Сообщество «Философия истории» 00:00 7 марта 2012

Февраль — Октябрь…

<p><img src=/media/uploads/10/3_thumbnail.jpg></p><p>Народ 4 марта свой выбор сделал. Теперь свой выбор нужно сделать Путину. В зависимости от этого: либо его ждет уже не Февраль, а Октябрь, либо он сумеет сам стать Октябрем. Есть вопрос и о том, что делать тем, кто сознательно встал на его сторону.</p>

Сегодня многие старательно пытаются представить нынешнюю ситуацию в России аналогом Февральской революции 1917 года.

Но они не учитывают главного, что отличает Февраль-2012 от Февраля-1917: те, кто готовил революцию тогда, так или иначе представляли тот или иной вариант движения России по пути прогресса. А те, кто готовил и продолжает готовить переворот в 2012 году, — готовят не революцию, а контрреволюцию. И пытаются вернуть Россию назад, в 90-е годы.

То, что произошло в Петербурге в феврале-марте 1917 года, — было сложным явлением, было уникальной комбинацией нескольких факторов, действовавших и при дворе, и во власти в целом, и на улицах, и на заводах, и в казармах, и в посольствах, и в наполовину распущенной (а в конце концов — и вовсе распущенной) Государственной думе.

Неверно говорить, что произошедшее было чистой неожиданностью, но оно не было и сугубо стихийным возмущением масс.

Уже с осени 1916 года государственные деятели разного ранга и спецслужбы империи предупреждали власть, что до революционного взрыва остался один шаг.

Соответственно, уже с осени 1916 года нарастали протестные выступления — в первую очередь рабочих, — организуемые революционными партиями. К январю в забастовках и стачках приняли участие до 200 тысяч человек.

За два года войны сменилось четыре председателя Совета министров, шесть министров внутренних дел, три военных и три министра иностранных дел.

Практически все партии требовали изменения системы власти и политики, на отставке правительства настаивали уже не только умеренные кадеты, но общероссийские форумы дворян, не только Государственная дума, состоявшая из лояльных режиму партий, но и персонально подобранный властью Государственный совет, да и сама императорская семья.

Всю зиму 1916/1917 года император и его правительство готовили разгон Думы, а депутаты в союзе с виднейшими генералами — свержение императора. Представители императорской фамилии и послы иностранных государств напрямую обсуждали, обрекать ли Николая Второго на судьбу Павла Первого — или нет.

Один из спорных вопросов, который оставался для участников подготовки свержения Николая, — убивать ли и его, и царицу, или только царицу.

К осени 1916 года в русской армии числилось полтора миллиона дезертиров. И на фронте, и в тылу солдаты убивали офицеров при первом удобном случае. На фронте забастовки охватывали целые полки и дивизии. Во многих случаях солдаты отказывались выходить из окопов в атаку, а офицеры боялись появляться в окопах.

Парламент к зиме 1916/17 г. перешел от требований создания «правительства доверия» к требованиям создания «ответственного правительства» — т. е. к парламентскому правлению вместо самодержавного.

Появилась мода утверждать, что партия большевиков весной 1917 года была маловлиятельна и незаметна — и значимого участия в революции не принимала. Это неправда.

Большевистские организации с начала 1917 года пользовались каждым поводом, чтобы вывести на улицы столицы многотысячные демонстрации. 9 января 1917 года (годовщина расстрела 1905 года) прошли демонстрации в Петербурге, Москве, Баку, Нижнем Новгороде. 10 февраля проходит забастовка на петербургских заводах в память о годовщине суда над большевистской фракцией Думы. 14 февраля, в ознаменование возобновления работы Думы, в столице бастуют 60 заводов, проходят демонстрации рабочих под лозунгами «Долой самодержавие! Долой войну! » 18 февраля начинается забастовка на Путиловском заводе, 22 февраля в городе — продовольственные волнения. 23 февраля (День Работницы, нынешнее 8 Марта) 20 тысяч путиловских рабочих выходят на демонстрацию, смыкаясь с участниками продовольственных волнений, по пути останавливая другие предприятия и увлекая за собой их рабочих. 24, 25, 26 февраля демонстрации разрастаются. К концу 26 февраля, после расстрела рабочих, кажется, что город очищен от демонстрантов, что правительство победило. Но утром 27 начинается восстание в гвардии, день назад стрелявшей по демонстрантам. Вслед за волынскими лейб-гвардейцами восстают Преображенский и Литовский полки, их командиры казнены, процесс выходит из-под какого-либо контроля. императорская гвардия, гордость России и российской армии, переходит на сторону рабочих и требует отречения царя и уничтожения монархии.

