочем, по ряду свидетельств, в том числе и всезнающего П.В. Нащокина, Александра Федоровна действительно нравилась Пушкину. На поздравление великого князя Михаила по случаю пожалования в камер-юнкеры Пушкин отвечал, что «… до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Вероятно, осведомленный о реакции Пушкина, Николай I счел нужным обратиться к княгине Вере Вяземской со словами, которые предназначались для передачи поэту: «Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону свое назначение».
Но, по словам младшего брата поэта Льва Сергеевича Пушкина, Александр Сергеевич был взбешен. (И что мне, казалось бы, иметь против брата Льва… Но… его авторитет в делах старшего брата всегда был для меня под вопросом… Я противлюсь и буду противиться очень многим его замечаниям и буду противоречить его бесшабашному и безответственному мнению… А потому напомню читателю, в качестве «мелкой пакости с моей стороны», что, скорей всего, именно Лев Сергеевич является Автором столь широко известных порно-поэм, как «Утехи Императрицы» и «Лука Мудищев», которые пытались «навесить» и на А.С. Пушкина… По крайней мере, Барков их не писал… Дошедшие до нас подлинные стихи Баркова и поэтика этих поэм как раз эдак лет на пятьдесят-шестьдесят и разнятся во времени…
Дураком прикидываться не стану, и скажу, что всё это я и читал, и слушал в исполнении корифеев советской сцены, и что в литературном плане оба произведения – отменный пилотаж, и только они, собственно, и остались нам на «дорассмотрение» из всего того, что выходило из под пера просвещённого, но развращённого дворянского сословия, да и умудрившихся в грамматике представителей прочих классов… И в этом плане ничего другого русского и оригинального не было… Всё прочее - "Кузнецкий мост, и вечные французы…»
И моё глубоко частное мнение – всё это нужно предать забвению, и не кликушествовать о неких «спецификах» русской литературы, и просто не обращать на это внимание…
Грех он и есть грех…
Ну, поехали дальше…
Отставной штаб-ротмистр А.Н. Вульф, сосед Пушкина по Михайловскому, записал в дневнике 19 февраля 1834 г.: «… Поэта я нашел… сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева… Он говорит, что он возвращается к оппозиции». Тем не менее, 28 февраля Пушкин с супругой присутствовал на придворном балу в Зимнем в связи с Масленицей. 4 марта А.С. Пушкин снова возил Наталью Николаевну в Зимний. И что ж это за оппозиция?..
В принципе, пожалование камер-юнкером не могло быть слишком большой неожиданностью для Пушкина. Этот вопрос давно обсуждался в кругу его близких друзей. Еще в мае 1830 г. дочь М. И. Кутузова Элиза Хитрово, пользовавшаяся определённым влиянием при дворе, хлопотала о придворном чине для Пушкина, что обеспечило бы его более прочное положение в обществе. Тогда А.С. Пушкин вежливо поблагодарил Элизу за заботу. «С вашей стороны, – писал он Хитрово, – очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего… Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что я бы стал делать при дворе?» В марте 1834 г. Александр Сергеевич объяснял П.В. Нащокину: «…Конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моем чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть». Но дело явно было не в возрасте. Среди камер-юнкеров Николая I шестьдесят девять лиц были моложе, зато двадцать три – старше Пушкина. Вряд ли справедливо предположение, что поэт не пожелал воспользоваться покровительством А.X. Бенкендорфа, чтобы получить звание камергера - Николай I без чрезвычайных причин не пошел бы на нарушение субординации.
Но Пушкин был прав, понимая, что это пожалование вызовет насмешки в большом свете. В столице ходили слухи, что Пушкину дали звание камер-юнкера, чтобы «иметь повод приглашать ко двору его жену». Ни для кого не было секретом, что ухаживания императора за его женой стали приобретать все более откровенный характер. Впрочем, они никогда не выходили за рамки обыкновенного в то время флирта, характерного для Николая Павловича. Кроме того, это автоматически ограждало самое Н.Н. от преувеличенного внимания придворных дон-жуанов. И сам Николай I, ничего не скрывая и ничего не стесняясь (а стесняться было нечего!!), вспоминал, что часто встречался с ней в свете и искренно ее любил «как очень добрую женщину».
