Эфир

Полуденное небо над аэродромом пленяло чистотой и обманчивым невоенным спокойствием. Солнце ласково пригревало, и Алексей приветливо щурился ему в ответ. Сейчас меньше всего хотелось слушать наставления комэса Веснина по тактике воздушного боя в прифронтовой полосе. Мысли бурлили в густом вареве впечатлений от утренней стычки со звеном Me-109: «О какой теории может идти речь, когда каждую неделю полк теряет две-три машины? И это ещё в условиях, выражаясь штабным языком, «оперативной паузы». То ли ещё будет, когда фрицы начнут наступление, уж больно много и давно об этом говорят, и всё полушёпотом. Изрядно нас сегодня потрепали господа из люфтваффе. Пашка только каким-то чудом успел увести свой подстреленный ЛаГГ. Я так и не понял, что за хитрый манёвр провернул мессер, но в результате, зайдя от солнца и чуть снизу, как по учебнику, он ловко всадил очередь в бок пашкиной ласточки. Фюзеляж прошило от кабины до левого стабилизатора. Нажми фашист на гашетку пол секундой раньше, и писал бы сейчас замполит похоронку матушке гвардии младшего лейтенанта Павла Остапчука. Исчезли супостаты так же неожиданно, как и появились. «Старый знакомый» — Albatross. Необычный позывной, больше морскому лётчику подходит, и птичка эта на фюзеляже намалёвана. Ну что ж, тебя-то, сволочь, я теперь безо всякого позывного достану! Только окажись в небе поблизости».

Очевидно, список неприятных сюрпризов для Алексея на сегодня не исчерпывался подбитым ведомым, что отчётливо прозвучало в голосе командира:
-Лейтенант Соколов, отправляйтесь с посыльным. Вызывают, срочно. – не весть откуда взявшийся около Веснина щупленький узбек из аэродромной роты, с любопытством разглядывал асов, внимавших лекции командира с огромного бревна, послужившего импровизированной скамейкой для внеплановых занятий по тактике.
-Куда, товарищ гвардии майор? – Алексей вернулся мыслями с курского неба на грешную землю аэродрома
-Куда, куда…- Герингу под м… да! – подуставшие от тактических премудростей лётчики громко расхохотались, но пояснение командира о вызове в особый отдел, сменило хохот понимающим молчанием, и лица стали серьёзнее прежнего. — Где ж ты успел так вляпаться? – майор с досадой покачал головой.
-Ну, вот там-то, всё и расскажут, — растерянно улыбнувшись, Соколов посмотрел в глаза Веснину, раздражённо теребившему свои знаменитые на всю дивизию усищи. – Разрешите идти? – Алексей поднялся с бревна, одёргивая гимнастёрку.
-Поулыбайся мне ещё! В учебку сошлю на хрен, к фюреровой матери. Будешь новобранцев гонять! – майор оставил в покое усы, снял фуражку и, стряхивая с неё несуществующую пыль, сочувственно добавил, глядя в добродушную сероглазую физиономию молодого пилота. — Если вернёшься к вечеру… Если вообще вернёшься.
-Есть вернуться!- лейтенант подобрал неуместную улыбку, поправил пилотку и, механически козырнув командиру, обратился к посыльному,- Ну что, солдат, идём?
-Пойдёмте, товарищ лейтенант. Особист приказал: "Быстрее". Мрачный он и сердитый, очень сердитый.

Направившись вслед за узбеком, Соколов услышал за спиной продолжение лекции: «Немец — мужчина серьёзный и дисциплинированный, а по сему — предсказуемый. Моя задача — научить вас этим пользоваться. Мелочей в нашем деле не бывает. Бояться врага не следует, но недооценивать — тем более». Алексей поймал себя на мысли, что не выходивший у него из головы Альбатрос, был сегодня утром, вопреки командиру, просто ки воплощением экспромта. При этом, вовсе не шаблонные действия звена Соколова, казалось, были просчитаны фрицем заранее. Уже четвёртая их встреча в небе над «Курским выступом» закончилась конфузом для сталинского сокола (ох и наслушался Алексей шуточек на предмет своей фамилии). На счету неуловимого врага было уже двое убитых, один тяжелораненый и два сбитых новеньких Яка, да ещё сегодня — не подлежащий восстановлению ЛаГГ Остапчука. И это только из родного полка, а сколько ещё других? Разумеется, такие частые встречи с одним и тем же мессером, должны были рано или поздно заинтересовать особый отдел. Но как назло, никаких вразумительных объяснений происходящему у Алексея не было, и он решил целиком переключился на волну предстоящего разговора: «Не зря, ох не зря командир так за меня опасается. Ну и поганую же картину нарисует сейчас особист, а уж выводы сделает – мама не горюй! О последствиях лучше не думать вообще». Однако, ожидая сурового допроса по подозрению чуть ли не в измене, доказательствами которой особый отдел вряд ли станет себя утруждать, Соколов не учёл одну важную деталь. Жизнь любит, поначалу, удивлять нас обстоятельствами, которые при внимательном осмыслении находят себе вполне разумное объяснение.