Все части, посылаемые на подавление восстания, переходят на сторону рабочих.

Вот динамика восстания в войсках:

26 февраля — 600 человек;

27 февраля, утро — 10200 человек;

27 февраля, день — 25700 человек;

27 февраля, вечер — 66700 человек;

28 февраля утро — 72700 человек;

28 февраля, день — 112000 человек;

28 февраля, вечер — 127000 человек;

1 марта, утро — 144700 человек;

1 марта, день — 170000 человек.

Конечно, усталость от войны, нарастание социальной напряженности и экономический кризис, активная деятельность революционных партий — все это было и фоном, и общим течением, определявшим и неизбежность взрыва, и его масштабность.

Власть и правительство были тогда в России именно такими, какими они были, — слабыми и бездарными. Строго говоря, Февральская революция более чем на год продлила жизнь царской семье. Не рухни самодержавие в феврале-марте, царь и царица, вероятнее всего, были бы убиты уже до Пасхи — именно такой срок назывался заговорщиками.

Выступления низов лишили смысла заговор верхов — и превзошли его в своей радикальности.

И дело было не в самом по себе расколе властных партий и противостоянии исполнительной и законодательной власти.

Дело было в состоянии самой элиты, в состоянии государственной власти как таковой, то есть, в первую очередь, в состоянии исполнительной власти и самого самодержавия как института к этому моменту.

Да, наличествовал раскол элиты — и те самые «два заговора», но элита потому и была расколота, что, с одной стороны, она была недееспособна, с другой — видела открывающуюся у своих ног пропасть, созданную властью и режимом. И встала на путь заговоров лишь потому, что иного механизма ротации власти не имела.

Внутренняя проблема самодержавия, как института российской политики в тот момент заключалась в том, что понять, агрегировать и артикулировать глубинные социальные интересы общества оно не могло, а делиться полномочиями — не хотело.

Дело в том, что всё это, — оно считало в принципе излишним. Сам принцип исполнения властью воли общества был, с точки зрения самодержавия, неслыханным кощунством.

Недееспособность власти определялась не тем, что Государственная дума препятствовала императору и правительству в осуществлении их политики, — Дума, скорее, хотела им помочь и уберечь их от грозящей опасности.

Да, Дума готовилась к перевороту — но все критические дни февраля-марта она не делала ничего, расшатывающего ситуацию.

Она просила от императора решительных действий. Она выполнила указ о роспуске. Она создала свой Временный комитет исключительно для «наведения порядка в столице». Она просила императора в этих условиях назначить новое правительство. Она пыталась сохранить монархию. Она максимально постаралась выхолостить требования Совета депутатов, на условии соблюдения которых он доверял ей формирование правительства. Она пыталась добиться согласия восставших на возведение на престол Михаила. Она оформила назначение Временного правительства через утверждение Николаем его главы — князя Г.Е. Львова.

Собственно говоря, Дума не присоединилась к противникам самодержавия — она оставалась его последним защитником.

Но деградация власти в целом и самодержавия как института дошла до такой степени, что в стране не осталось практически никого, кроме этого парламента, кто хотел бы такое самодержавие защищать.

Генералы не хотели вести за него в бой солдат.

Солдаты не хотели за него умирать.

Самодержавие пало столь бесславно, потому что институционально довело себя до состояния, когда никаких своих функций выполнить уже не могло, воспользоваться помощью не хотело, слушать советов, направленных на его спасение, — не желало.

