Авторский блог Георгий Осипов 13:22 8 февраля 2014

Гладиаторы и акробаты

Римлянин хотел видеть смерть «в прямом эфире». Нас соблазняет возможность смерти под куполом цирка.

В семидесятых, когда на смену новаторам пришли эпигоны, для удобства понимания того, что играют некоторые группы, зарубежными критиками был выдуман емкий термин «экспериментальная эклектика».

Творя в этом стиле, заимствуют понемногу отовсюду, причем неудачные заимствования с лихвой компенсируются яркими моментами, эффектными приемами, ради которых стоит выслушивать скучные и невнятные места и части.

Слушателю не предлагают ничего принципиально нового, однако ему приятно «чувствовать себя в обстановке дома сумасшедших, вместо обстановки кабинета восковых фигур».

Комната отдыха музыкантов в ресторане мало чем отличалась от ленинской комнаты в заводоуправлении, и распивали в них одно и то же – спирт для промывки деталей, только в одной – под маской богемы, а в другой – в гриме потомственных рабочих.

Перевоплощаясь и стилизуя себя, восковой манекен становился личностью, «персоной», не ведая, что на языке древних трагиков это всего лишь «маска».

Соврешь – до правды дойдешь. Масочник упивается прелюдией перед соитием с истиной, чтобы признать, что, в конечном счете, оно ему и не надо, дескать «все это сила искусства, а в жизни я, увы, импотент». А точнее, сбитый с толку инвалид, для которого, как для собаки Павлова, боль и лакомство едины. Жертва экспериментальной эклектики.

Вселенская любовь эклектична, она напоминает современную «империю», в которой лишенный родины в прямом смысле слова, кочевник-извращенец может шляться, где и сколько ему угодно.

Пристрастившийся к обманной экзотике, разочарованный идиот требует крайне деликатного подхода, иначе все слетит к чертовой бабушке – новые веяния не будут усвоены, а маска не прирастет, и ему снова придется стать «мистером Рипли», надев старый, поношенный костюм, тот, что и новым-то был не слишком хорош.

Нам памятны два экземпляра подобных «Рипли».

Один лишь к началу нулевых стал красить волосы, завел себе очки под Виктюка, всячески подчеркивая «ориентацию», но сугубо внешним видом. Вернее, он думал, что подчеркивает ее, а на самом деле лишь подчеркивал свою хроническую принадлежность к безликим и бесполым девяностым.

Его старший товарищ проколол себе ухо в год ГКЧП, но вскоре оказалось, что отверстие намного уже эпатажных стандартов, и свидетельствует лишь о том, что «все мы вылезли из варенки восьмидесятых», точнее – не все, ибо к некоторым она приросла, как шкура кентавра.

О «вселенской любви» сказано немало. Придуманные раритеты конвейерной сборки и запретные плоды, которые никто не думал запрещать, то и дело играют злую шутку над запоздалым дегустатором.

Как известно, в отличие от подданных Рейха, англичанам не возбранялось слушать вражеские голоса, и, в конце концов, Геббельс был вынужден признать, что аудиторию интересует не пропаганда, а то, какой акцент у дикторов-перебежчиков – Оксфорд или Кембридж. На разоблачение козней «жидов и плутократов» им плевать.

Буквально на днях один мой знакомый, адепт авангардного джаза и этнической музыки, капитально сел в лужу, выяснив вкусы своего любимого исполнителя из Нигерии.

Оказалось, что супераутентичный африканец, чуть ли не шаман, предпочитает слушать Эминема, а смотреть – «Секс в большом городе».

Доригинальничался.

– Стой, хочу сверху рожу с высунутым языком.

–Э, вздор! – озлился Петр Степанович – все это можно выразить одним тоном.

В том числе и разочарование, после которого только пулю в лоб.

Снобы и оригиналы семидесятых напоминали кадры из «Вокруг света» – вон там кучкуются, листая Кортасара, негры-книголюбы, под деревом, склонив курчавую голову набок, изучает состояние пластинки, негр-филофонист, а в киноклубе «Максимка» с пеной у рта обсуждают негритянский «Амаркорд».

Только эти негры ходили с портфелями вместо громоздких масок, впрочем, если такой портфель надеть на голову…

В общем ощущения, что ты среди белых людей не возникало, хотя Джон Ли Хукер был им не так близок, как Окуджава.

Даже цыгане на фоне местечковой интеллигенции выглядели чистокровными WASP, как звезды музыки кантри, чей непринужденный нордизм без возражений одобрил бы сам Мэдисон Грант.

Так было всегда – от Гайдара до Годара, которому за вопиющую антихудожественность готовы простить даже его пещерный антисемитзм.

Чего же добиваются юные и не очень ценители «редкостей», каковы размеры воздаяния, обещанного им за терпение и преданность?

Вопрос актуальный, поскольку ребята стремительно взрослеют и старость не за горами.

А мы хорошо помним финал первого поколения читателей романа «Выигрыши».

Им посулили тот же, но улучшенный комплект – медицина, безопасность, взаимопомощь и физкультура в обмен на безропотность и бесплодие (дети не в счет – детей, если что, подбросим, «с последней кражи»!).

Никто ни с кем не ссорится. Споры и конфликты – удел живых душ. Одиночные тренировки перерастают в коллективные. Индивидуальная травма становится общей болью.

Никто ни над кем не смеется – зачем глумишься, дай денег, человека вылечат, красавец будет, как ты!

Здоровые люди учат детей веселью, эти воспитаны иначе – они умеют умолкать, чтобы насмешник хохотал в кощунственном одиночестве, как спятивший на необитаемом острове пират.

Дорожная карта с маршрутом в бессмертие выглядит приблизительно так: от мастерства к абстракции, от абстрактных капризов к вполне конкретным требованиям меньшинств, от «красоты» к безобразию, из безобразия (со всеми манатками) – в хаос небытия, где утратившему форму уродству уже не надо бояться критики и насмешек.

Хорошо знавшая предмет Патриция Хайсмит оставила нам пример таких опасений:

«Если ты на самом деле хочешь сделать для себя что-то важное, ради Бога, расстанься с ним. Возможно, ты прав, и он не голубой.

Тогда он просто – НИЧТО.

И это еще хуже».

Диагноз обидный, но серьезный.

В будущем таким не место.

Римлянин хотел видеть смерть «в прямом эфире». Нас соблазняет возможность смерти под куполом цирка.

Но возможность бессмертия еще соблазнительней.

1.0x