Да, в лето 1834 года Пушкин намеревался уединиться в деревне, чтобы сэкономить и поправить финансовые дела семьи. Теперь это стало затруднительно, так как перед Натальей Николаевной в возрасте 22 лет открылись двери Аничкова дворца, куда приглашался только избранный круг великосветского Петербурга. Ее мать, Надежда Осиповна, сообщила приятельнице в письме от 4 января 1834 г.: «…Александр назначен камер-юнкером, Натали в восторге, потому что это дает ей доступ ко двору. Пока она всякий день где-нибудь пляшет». Необходимо было соблюдать и правила придворного этикета. Проблема заключалась в том, что Пушкин пренебрегал не только служебными обязанностями (рассматривая их как синекуру), но и придворными обязанностями. Его раздражали придворные церемонии, в которых он должен был участвовать, и в его дневнике с этого времени чувствуется неприкрытая неприязнь ко двору.
В 1834 г. Пушкин чаще бывает на царских приемах и балах, но еще чаще манкирует их и нарушает этикет. (Вот он парадокс – бывает чаще и манкирует чаще! Тут и до Геккерена недалеко…)
В апреле 1834 г. Пушкин проигнорировал праздничные дни. Император поручил В.А. Жуковскому передать Пушкину свое неудовольствие по этому поводу. Одновременно обер-камергер граф Ю. П. Литта вызвал его к себе, чтобы «мыть голову». «Я догадался, – записал в дневнике А.С. Пушкин, – что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресенье».
В дневнике А.С. Пушкина от 16 апреля 1834 г. сохранилось свидетельство, что (по сведениям от В.А. Жуковского) Николай I был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров на обедне в вербное воскресенье. (Отметим для себя – т.е. на Пушкине в данном вопросе свет клином не сошёлся!) Граф Ю.П. Литта сокрушался тогда К.А. Нарышкину по поводу отсутствия многих камер-юнкеров, на что обратил внимание император: «Mais enfin il у a des regies fixes pour les chambellans et les gentilshommes de la chambre» («Но есть же определенные правила для камергеров и камер-юнкеров» – франц.). На это К.А. Нарышкин (известный шутник!) возразил: «Pardonnez moi, се n'est que pour les demoiselles d'honneurs» («Извините, это только для фрейлин» – франц.). (Эвфемизм на французском: «правила» и «регулы» (месячные) у фрейлин…)
Об этом же А.С. Пушкин писал и жене в письме от 17 апреля 1834 г.
Всё выше сказанное, казалось бы, - факты, и, значит, аргументы. Всё - Правда. Но… не вся! То бишь, - полуправда… И вот что любопытно – сама по себе она вроде бы и не ложь, и опровергнуть её нельзя (я ведь ничего не опровергаю не из дневников и писем поэта, не из дворцовых хронографов), но оставляя наблюдателю единственную лишь точку созерцания, она, в итоге, приводит к печальному результату – однобокости нашего понимания рассматриваемого вопроса… Сперва – к косозрению, потом – к косопониманию, а потом, к сожалению, и к косорукости…
Слава Богу, что руки у моих нынешних противников и коротки, и косоруки……
Я собираюсь добавить к вышесказанному не обратное сказанному, а лишь дополнительное и не противоположное вышесказанному по окраске. И будущих критиков и ниспровергателей я очень прошу обратить своё внимание именно на эту мою фразу…
Итак…
Во-первых, поле поздравления от брата Государя, (Вы, дорогой мой читатель, получали поздравления от брата Государя?) отношение Пушкина к своему камер-юнкерству, действительно, изменилось, а во-вторых… А во-вторых, Пушкин – тоже человек! И свидетели в своих мемуарах вспоминают и о том, как Пушкин бегал по всему Петербургу в поисках камер-юнкерского мундира, пока не был пошит его собственный, и как вполне искренне предлагал друзьям «обмыть» титул и т.д. Самую яркую картинку в этом плане оставил нам очень близкий к Пушкину человек – Сергей Александрович Соболевский. (Читайте о нём мой очерк на «Завтра» «Мой милый Соболевский…) Напомню, что многие хорошо знавшие поэта лица считали, что только С.А. Соболевский мог предотвратить дуэль Пушкина и Дантеса, как им уже были предупреждены до этого некоторые пушкинские вызовы… По крайней мере, известно, что Соболевскому удалось уладить ссору Пушкина с Ф.И. Толстым, а весной 1827 года предотвратить дуэль поэта с В.Д. Соломирским... Да, многие могут возразить, мол, одно дело обычные дворянские дуэли, а другое дело… Но тот, кто знает, что за фигура Ф.И. Толстой, прозванный «американец», тот, кто знает, что Фёдор Иванович - неумолимый, бесстрашный и успешный дуэлянт, тот поймёт, что уладить такой конфликт мог только, действительно, исключительный сам по себе человек…