Оно еще хотело быть всем, но уже не могло быть ничем.

Оно готовило разгон парламента, состоявшего из монархистов и в решающий момент оказавшегося его последним — но бессильным союзником.

Дума просила Конституцию — но боялась ее дать. И Первую Конституцию пришлось принимать уже большевикам. Причём, сделали они это как раз за неделю до расстрела бывшего императора. И вместе с тем, до принятия Первой Российской Конституции власть русских самодержцев не была абсолютно неограниченной.

На самом деле, власть общества и традиции в России всегда была выше власти царя. Был общественно-государственный институт, который имел неформальные, но практически признаваемые обществом полномочия на смену носителей высшей власти.

Это была армия. Точнее — императорская гвардия.

Если оказывалось, что император переходит некоторые предполагающиеся границы дозволенного — и общество узнавало что-либо на тему о внезапном апоплексическом ударе у самодержца: никто не только не протестовал, но и не проявлял сомнения в праве гвардейских полков решать участь царя. По мнению В.С. Соловьева, в значительной степени обладавшего своей властью на правах «Князя Дружины».

Петровские гвардейцы, встав на сторону Александра Меншикова возвели на престол Екатерину Первую. Петровские гвардейцы свергли Бирона и передали власть регента Анне Леопольдовне. Петровские гвардейцы, признав моральный авторитет вышедшей к ним в гвардейском мундире «Дщери Петровой» Елизаветы, провозгласили ее русской императрицей. Гвардейцы низложили и казнили Петра Третьего и возвели на престол Екатерину Великую. Когда её завещание не было выполнено, и аристократия вместо Александра возвела на трон Павла Первого — гвардейцы, по сути, выполнили после смерти ее волю, казнив Павла и короновав его сына.

В 1825 году гвардия впервые не сумела выполнить свою институциональную функцию и обеспечить исполнение завещания Александра Первого — власть получил Николай. Именно с этого момента русская монархия медленно катилась к своей гибели. Но и на Сенатской площади гвардия не просто хотела привести на трон законного наследника — она уже требовала Конституции.

Кто знает, как сложилась бы судьба России, если бы она стала конституционной монархией, с Основным Законом, написанным Никитой Муравьевым, и с гарантированной к исполнению волей гвардейских полков, состоявших из наиболее образованных представителей русского общества.

Гвардия в России была основным институтом гражданского общества. Она впитывала его интересы (агрегировала их) и их же артикулировала — при необходимости ударом штыка.

И именно гвардия решила в феврале 1917-го судьбу Революции. 27 февраля (ст. ст.) как раз лейб-гвардейские Волынский, Литовский и Преображенский полки восстали и, подняв красные знамена, свергли империю. Так что День Красной Армии вполне можно было бы учреждать не 23, а 27 февраля (или 12 марта, если по новому стилю).

В этом есть нечто символическое — иметь хорошую армию для России всегда оказывалось более актуально, чем иметь хорошую Конституцию.

Армия для граждан России — это некий институт традиции. Некая составная часть культуры и духовного наследия. Армия — своеобразная родовая реликвия, фамильный талисман.

Любимая игрушка страны и народа. Американский народ любимой игрушкой имеет бережно хранимый дома винчестер. Даже если им никогда не пользуется. Наш народ имеет любимой игрушкой родную армию — даже если не часто ею пользуется.

Тот, кто не хочет признавать ограничения своей власти волей конституционно избранного парламента, — вынужден будет признавать её ограничение волей гвардейских полков.

Армия всегда была стержнем российского государства. Но она всегда была и одной из наиболее прочных основ российской демократии.

Русская армия — всегда во многом была народной армией. Выражавшей, в силу своего состава, интересы основных классов русского общества.

Потерпев поражение в своем выступлении 1825 года — она вернула свою роль через 90 лет, 27 февраля (12 марта) подняв Красные Знамена и открыв дорогу Русской Демократической Республике.

