И ВСТАВАЛ ЗА ОКНОМ МАСТОДОНТ
Мастодонт
И вставал в зареве ночного города над сбившимися в кучу пятиэтажками и девятиэтажками, тушей своею многоэтажный мастодонт. Тридцати ли, сорока ли этажный, поди посчитай, очерченный в ночи, как резким ударом хлыста световым поясом безопасности. Тревогой и беспокойным недоумением. В окне квартиры моего однокурсника, самого живущего на 8-ом этаже девятиэтажного дома, у которого я остановился переночевать.
Дорога
И так, я ехал на встречу с однокурсниками в Новосибирск. С которыми, ни много-ни мало, со дня его окончания не виделся 45 лет.
Так вышло, что за минувшие годы в городе, что называется находящимся под боком, и где прошла моя студенческая молодость, я был скоропалительно лишь пару раз. Раз — на совещании молодых литераторов Сибири, в городе, строительством метро, тогда поставленном вверх дном.
И еще раз — по делам редакционным.
Скорая пригородная электричка, резво вздымаясь в пространство морозного дня, несла меня к месту назначения.
За окнами вставала дорога.
В холодной изморози утреннего пейзажа тут и там тянулись в небо дымы печного отопления, как комментарий к мозолящему в телеящике глаз ящике слогану «Газ — сила Сибири!»
Когда-то силой Сибири прирастало могущество России, но от могущества остался пшик, а газ и все что сопутствует ему уже давно по другим трубам и тропкам убегает за бугор.
Мелькали тут и там придорожные строения потемкинских сооружений рынка, имитирующих прогресс и целеустремленность, за которыми далее вставала глыба вчерашней индустриальной мощи региона, когда-то созданной трудом, волею и напряжением сил народа, теперь пущенная под нож разорения и брало удивление — как это было возможно вздыбить все это? И мысль сверлила — сколько же эта власть советская, ныне много раз клятая и переклятая, понастроила. И как это большевики сумели в кратчайшие сроки столько понаворочать. А у других хватило ума и целеустремленности все это грохнуть.
Смотрело все это заброшенными корпусами с провалами окон.
Народ в вагоне, несмотря на раннее утро, деловито уткнувшись, и еще кажется не проснувшись, лупился и тыкал пальцами в смартфоны.
Что, пусть и не совсем отчетливо, но напоминало мне картинку толи какого-то очередного религиозного помешательства, толи цитатники Мао.
Мальчишка лет 10-11, сидевший напротив меня, оживленно и с радостной напористостью вел разговор со своим сверстником: «Я — скачал — эту — игру!» И дальше шел долгий и эмоциональный пересказ всего того, что этому счастью сюжетно и технически сопутствовало. И ничего другого в этом разговоре больше не было.
Рядом с ним сидела сестричка его лет шести, которая самозабвенно, пока ее сном не сморило, тоже тыкала пальчиками в мурло чуда прогресса, выхватив его из рук напротив сидевшей мамы. Рядом гордого облика молодая женщина в высоких сапогах ботфортах, царственно вздымая голову над приглаженностью окружения, деловито и важно обсуждала по телефону с кем-то тривиальные и разом запутанные подробности перевозки чего-то через границу Казахстана. Сегодня их, этих границ, вместе с различными уложениями и инструкциями на всякий случай жизни, как и тех, кто ко всему этому приставлен, но только не к производству, вон ныне сколько, скулы сводит от восхищения, развелось.
21 век глядел на меня, нет и сегодня, не утратившего способности удивляться, такими реалиями сегодняшнего дня.
Я смотрел на все это и размышлял о книге академика Окладникова, которую недавно перечитал.
Мои пути немного пересекались с этим известным человеком, когда он собирался осуществлять свой проект по созданию музея деревянного зодчества в Академгородке. В Сибири было очень много первоклассных образцом этого зодчества, с не менее первоклассной деревянной резьбой, которая уже в ту пору усиленно шла в утиль. А я ее много фотографировал и рисовал. Написал об этом для местной прессы несколько статей, иллюстрировав их своими фотографиями и рисунками. Осталась у меня от той поры переписка с ним.