-Гимнастикой занимаешься, Соколов? – вопрос коренастого капитана, подволакивающего правую ногу, показался, скорее, лёгкой провокацией, чем попыткой психологического давления на прибывшего пилота. Заинтересованный тон, которым он был задан, ещё меньше вписывался в представления Алексея о допросе с пристрастием. А неторопливый жест, с приглашением присесть на слегка повёрнутый по отношению к столу стул, вообще привёл лётчика в замешательство.
-Плаваньем. Занимался. До войны, — конечно, интерес особиста мог быть продиктован простой и понятной завистью полу-калеки к вполне здоровому молодому человеку. Однако в проницательных глазах каптана Алексей увидел кое-что другое. Взгляд был оценивающим, и скорее испытующим, чем подозревающим. Всё это дезориентировало Соколова окончательно, как смена расположения неба и земли в апогее петли Нестерова — «Небо под ногами», лучше и не скажешь. Так когда-то пошутил командир учебной эскадрильи, покровительственно потрепав, русую шевелюру свежеиспечённого пилота. – Сейчас не до плаванья, товарищ капитан. Всё больше летаю. – попытка лейтенанта поддержать непринуждённый тон собственного допроса произвела положительное впечатление.
-Я тоже летал… до войны. Однако, жизнь вносит свои коррективы, часто неприятные, а иногда и непонятные. А может и не жизнь, а Судьба. А, кто знает?- проковыляв за свой стол, капитан присел. Бросив два кусочка сахара, и опустив ложку в гранёный стакан с дымящимся чаем, стал размешивать, неинтеллигентно гремя ложкой. Тяжёлые, вязкие, тягучие мгновения ожидания, пронизываемые только этим звуком, спустя почти полминуты нарушил вопрос: Leutnant Sokoloff, schprehen sie deutsch?
-Товарищ капитан, я кроме «ханде хох», толком и не знаю ничего, – Алексей улыбнулся, как обычно в таких случаях, добродушно и широко, — говорила мне мама: «Учи языки!», но мне не до этого тогда было, а потом и вовсе — война. Нет, ну пару фраз понимаю, когда фрицы в эфире орут, в бою. Да эти фразы каждый аэродромный солдат знает не хуже меня.
-А Остапчук, какой язык предпочитает, русский или украинский?
-Сейчас он вообще молчит, как рыба. В медсанбате лежит. Вы, наверное, в курсе обстоятельств, по которым он там оказался, товарищ капитан? — вопрос о Пашке вывел Соколова из себя. Плюнув на всякую осторожность, и, обнаглев от непонимания сути задаваемых вопросов, он решил спросить сам, в лоб:
-Вы ведь из-за этого меня вызвали? – реакция капитана поразила несокрушимым спокойствием:
-Зови меня Вячеславом Ивановичем. Ты прав, вызвал тебя из-за этого, но не только и не столько. Главным образом тебе бы стоило беспокоиться по другому поводу. Как ты собираешься объяснить свою привычку вступать в бой последним из руководимого тобой же звена? – Алексей вспомнил, как притихли его товарищи, услышав про особый отдел. На некоторых лицах он уловил в тот миг лёгкий виноватый оттенок. Вполне допуская, что кого-то уже успели допросить, Алексей никак не мог предположить, что его рассказы о не слышимых другими в эфире фразах лётчиков люфтваффе найдут заинтересованного слушателя не где нибудь, а в особом отделе: «Вот ведь товарищи-офицеры, мать их за ногу! Жанной Д’Арк меня прозвали, за то что голоса слышу, ими неразличимые. А сами в штаны наложили перед особистом и выложили всё, чем с ними поделиться успел. Наверняка серьёзными выглядеть старались. Особый отдел, тут уж не до смеха».
-Мне необходимо около минуты, на оценку окружающей обстановки. Уставом это не запрещено, товарищ капитан.
-Перестань мямлить. Оставь эту чушь для штабных связисток, — в голосе Вячеслава Ивановича зазвучали стальные нотки, — рассказывай, когда и как это с тобой началось?
-Около двух месяцев назад. В учебном бою. Отрабатывали с Пашкой один приём, и я ненадолго вывалился. Потом получил нагоняй от Веснина. Когда вернулся в бой, услышал в эфире, как Пашка песню поёт по-украински. Я тогда подумал, что парень сбрендил, а когда сели, и я его прямо об этом спросил, то в пору уже было думать, что с ума сошёл как раз я. Остапчук уверял, что ничего не пел, да и не посмел бы, ведь это вообще запрещено.