В Октябре 1917 года императорский Павловский гвардейский полк во главе со своими офицерами опрокинул баррикады сторонников Керенского и взял Зимний дворец. В январе 1918 года гвардейские полки (к этому моменту — бывшие гвардейские полки) отказались поддержать Учредительное собрание и признали власть ВЦИК и Советского правительства.

Это — нормально. Как показывает история — всегда и всюду демократия бывает и развивается — и во всяком случае побеждает там, где есть сильная боевая армия.

Потому что в нормальной стране армия — это народ. А когда она есть часть народа и состоит из его основных классов — она, с одной стороны, выражает ожидания народа — с другой стороны, является его вооруженной частью.

Собственно, демократия и родилась в первую очередь в форме военной демократии: самоуправления людей, способных носить оружие.

Страна, которая ведет много войн, должна иметь постоянный источник пополнения армии надежными солдатами. Такими могут быть только свободные люди. То есть, успешно воевать может только страна относительно свободных людей, страна, где имеется демократия, — в той или иной, соответственной историческому времени, форме.

Страна, которая мало воюет и живет торговлей, особенно продажей своего более или менее простого продукта, — в той или иной форме закабаляет свое население либо утверждает рабство. Потому что ей больше, чем солдаты, нужны дешевые рабочие руки. Торговое общество открывает дорогу к авторитаризму — и бессмысленной растрате своих богатств.

Воюющее общество — открывает дорогу к демократии и трате средств на развитие человека, поощрение искусства и образования. Сильная и часто воюющая армия — всегда рождает свободолюбие и демократию.

Почему об этом нужно помнить и говорить? Потому что в России ни всенародные голосования, ни помазания, ни конституции — никогда не были главным и определяющим фактором политической жизни. Главным фактором было настроение и поддержка общества.

4 марта 2012 года Путин победил на президентских выборах. Убедительно и в первом туре. Победил потому, что его поддержал народ, — народ, который при всем недовольстве властью и половинчатостью политики Путина, не хочет возврата во времена Ельцина или Горбачева.

Но его оппоненты не случайно говорили о своей надежде на второй тур. Этот их второй тур был бы не электоральным — а улично-элитным. Попыткой государственного переворота.

Более вероятно — что Путин победил бы и в этом туре, победил бы, потому, что народ будет с ним.

Но через некоторое время ему придется решать. «Любить всех» — не удастся. Либо с Народом — либо с Бизнесом. Либо технологический прорыв и возвращение России ее места в мире — либо рыночные иллюзии и мифы о «борьбе с коррупцией» и «благоприятном инвестиционном климате».

Путин силен тем, что чувствует народ — и чувствует политику. Путин слаб тем, что верит в рынок и преувеличивает роль бизнеса в необходимом технологически промышленном прорыве.

Общая конфигурация приоритетов, которые он предлагает в экономике, — вполне обоснованна: главное — победа в мировой конкуренции. Для этого — осуществить технологический прорыв, сосредоточив ресурсы на нескольких приоритетных областях. Опереться — на поддержку и развитие науки, как в академических НИИ, так и ведущих университетах, обеспечить государственную поддержку и стимулирование промышленного развития и инновации, принудить к инновациям и сам бизнес, инерционно не желающий тратить на них деньги.

На самом деле готовность вкладывать средства рождается для капитала не из сказок про «инвестиционный климат».

Потому что инвестиционная привлекательность определяется тем, прибыльно или нет вложение средств в данную страну и данную отрасль.

И кроме прибыльности, важны еще два момента: экономическая и политическая стабильность в стране плюс гарантии возврата долгов. Тем более, что, как и пишет Путин, России нужно привлечение именно «долгих», «длинных» денег. Если речь идет о том, что деньги нужно дать надолго (правда — кому это нужно, если их можно вложить на более короткий срок во что-нибудь более ликвидное и выгодное?), значит нужны следующие обстоятельства:

— возможность располагать средствами, возврата которых можно долго ждать (это либо другие государства — но им сейчас вообще не до того, либо крупные корпорации) ;

— уверенность в том, что проект, который ты финансируешь, — просуществует заведомо долго;

— более или менее надежно даст такую отдачу, которая оправдает отказ от более коротких и зримых вложений сегодняшнего дня;

— наличие политической и экономической стабильности, отсутствие рисков того, что вследствие «форс-мажорных» обстоятельств: не то революции, не то переворота, не то «демократизации», — все начинания доминирующего сегодня политического субъекта останутся в прошлом, и новые финансовые группы начнут делить производства, на которых они осуществлялись;

— наконец, уверенность не только в преемственности политики, — но и в преемственности власти, гарантирующей возврат с выгодой вложенных средств. И, кстати, в том, что власть этой страны поддерживает народ. Народ — а не «болотные» сборища.