Кстати, так и не удосужившись несколько лет назад, публикуя очерк о Соболевском, поинтересоваться о том, а кто же такой В.Д. Соломирский, я готов теперь исправить свою ошибку. Уладить конфликтную ситуацию с Соломирским было не мене сложно, чем с Толстым-«американцем»… Владимир Дмитриевич – поэт, путешественник, горноразработчик. И миллионер, в конце концов… Фигура не без амбиций… Но Соболевский как-то смог всё уладить…
Дружба Пушкина и Соболевского удивляла современников, она вызывала недоумение и зависть. Как в кривом зеркале отразился высший свет в личности Соболевского. За это его и не любили. Но за это же - за раблезианство и гротеск - обожал его Пушкин. Ни с кем другим поэт не был так откровенен! Их переписка - душа на бумаге! Александр Сергеевич посвящал своего друга в самые сокровенные (и здесь не разглашаемые!) тайны.
Так о чём же расскажет нам Соболевский?
При жизни Александра Сергеевича Соболевский посвятил ему несколько шуточных эпиграмм. И вот одна из них, посвященная получению Пушкиным звания камер-юнкера:
Здорово, новый камер-юнкер!
Уж как же ты теперь хорош:
И раззолочен ты, как клюнкер
И весел ты как медный грош!
Да… Не вяжется что-то… С одной стороны, мы видим Пушкина, чуть ли не оскорблённым, но, по крайней мере – унылым, а тут – «весел… как медный грош»… И об этом говорит его «лепший друг»…
Клюнкером (пояснение, опять-таки, для таких же безграмотных, как сам Автор) называлась позолоченная кисть или кисточка в обмундировании, в частности, гусаров и... лошадей. Кстати, эта эпиграмма, да и воспоминания других близких пушкинских знакомых, в частности, Н.М. Смирнова, передают нам отличное от советского хрестоматийного отношения поэта к этому назначению: возмущение, обида…Через год-другой Пушкин бы имел уже высокое придворное звание камергера (выше камергера при дворе были только непосредственные руководители царской администрации – министерства двора), как и его предшественник на этом поприще – Н.М. Карамзин…)
Где же правда?
Правда – в полноте, в совокупности, в сумме, а не в противопоставлении (или вовсе – в их вычёркивании) удобных данной точке зрения фактов – неудобным, Я уже имел возможность объяснять одному уважаемому (без ёрничества) оппоненту, что столь любимое им пушкинское стихотворение «Товарищ, верь, взойдёт она….» едва ли не масонский гимн со всей присущей масонству атрибутикой… А потому ещё раз посоветовал ему перечитывать для пользы души поздние пушкинские вещи, и в первую очередь – «Отцы пустынники, и жёны непорочны…» Ибо, в молитве Ефрема Сирина правды больше, чем во всей немецкой философии; и подлинного, вершинного Пушкина в строках его переложения древней молитвы больше, чем во всём скопе его дерзких и не всегда справедливых эпиграмм…
Ну, а в конце раскроем всё же секрет пушкинского недовольства… Поэт был бы почти также неудовлетворён и званием камергера, будь оно – поверх правил – ему пожаловано… Почему? Потому что Пушкин мечтал о другом…
Было в России такое звание – официальное – «историограф». Придумал его ещё Пётр Первый при создании Академии наук. Однако, звание это подразумевалось не столько как характеристика научного направления, а как звание придворное. То есть, историограф – это персона, допущенная к исключительным государственным тайнам и семейным секретам правящей Династии. Поэтому с полным правом можно употреблять в отношении такого человека определение «придворный историограф».
