Авторский блог Наталья Ростова 13:10 4 августа 2015

Бог, Европа, человек, природа

Фильм «Прощай, речь» - это попытка режиссера противопоставить киническую традицию платонической, исторически победившей в Европе и истощенной в современном мире. Но что значит кинизм как рецепт второй молодости Европы, похоронившей своего Бога? Киническое мировоззрение – это мировоззрение, выстроенное имманентными ориентирами, – человеческим разумом и природой. Оно не знает трансцендентных величин. Не Бог, но боги окаймляют его периферию. Это философия, редуцирующая человека к элементу мира наличного. И этой редукции придерживается Годар.

Последний фильм Жана-Люка Годара «Прощай, речь» (2014 год) – это самое мощное художественное и интеллектуальное высказывание Европы за последнее время. Эстетика фильма завораживает. Она заставляет видеть то, что мы пробегаем глазами, осязать то, чего второпях касаемся, чувствовать то, на что подспудно всегда были способны. Эстетика Годара – это эстетика красоты и чувственности, невозможная в функциональном и асексуальном мире виртуально-технического. Кадр, в котором мы видим руки девушки, опущенные в холодную воду с жухлыми осенними листьями, уже представляет шедевр. Но эмоциональному потоку фильма, кажется, противостоит главное послание режиссера.

Лжи социума, лжи языка, опосредованности Другим, хаосу смутных представлений Годар противопоставляет собаку. Собаку и неизменно красивый пейзаж, которые являются главными героями фильма. Собака не знает языка. Собака не скована нормами. Собака всегда живет настоящим. Она непосредственна и проста. Если мир – это рай, а человек – это ад, то собака находится вне идеи рая и ада. Она вся на поверхности. Ее движения ладны природе. Она всегда красива, потому что всегда органична. Слеп не зверь, говорит Годар. Это человек ослеплен сознанием и не способен видеть мир. Бездушно не животное. Бездушен человек. «Собака, - цитирует Годар Дарвина, цитирующего Бюффона, - единственное существо, которое любит вас больше, чем себя». Бог умер, но это не трагедия. Это не конец. Это начало новой гармонии, заверяет нас Годар.

«Смерть Бога» означает попытку мыслить человека вне связи с живым личным Богом. Европа долго и мучительно переживает это событие, болезненно и двусмысленно прощаясь с прежним основанием. Светская и церковная культуры продолжают заигрывать друг с другом. Юрген Хабермас, почувствовав твердую почву под секулярным миром, провозглашает наступление эпохи «постсекулярного», то есть эпохи, в которой религия восстанавливается на правах меньшинства. Йозеф Ратцингер, папа Бенедикт XVI, соглашается с ним, признавая необходимость взаимного самоограничения и взаимного обучения светской и церковной сфер. Рациональную секулярную культуру он называет наряду с христианством второй великой культурой Запада. Прогрессивный протестантизм осваивает гомосексуальную традицию, все еще видя в Писании свое основание. В отличие от подобных игр, Годар в вопросе о Боге определен. Он не прибегает к эвфемизмам и находит в себе решительность не только заявить о «смерти Бога», но и найти в этом событии позитивный смысл. Этот смысл он описывает не в апофатической традиции, предлагая нам ожидать, что вот-вот народится нечто новое, какая-то новая неведомая доселе культура. Он говорит об этом новом смысле конкретно. Новый смысл – это идеал натуральности, возврат к природе. Бог умирает, и отныне бытийствует природа. Но что в этом мире происходит с человеком? Смелости высказывания Годара мешает неудачный инструментарий, к которому он решил обратиться.

О том, что Бог умер, Годар напоминает в диалоге мужчины и женщины. Она говорит: «Я отпускаю себя». Он ей вторит: «Да, в глубину. Я думаю, надо начинать снизу, а потом подниматься на поверхность, как Кириллов. Два вопроса: один большой, другой маленький. Но маленький тоже большой». Она уточняет: «Маленький – это что?». Он: «Страдание». Она: «А большой?». Он: «Другой мир». У Достоевского точнее. Маленькой причиной он называет не страдание, а боль. Во время этого диалога на экране мы видим акварельные краски. Ее слова «я отпускаю себя» сопровождаются кадром, в котором два человека рисуют на листе черный крест. Рука ведет линию вниз. «Другой мир» видится размокшей черной краской, которую теребит кисточка. Диалог замыкается чередой мимолетно сменяющихся кадров – люди в мантиях с крестами, толпа школьников, метро в час-пик и вдруг - золотые клены. Этот визуальный ряд кажется достаточно буквальным. Черной кляксе противостоит золото. Толпе – могучая органичная единомножественность. Но в нем нет главного - драматизма Кириллова, к образу которого, кажется только из интеллектуальной жадности, решил обратиться Годар.