Отсюда вывод: более или менее крупные средства вкладываются либо в сильные и стабильные страны с устоявшейся экономикой. Либо в страны, бурно развивающиеся, но с сильной властью.

Деньги вообще не дают слабым и бедным. Деньги дают сильным и богатым.

Там, где есть рынок и современная демократия западного типа, — там обязательно есть коррупция. Можно назвать страны, где есть сильное антикоррупционное законодательство и с коррупцией ведется «нещадная борьба». Но развернутая и повседневная борьба с коррупцией — есть лишь отражение существования повсеместной и развернутой коррупции.

Коррупции нет лишь там, где у общества есть сильные объединяющие его цели и смыслы.

Деньги дают не тем, кто ведет борьбу с коррупцией. А тем, кто умеет их надежно и выгодно возвращать, — то есть, имеет достаточно сильную и эффективную для этого власть.

Тоже в марте, только 1815 года, Наполеон изгнал из Франции Бурбонов благодаря тому, что смог опереться на народ. Высадившись 1 марта 1815 года в Тулоне, он за 20 дней, не применяя оружия, прошел путь до Парижа. Горожане несли его на руках. Королевская армия корпусами переходила на его сторону. И недавно предавшие Наполеона элиты вновь перешли к нему, больше всего страшась, что в политику вернутся те, кто открыл ему дорогу в столицу, — НАРОД Франции.

Наполеон проиграл, в конечном счете, не на поле Ватерлоо. Он проиграл в Париже, в Елисейском дворце. Когда элита Франции вновь предала его и раскручивала заговор по его отстранению от власти. И спешила предать — чтобы обезопасить свое положение. Годом ранее заговор против Наполеона организовал его министр иностранных дел Талейран. Теперь — его министр полиции Фуше.

Значительная часть элиты требовала отречения императора. Но, чувствуя предательство, низы страны требовали продолжения борьбы. На площади Парижа вышли рабочие, ремесленники, студенты — и они, а не пэры империи провозгласили своим лозунгом «Да здравствует император! ». Причудливо соединив это с лозунгом «Да здравствует Революция! ».

Ему стоило только выйти на балкон и сказать: «Граждане, я — с вами! К оружию, Граждане! Аристократов и предателей — на фонари! »

Но Наполеон этого не сделал. И проиграл. 22 июня он подписал отречение.

Путин принял участие в нынешней президентской кампании вовсе не потому, что об этом они договорились с Медведевым 4 года назад. И не потому, что так решили власть имущие: слишком многие из них не хотели Путина, а хотели Медведева — именно потому, что им нужен был слабый и зависимый от них и от Запада президент.

В пользу Путина были настроены именно общественные низы: потому что Медведев остался для них «чужим». Потому что чувствовалось давление на Путина из-за рубежа. Потому что интуитивно «низы» воспринимали его, как «своего». И стало ясно, что, если элита рискнет поставить на Медведева, то Путин может выдвинуться как независимый кандидат — и именно за него пойдут голосовать десятки миллионов избирателей — куда больше, чем тех, кто проголосует в этом случае за «кандидата власти».

Элита подчинилась. Но не смирилась. И всё то, что происходит сейчас: и кулуарно, и на площадях — это попытка делегитимизировать факт поддержки Путина большинством и сделать его на будущее слабым и зависимым президентом. И это попытка заставить его пойти на уступки: от снятия своей кандидатуры до формирования «нужного» элитам правительства под угрозой срыва самих выборов и/или их делегитимизации.