Уже в ту пору эта застройка сметалась тут и там новой застройкой, и стоял вопрос о ее сохранении и изучении, а я, в ту пору студент экономического института (учился я в Новосибирском институте народного хозяйства) рисовал для института прикладной геодезии памятники армянской архитектуры. Правительство республики было озабочено сохранением этого богатства, у института был от него заказ. И я по результатам полевых замеров делал для них на планшетах архитектурные рисунки этих памятников. Вплоть до рисунков надгробных каменных крестов. Студенты подрабатывали где кто как мог. Кто пожарниками, кто сторожами. Я рисовал памятники архитектуры.
А я, глядя на заснеженные пространства, дыбившиеся в дрожащем окне электрички, на заиндевевший бор, перебирая мысли Окладникова, думал о том, как человек, еще тот, из палеолита и неолита, прошел сюда и освоил эти пространства. И что вело его сюда.
И глядя в лик нынешнего века, поставившего вся и все на дыбы, думал о том, что поначалу его вел сюда голод. А потом, когда человек додумался до денег, то вела его осваивать пространство и время со всеми вытекающими отсюда последствиями, алчность. Результаты чего, глядя на все что вставало за окном, были сегодня более чем хорошо видны невооруженным взглядом.
И круг этот, так выходило из этих умозаключений, как бы тут явно замыкался.
Брошенные заводы. Выпиленные ленточные бора. Какое огромное количество молодежи, не находя в сибирских регионах приложения рук едет в центр, в белокаменную, аккумулирующую сегодня в себе все финансовые потоки сегодня. Это одно из следствий замкнутости этого круга.
Посланцы же ее на месте индустриальных и аграрных зон возводят энергично и бодро туристические кластеры.
Встреча
Встреча прошла в небольшом кафе неподалеку от станции метро «Маршал Покрышкин» и старого здания института, в котором мы учились.
Я окончил институт по тогда еще только-только открытой в нем специальности «Экономика и планирование материально-технического снабжения». В просторечии это тогда называлось — учиться на снабженца. Только с высшим образованием. Я, вчерашний военный строитель, много читавший об экономике, а о ней в конце 60-х годов писали и говорили тогда много, читая к слову популярный журнал ЭКО, нестандартный, броско оформленный и рассчитанный на широкий круг читателя, попытал счастья поступить в этот институт. И счастье мне улыбнулось.
Впрочем, по профессии я почти не работал.
В отличие от всех остальных.
Я среди них был белой вороной. Я работал по ней всего лишь год.
А потом я работал архитектором в проектном институте, в чем удивительного ничего и нет, ибо у меня были в печати публикации по архитектуре, внушительная папка архитектурных рисунков. Пригодилась работа в институте прикладной геодезии. Показать что — было. А в кадрах была потребность. И меня с удовольствием взяли. В институт СОЮЗГИПРОРИС, большой союзного значения институт, занимавшийся проектированием водохозяйственных объектов на территории Средней Азии и Казахстана. Тогда первоочередной задачей было освоение земель в районе Чардаринского гидроузла, на которых возводились и новые населенные пункты со всей социалкой и инфраструктурой.
Прожил я в Чимкенте, в городе, где находился этот институт, немного, но умудрился там за это время спроектировать даже Дворец культуры для завода прессов автоматов. Который впоследствии, когда завод грохнули, был переделан в театр оперы и балета. Встретив изображение этого театра в сетях, я поначалу удивился — неужели это то, что я когда-то рисовал? У меня папка с теми еще рисунками с планшетов сохранилась, открыл — да, точно, все на месте. Не считая некоторых элементов национальной бижутерии на фасаде, он глядел на меня с фото всеми теми же очертаниями и пропорциями, которые я рисовал на планшете и с которым директор предприятия, ездил в Москву выбивать финансирование под его строительство.
Потом работал инженером-конструктором в институте технологии машиностроения. В одном из головных институтов министерства тракторного и сельскохозяйственного машиностроения, возглавляемого тогда А. А. Ежевским. Министерства, грохнутого с особым смаком и развеянного затем со знанием дела по ветру.