Что значит отпустить себя, погрузить себя в глубину и подняться на поверхность, «как Кириллов»? Отпустить от чего? Кириллов отпускал себя от Бога, от «боли страха смерти». Кто победит боль и страх, говорил он, тот сам станет Богом. Значит ли погружение, о котором говорит Годар, нисхождение в боль и смерть? Значит ли поверхность – восхождение к человекобогу? Кажется, что Годар напрасно взял инструментарий Достоевского, чтобы избавиться от Бога. Идеалу собаки, идеалу натуральности мешает фигура Бога, однако исследование Достоевского прямо противоположно тому, чего ожидает от него Годар. Смерть Бога не есть счастливое рождение природной гармонии. Достоевский на микроскопическом уровне исследует то, что становится с человеком в тот момент, когда исчезает Бог. Достоевского волнует цена освобождения, того своеволия, идеей которого болен Кириллов. Этой ценой оказывается смерть человека, исчезновение антропологического феномена. Убивая Бога, человек становится не милым псом из годаровского фильма, а зверем, кусающим, бешеным зверем, каким стал Кириллов, укусивший за мгновение до своего самоубийства не к месту пришедшегося Верховенского. Годар видит лишь мирные блестящие глаза собаки как изначальную данность и конечную цель человека. Для него не существует проблемы человека и, как следствие, человекобога, ибо он не отличает человека от животного. А потому о погружении и восхождении в смысле Достоевского говорить нельзя. Проблемой для Годара оказывается не человек и его превращения, подобные тем, что описаны в «Бесах», а животное, которому Бог мешает быть животным. Достоевский ставит проблему человека и Бога. Годар – проблему животного и Бога. Для Достоевского Бог конститутивен в отношении человека. Для Годара Бог – это банальное чувство внешней зависимости человека наподобие ошейника у собаки. Как говорит героиня фильма, Бог не сумел или не захотел сделать нас смиренными, и тогда сделал нас униженными. Бог для Годара – это тот, кто унижает человека, сковывает его. Но откуда у животного Бог? Если бы естество человека было неотличимо от естества собаки, фигура Бога была бы не нужна и невозможна, ибо естество задано природой. Природа не знает одиночества, своеволия, страха и смерти. Но Годар в отличие от Достоевского не желает видеть здесь проблемы и лишь неуместно кладет его образы в интеллектуальную копилку своего фильма.

Фильм «Прощай, речь» - это попытка режиссера противопоставить киническую традицию платонической, исторически победившей в Европе и истощенной в современном мире. Здесь Годар находится в русле современной европейской философии, стремящейся реабилитировать киническую мысль. Петер Слотердайк, например, пишет «Критику цинического разума». Мишель Онфре предлагает свою «контр-историю философии». «Тирании платонических, христианских и немецких идеализмов» Онфре противопоставляет «скрытое институцией существование альтернативной, критической, радикальной, гедонистской, практикуемой, полезной и экзистенциальной философии». Годар визуализирует эту мысль современной философии. Помимо собаки, откровенного совокупления мужчины и женщины, в фильме присутствуют раблезианские моменты.

Но что значит кинизм как рецепт второй молодости Европы, похоронившей своего Бога? Киническое мировоззрение – это мировоззрение, выстроенное имманентными ориентирами, – человеческим разумом и природой. Оно не знает трансцендентных величин. Не Бог, но боги окаймляют его периферию. Это философия, редуцирующая человека к элементу мира наличного. И этой редукции придерживается Годар.

Натурализм Годара – это проявление дискурса имманентизма. Имманентизм строится на исключении трансцендентной перспективы мира и, как следствие, иерархий и оппозиций. Он представляет мир без онтологических разрывов как самодостаточность и источник творчества. Наряду с кинической линией к проявлению имманентизма в философии можно отнести дискурс телесности. Он выражается в интересе к природе тела, таящей в себе невиданные возможности, о чем говорит Спиноза, в призыве Ницше к «скромности сознания» и в отведении сознанию места симптома тела, как это получается у Делеза. Имманентизм в философии может быть выражен в редукции человека к космическому измерению, социальному измерению или бессознательному. В искусстве он проявляет себя как художественный эквивалент дискурса телесности, например, в живописи Ф. Бэкона, Х. Сутина, Э. Мунка, П. Филонова или А. Лентулова. В теологии – в редукции Бога к отношению с Другим, ко временной перспективе или в преодолении теизма. В смысле антропологии дискурс имманентизма означает редукцию антропологического феномена к бесконечности конечного и к неразличению со всякой вещью мира наличного. Свобода в этой онтологии предстает как осознанная необходимость. А порядок носит принципиальный характер случая. Другими словами, дискурс имманентизма провозглашает смерть человека. Годар лишь доводит до логического завершения мысль о смерти Бога. Смерть Бога означает смерть человека. Если в русской культурной традиции имманентизм явно обнаруживает себя в живописи и лишь вторичным образом в философии и богословии, то для европейской культуры он оказывается доминирующей чертой последнего столетия, в чем нас еще раз убеждает фильм Годара «Прощай, речь».

1.0x