Вполне очевидно и нужно это признать: в элитах, особенно в рыночно-западническом крыле элиты, налицо своего рода кулуарный мятеж. Заговор. И часть недавних сторонников Путина занимает место в рядах фронды.

В нынешнем российском обществе налицо два более или менее явных раскола. Общенациональный: между трудящимся и неимущим большинством общества, с одной стороны, и группами, связанными с обслуживанием «сырьевой модели» экономики, то есть, интересов западного бизнеса в России, с другой, — и внутриэлитный: между компрадорско-коллаборационистской фракцией элиты и ее национальной частью..

Путин либо не вполне уяснил себе факт и природу этого раскола — либо пытается его «стянуть», покрыть собой. Но на этом пути он будет терять поддержку и с одной, и с другой стороны. Компромисс здесь неэффективен. Потому что противостоящие интересы и ценности — полярны.

Общество раскалывается. Когда-то Путин сумел ликвидировать наиболее явные проявления раскола 1990-х — и что сыграло особо важную роль — ликвидировать раскол элит. Но, как всегда в таких случаях, это могло иметь лишь временный характер. Элиты раскалываются сами — причём, без тех тектонических причин, которые были в 1990-е годы.

Не нужно повторять пройденное. Не нужно биться за образ «национального лидера» — такой может быть лишь при наличии нерасколотой нации и ответственных элит.

Нужно сделать то, на что не решился Наполеон в июне 1815 года: в ответ на мятеж элиты — встать на сторону народа. В ответ на заговор меньшинства — нужно апеллировать к большинству. Не нужно уговаривать мятежников — нужно отвечать ожиданиям сторонников.

После своего отречения Наполеон однажды сказал: «Моя ошибка в том, что я не повесил Талейрана и Фуше». И в том, что не одел, как предлагали соратники, «сапоги 93-его года».

Не нужно идти на уступки врагам — нужно обращаться к тем, кто готов поддержать. Кто ждал возвращения. Кто видел в Путине — народного лидера.

Встать на сторону большинства — диалог нужен с ним. Нужно понять его требования и ожидания, сделать выполнение их своей программой — и вместе с ним раздавить тех, кто выступает против народа.

С большинством — против меньшинства. С работниками — против паразитов. С гражданами страны — против коллаборационистов. С теми, кто за современную экономику — против тех, кто за рынок. С теми, для кого центр мира — Москва — против тех, для кого центр мира Вашингтон и Брюссель.

Чтобы потом можно было сказать: «Мы вовремя повесили наших Талейранов и Фуше. И вовремя одели сапоги 1945 года». И поэтому — победили.

Народ 4 марта свой выбор сделал. Теперь свой выбор нужно сделать Путину. В зависимости от этого: либо его ждет уже не Февраль, а Октябрь, либо он сумеет сам стать Октябрем.

Есть вопрос и о том, что делать тем, кто сознательно встал на его сторону — тем левым, кто поддержал его в противостоянии против откровенно правых. Если Путин пойдет тем путём, какого от него требуют элиты и бизнес, — кризис и очередное ограбление народа неминуемы. И тогда народ будет вправе бросить им в лицо обвинение в том, что они зимой 2011 года приняли сторону того, кто обманул их общие ожидания.

Они не имеют сегодня сил продиктовать Путину свое требование курса на радикальное возрождение страны. Они потому и встали на его сторону, что не имели сил стать реальным самостоятельным субъектом. Пришлось выбирать: попытаться сохранить то, что удаляет нас от времени 90-х, — или обрушиться в них обратно. У них не было сил наступать — им приходилось обороняться.

Им нужно стать субъектом. Понять, почему за 25 лет проведения политики, которую ненавидит народ, — не нашлось никого, кто всерьез смог бы повести народ против этой политики. Им нужно, наконец, суметь стать самостоятельной политической силой.

Стать своего рода Партией Радикального Возрождения — способной определять ход событий и играть главную роль в схватке, а не быть вынужденными решать, на чью сторону нужно в ней встать.

1.0x