Всю минувшую неделю на центральных каналах в той или иной форме обсуждались события в Бирюлёво. "Сделайте хоть что-нибудь. Здесь страшно жить!" — этот отчаянный призыв местной жительницы прозвучал практически во всех эфирах. И почти все, принявшие участие в обсуждении проблем неконтролируемой миграции, сошлись во мнении, что в своих реакциях на эти проблемы власть опоздала. Беспомощно и жалко выглядел в передаче "Свобода и справедливость" на Первом председатель МГД В. Платонов, впрочем, как и другие чиновники, отметившиеся в эти дни на экране. "30 рынков закрыли!" — отрапортовал он. Но корень-то разве в рынках? Зачем зрителя держат за идиота? Ну, закрыли, теперь попробуй, купи деревенское яблочко или пучок зелени с подмосковной землицы, а количество мигрантов и связанных с ними вопросов не убавляется. Как кто-то сказал, давайте кормить турецких колхозников, покупая нитратную заваль в "ашанах"…
Но ведь так соблазнительно людям внушить, что с закрытием одной овощной базы наступит, наконец, межнациональное благоденствие. А то, что Россия без сплачивающей национальной идеологии, при отсутствии политики сбережения собственного народа все больше превращается в кормушку, дающую возможность хорошо пожить, в территорию враждующих коммерческих интересов, где простому труженику, русскому человеку, уже и дышать невмоготу, видимо, устраивает немалое число заинтересованных в таком положении вещей лиц. Об этом страстно и с горечью говорили в ток-шоу "Политика" А. Проханов, Вл. Бортко, Дм. Иванов. Но будет ли, наконец, услышан их голос во власти или она опять опоздает? Вопрос на сегодняшний день риторический…
Дискуссия между Л. Гозманом и А. Хинштейном в "Поединке" минувшей недели переросла тему выпуска: нужно ли возвращать памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь? В ходе дебатов обозначился каверзный вопрос: "делать жизнь с кого?", и было смешно наблюдать, как юлил Гозман, когда Соловьев предложил ему назвать поименно фигуры, на чьих примерах могло бы происходить гражданское становление личности молодого человека сегодня. В ответ прозвучало невнятное бормотание, вроде того, что некие ребята в провинции создают конкурентноспособные производства и куда-то там все это продают…
Непонятно, почему Гозман не рискнул назвать депутата-единомышленника, и, по всей видимости, большого ученого И. Пономарева, блистательно конвертировавшего свои бесценные знания, явленные в пятнадцатиминутных лекциях в Сколково, в 800 тыс. долларов США? Считай, Нобелевскую получил…
Разговор в тот вечер вновь продемонстрировал полную неспособность так называемого либерального крыла нашей интеллигенции на фактах оценивать как нашу историю, так и сегодняшний день. Не было от Л. Гозмана и его команды внятного объяснения, по какой причине произошла ужасающая социальная "порча" в 90-е годы и люди утратили смысл служения, почему в нашем обществе все меряется "баблом"? Зато зашкаливала ненависть к "Железному Феликсу". Неведомо Гозману и его команде, что, поборов детскую беспризорность, наведя порядок в правоохранительных органах молодой Советской республики, в течение 1924–26 годов Дзержинский занялся изучением хозяйства и экономики СССР и пытался изменить систему бюрократии, которая росла намного быстрее достижений в реальном секторе промышленности и сельского хозяйства. Он вступил в настоящий бой с бюрократами. В речи, которую Дзержинский произнёс в день смерти, он защищает мужика и предостерегает от подтасовок фактов о чрезмерных доходах крестьян, призывает "сократить волокиту, бумагомарание, поток документов, в котором мы тонем"… "Аппараты растут неслыханно, — говорил он. — Не должно быть лишних штатов, у каждого работника необходима чёткая ответственность… Мы страдаем организационным фетишизмом. Нам кажется, чтобы организовать какое-то дело, достаточно взять бумагу, сесть в свой кабинет и написать: "принять энергичные меры", "изыскать средства" и так далее.
Не правда ли, картина знакомая? И в ней ответ, почему в либерально-демократической тусовке Феликс ассоциируется только с чекистами. Воры и их идеологи умеют защищать себя, оберегаясь даже от мёртвых, но подлинных реформаторов.
Восхитил в передаче выползший из небытия небезызвестный Станкевич, с кем связано, в частности, самое омерзительное безвременье в истории нашей страны. Он взахлеб рассказывал, в какой радостной эйфории они пребывали, когда скидывали памятник Дзержинскому на Лубянке. И был это чистый, светлый народный порыв к свободе. Но, как свидетель и очевидец, скажу другое…
Пришли туда эти, в основном молодые, люди организованно. С одного раза скульптуру свалить не получилось и подогнанный по распоряжению московских властей (Музыкантского, Станкевича и прочих) кран накинул петлю на шею фигуре Дзержинского… Все это напоминало публичную казнь через повешение к восторгу дико орущей и беснующейся опьянённой (или пьяной?) толпы. А затем началось совсем непотребное: отделившаяся от гогочущей шоблы группа парней подошла к зданию КГБ, и они, расстегнув штаны, начали мочиться на его стену. Какой "чистый и светлый порыв", господа Станкевич и Гозман!