Однако, при Петре I подходящей кандидатуры так и не нашлось…
В 1747 году звание историографа было пожаловано знаменитому историку и путешественнику Фёдору Ивановичу (Герхарду Фридриху) Миллеру (1705-1783). Причём в Указе о его назначении прямо говорилось, что в обязанности историографа входит «высокий Её Императорского величества интерес… всячески наблюдать»!
Считается, что в 1767 году на этом ответственном и почётном посту утвердился известный историк, философ и публицист князь Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790). И действительно – потомок Рюриковичей с приходом на гражданскую службу занимал многие высокие должности в ряде комиссий и коллегий, в частности, в Комиссии по составлению нового Уложения (Свода юридических законов), он же по Указу Екатерины II разбирал бумаги Петра Первого, а в 1771 году получил звание герольдмейстера, и с тех пор отвечал за все дворянские дела в Российской Империи. В 1778 году он становится Президентом Камер-коллегии и круг его деятельности резко увеличивается за счёт того, что именно он теперь ведает всеми казёнными сборами в России… Был М.М. Щербатов и камергером (1773 г.), и действительным тайным советником (1786 г., выше – только Канцлер Российской Империи), и сенатором (1779 г.)… А вот факт его назначения «историографом» многие историки отрицают…
Но никто не может отрицать того факта, что Указом от 31 октября 1803 г. Император Александр I даровал звание историографа Н.М. Карамзину (1766-1826), тем самым оценив, неоценимые, честно говоря, заслуги Николая Михайловича по составлению многотомной Истории Государства Российского…
Кстати, после смерти Карамзина эта должность перешла в ведение созданного в том же 1826 году Министерства императорского двора.
А.С. Пушкин (да, полагаю, и мы с вами) весьма логично рассматривал себя в качестве «карамзинского наследника» при дворе Николая I, и во многом, он действительно и был при дворе Николая Павловича такой же фигурой как Карамзин при дворе Александра Павловича… Усомниться в этом может только тот, кто просто недооценивает исторические изыскания Пушкина, включая его поездки и экспедиции, работу в государственных и частных архивах, исследования об эпохе и личности Петра Первого и его сподвижников, в частности предка поэта – А.П. Ганнибала, о царствовании Бориса Годунова (вспомним: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!), наконец, о Крестьянской войне под предводительством Емельяна Пугачёва, подарившие нам и исторический труд и «Капитанскую дочку»…
Кроме того, существовала резолюция Государя Николая Павловича на прошении поэта с разрешением Пушкину «рыться в старых архивах». А такая резолюция стоит ой как дорого (для тех, кто понимает, сколько великихи опасных тайн для правящей династии таят в себе эти самые «старые архивы»!)
Так что, не камергерства желал и добивался для себя поэт, а столь важного и – главное – соответствующего истинному положению дел звания - звания Историографа!
Но Пушкин им так и не стал…
Не получили этого звания и претендовавшие на него впоследствии М.П. Погодин, С.М. Соловьёв, В.С. Иконников… Так что, Н.М. Карамзин по существу стал первым и последним реальным придворным историографом в Российской Империи…
Наталья Николаевна танцевала в Аничковом дворце, поэта теснил камер-юнкерский мундир, а возможное пожалование звания «Историограф» предупредил выстрел на Чёрной речке…
Пушкин – не икона… Но его Путь к Православию велик более, чем всё им созданное на этом пути… И важно, что Путь этот – и Пушкин это доказал - путь к Православию, доступен и русскому гению, и русскому простолюдину….
Говорил и говорю – отрицание полноты пушкинского наследия есть преступление перед русской культурой.
К великому сожалению – в наш либеральный век (а как выражается один из моих уважаемых оппонентов – век либерастов; хлёсткое, жутко обидное слово!) нынешние люди, мы с вами, имеем совсем не того Пушкина, каким он, в действительности, был…