Уже одна география заводов, для которого наше конструкторское бюро, входившее в состав этого института, проектировало огромные сварочные роботизированные линии, чего стоила. Даже по поручению Горбачева линию сборки и сварки для изготовления навесных жаток огромных размеров на зерноуборочные комбайны (тогда их страна выпускала) для завода, находившегося в городе Шарыпово, называвшегося тогда городом Чернено. Заказ был срочный, двухнедельный. Но он был точно выполнен в срок. Страна тогда торговать может и не умела, но работать она, точно умела.
Потом работал журналистом в краевой газете «Алтайская правда». А последние десять лет работал редактором «Голоса труда», издававшейся местным отделением КПРФ.
Снабженец из меня не получился.
Снабженцы
В отличие от меня все остальные работали по профессии. Чаще всего связав судьбу с одним предприятием. Прежде всего, на крупных машиностроительных и оборонных предприятиях. В отделах комплектации. Некоторые работали в крупных Снабах. Например в Снабе, строившейся тогда на левом берегу Оби Сибирского отделения ВАСХНИЛ.
Но когда машиностроению был переломлен хребет, они приспосабливались кто где мог. Девчонки переучивались на бухгалтеров, ребята, если где это получалось, шли в новые структуры хозяйственниками. Многие испробовали в эти годы и горький хлеб безработицы.
Вне всякого сомнения, своей более чем специфичной, но тесно связанной с производством работой, они внесли заметный вклад в создание производственных мощностей страны, ныне так весело пущенных по ветру.
Что до профессии, то она, бесспорно, отложила отпечаток на их судьбы и характеры. Профессия более чем беспокойная, с частыми долгими командировками. Но впрочем, никто, поднимая бокал за встречу, встречу без преувеличения радостную и долгожданную, на профессию свою — не сетовал. На житейские препоны, которых у всех было-да было, не жаловался.
Нет, у кого-то судьба сложилась получше. Но на других жизнь, образно говоря, обломала все сучки и ветки.
Никто на встречу не приехал на мерседесе.
Еще работает, точнее, подрабатывает мой сосед по встрече, Борис. На оборонке. Заказ есть. Но тоже не очень все в производстве, как и все-то в нынешней жизни, ясно.
«А как сегодня обстоит у вас на заводе дело с кадрами?» — залаю я ему вопрос, зная горькую судьбу отечественного профтехобразования.
Тот отшучивается — да есть, мол, еще сообразительные ребятишки, учим их на ходу. Пока, мол, выкручиваемся.
Вот в таком государстве нынче мы живем.
НИИЖ — 25 лет
И будучи на этой встрече, я припомнил встречу иную. Встречу выпускников другого новосибирского института — института железнодорожного транспорта, свидетелем которой я был. Во время семинара молодых литераторов Сибири в 1982 году, проходившего в гостинице речного вокзала, на тот момент лучшей гостинице города.
Сам семинар был для меня неудачной. Меня на ней московские ребята выставили отпетым графоманом, что я, не дождавшись конца совещания, в чувствах расстроенных, уехал домой. А через год, наше издательство издало книгу моих рассказов, «Корову на Луне», собравшую потом кучу восторженных откликов и до сих пор гуляющую без моего на то согласия на полсотне литературных сайтов в Интернете. На что у меня, впрочем, нет ни капли обиды.
Причем парадокс издания ее заключался еще в том, что издательство само, разыскав меня, предложило мне издать их книгой. Что было из ряда вон выходящим событием — чаще всего молодые авторы годами обивали пороги издательства, пытая счастье что-то из написанного издать и у них из этого ничего не выходило.
Меня поселили в один номер с двумя такими выпускниками, приехавшими на 25 летний юбилей окончания института.
Один из них был заместителем директора Львовской железной дороги. Другой — зам. директора Нижне-Тагильского металлургического завода, мне запомнилась его фамилия — Шадринов, в войну — командир взвода связи, одно время был прикомандирован офицером связи к Людвигу Свободе. В его взводе воевал и Виктор Астафьев, впоследствии известный советский писатель, с которым они, найдя друг друга после войны, только-только несколько месяцев назад встречались.
