Эссе в полусне из больничной палаты.
К полуночи в больничных палатах всё затихает. Но мне не спится. Койка у окна. Я стараюсь разглядеть сквозь стылое переплетение ветвей желтый свет городских фонарей. Они похожи на лунный отблеск, недвижимый, таинственный и зовущий. За больничным садом просторно. Там гуляют легкие крещенские ветры. Город кажется безлюдным и тихим, торжественным и ослепительно свежим. Всё, что было днем и издавало звуки, ушло, утонуло в белом покрывале.
В пустынном саду сумрачно под зарослями кустов, названия которых трудно определить: все они укрылись шапками снега. Под этой снежной крышей никак не упокоятся игривые воробышки. Створка окна приоткрыта, и через неё доносится нечастое, полусонное чирикание. Немножко ссорятся птицы за удобную ветку под плотной снежной шапкой, похожей на крышу деревенской хаты. Но сквозь щели крыши (а я через сухое стекло окна) мы вместе встречаем тихую звезду, взошедшую над успокоившимся миром. Мерцание дальней звезды становится призывно ярким, и душа заполняется какой-то неизбывной грустью. Но она не тяжела, а удивительно легка, и от неё свободно дышится под сердцем, которое билось еще вчера бестолково, вразнобой и глупо…
В наступившей первоначальной тишине, в беззвучии боишься только одного – вскрика, стона от боли тех, кто лежит рядом с тобой в палате неотложной кардиологической помощи.
С какой-то нежной одержимостью просишь мерцающую звезду, с полным ликом луну и всё то, что выше неба и на нем, о милосердии к людям, о даровании им тайной надежды на жизнь в родном краю, в отчем доме, на обязательную встречу с теми, кого они любят. Просишь продления жизни, которая позволит им услышать полевую песню, славящую русское раздолье, добавляющую свежести и исцеленных сил.
Смотрю на луну, долго не покидающую моего больничного окна, и я прошу её не покидать меня. В моем краю, смиренном под луною, лежат снега, и я в синем сиянии собственного сна вижу бесконечные русские равнины, которые чуются сердцем и остаются в успокоенной душе незабвенными, родными - навсегда…