«Знаешь такого?» — спрашивал меня этот невысокий, подвижный с веселым взглядом человек
Я Астафьева в ту пору боготворил.
Имя Виктора Астафьева тогда гремело и было в зените славы, его душевные и трогательные истории из жизни простого человека имели у читающей публике большой резонанс, но его фронтовой командир уже тогда как-то со скепсисом, запомнилось мне, оценивал его взгляды на жизнь. «Что-то Витю, малость, заносит в разговоре не туда» — сетовал бывший командир взвода. И как оказалось, взводный оказался человеком прозорливым.
В гостях Жени
Что до Жени, у которого я остановился переночевать, то он человек — творческий, хоть и отдал всю жизнь беспокойной работе снабженца, далекой, казалось бы, от каких-то творческих сантиментов. Работал на предприятии. После закрытия предприятия был продолжительное время безработным. Удача потом помогла устроиться на работу в банк. На хозяйственную должность.
Но квартира его — это изысканный художественный музей. На стенах — картины. Чудные завораживающие глаз, написанные с блеском этюды.
Нет, сам Женя — не художник. Работая в банке и закупая для его интерьеров живописные полотна, он с ними сошелся. Стал много и продуктивно писать о них в местной периодике. Выпустил о творчестве местных художников несколько написанных с хорошим знание дела книг. Шел у нас разговор о не востребованности сегодня художников.
А в буржуазном обществе, а наше общество является каким обществом — это разве новость?
О дегуманизации искусства.
С Женей у нас, еще с тех, студенческих лет было много общего. Сам я всегда, помимо основного занятия на работе, много рисовал, писал этюды, знал лично многих художников края, всегда был в курсе художественной жизни Сибири, посещал выставки. Сам со своими графическими работами был участником краевых художественных выставок. Как художник-карикатурист я участник 85 международных выставок. Мои карикатуры и плакаты этого же жанра часто публиковались в центральной печати. То есть, разговаривая друг с другом, мы были с ним более чем в теме и понимали друг друга с полуслова.
От живописи у нас разговор перешел к детям, к внукам. У него два сына, пять внуков — жизнь прожита разве зря? А где, Женя, дети?
Один, рассказывает он, уехал в Москву. Неплохо там устроился. У него неплохая, никак не сравнимая с местной, зарплата. Работа, правда, беспокойная, с постоянными командировками. Другой здесь, и занимается тем, что можно назвать мелким бизнесом. Похоже, и младший последует за старшим. А если так, то тогда и самим придется сниматься вслед за детьми.
Мы на Алтае, регионе более чем передовом, только с обратной стороны списка, с неизбывными и обаятельными улыбками первых лиц на станице официоза, с завистью смотрим на Новосибирск, зная, что жить там как бы проще, но реальность оказывается куда как сложней.
Мастодонт
Что до мастодонта, о котором я ему рассказал, он рассказал о нем следующую историю. На этом месте стоял небольшой ремонтно-механический завод. Его грохнули. Землю прикупили знающие в жизни толк ребята. Коммуникации тут все были. И поперли вверх этажи точечной застройки.
Дорога обратно
День был морозный.
Какой-то молодой человек помятого вида в этот лютый холод в летней соломенной шляпе ехал вместе с нами в автобусе, переругиваясь с кондуктором, без копейки денег, до автовокзала.
Потом на полпути домой была остановка в придорожное кафе с таким запоминающимся «русским» названием — «Дилижанс», в вестибюле которого, широко расставив ноги и широко раскинув руки, сидел кованный из меди ковбой, с наганом в руке, который из под огромной своей шляпы сумеречно глядел на всех входящих в помещение.
В «газельке», на которой я возвращался обратно, места заполнены были все. Не знаю, что делали пассажиры, сидевшие в креслах за мной, но девчушка, сидевшая рядом со мной, и другая, сидевшая впереди рядом с водителем, сосредоточено и деловито тыкали пальчиками всю дорогу в смартфоны.
Все те же дымы за заиндевевшим окном «газельки» тянулись столбами в небо.
Теснясь, жались тут и там на остановках к дороге, приметой времени веселые ларьки и торговые точки, в поисках копейки, которую можно сбить с проезжего люда.