-Дальше.
-Потом был вылет к линии фронта.
-Albatross hort Euch alle… Так? — от неожиданности Соколова передёрнуло, и он выпучил ошалевшие глаза на особиста – Что ты так удивляешься?
-Я никому не рассказывал, Вячес… товарищ капитан…
-Да ты тут ни при чём? Твой немецкий визави – напыщенный индюк и хвастун. О его обыкновении напевать этот мотив рассказал мне сбитый на днях пилот He-112. Колпачёва из третьей эскадрильи знаешь?
-Да. Он вроде недавно хейнкеля завалил.
-Это не ему, а скорее мне повезло, — капитан достал папиросу и начал разминать — на допросе фриц, кроме прочего рассказал о Теодоре Райхеле, Альбатросе, который твоё звено гоняет по всей линии фронта. Да ты не заводись, Соколов, а то вон весь покраснел от негодования. А то не догадывался, что о твоих неудачных свиданиях известно на аэродромах люфтваффе под Белгородом? Альбатрос скромностью не страдает, и твой бортовой номер уже давно у всех на слуху. Ты уж помоги мне разобраться, почему он именно к тебе прицепился. — Догадка, озарившая разум Алексея заставила сглотнуть подступивший к горлу ком из стыда и удивления:
-Он что, тоже меня «слышит»? – лейтенант проорал свой вопрос, как ужаленный осой пятилетний ребёнок
-Ну, наконец-то, — выдохнул особист — а то я уже начал сомневаться в умственных способностях наших «соколов». – Объём полученной информации не оставил Алексею сил даже выругаться про себя на Вячеслава Ивановича за очередную аллюзию с собственной фамилией.
-Тебе придётся задержаться у меня на пару часов, — сказал капитан, открывая ящик стола. и, доставая из него толстенную папку — твой Теодор-Альбатрос не совсем, так сказать немец, — папка рухнула на стол перед изумлённым Соколовым – здесь всё, что нам удалось о нём узнать. За некоторые сведения заплачено жизнями людей, имена которых ещё долго не будут известны в силу их профессии. Сейчас принесут перекусить, а ты пока изучай, и сразу мне сообщи, как найдёшь что-то, по твоему мнению заслуживающее внимания, – перегруженное сознание пилота позволило лишь растерянно ответить:
-Есть сообщить, товарищ капи… Вячеслав Иванов-во-во-вич.
-Ты получишь ответственное задание. И после его успешного, как я смею надеяться, выполнения, отправишься в Особый Лабораторный Центр в Куйбышеве. Позже, я немного тебе о нём расскажу. Только то, что тебе на данный момент положено знать. Но прежде всего, поговорим о твоих с Альбатросом необычных способностях и о том, почему всю эту историю я лично принимаю так близко к сердцу. Как ты думаешь, в чём его преимущества перед тобой, кроме, не обижайся, боевого опыта? – Неимоверным усилием воли Алексею пока ещё удавалось преодолевать медленно, но верно овладевающее им состояние глубокого мозгового ступора. Пришлось обречённо выдавить из себя:
-Он знает русский язык, а я не знаю немецкий. – на этот раз торжествующая, издевательски-ликующая улыбка расползлась по непреклонно суровому до этой секунды лицу особиста.
-Я начинаю тобой гордиться, лейтенант. Мы сварим с тобой ещё ту кашу. Отложи пока папку, отдышись, соберись с мыслями и ответь на главный вопрос: Почему он щиплет вас, как дохлых куриц уже четвёртый раз подряд?
-Читает мои мысли, когда нахожусь поблизости.
-Из тебя выйдет толк. Заметь, ты сам признал, что не являешься единственным в своём роде телепатом. Ты осознал свои слабые стороны перед опасным врагом и его нынешнее превосходство. Высокомерие и замкнутость ещё никого не доводили до добра, особенно в военном деле. Первый шаг к победе сделан.
-Вячеслав Иванович, а почему посыльный два раза подряд повторил, что особист, то есть вы, очень сердится?
-Задаёшь правильные вопросы, а теперь ответь сам!
-Вы ему приказали так мне сказать… но зачем? Чтобы я заранее испугался?
-Не буду тебя больше мучить, так уж и быть, подскажу. Ты слышишь мысли других людей в обыкновенной, рядовой обстановке?
-Нет, только в бою, и то не сразу. Мне как раз и необходимы эти две минуты, чтобы настроить себя на «другой» эфир.
-Верно! Пока ты шёл ко мне, сопровождаемый смышлёным и исполнительным солдатом, твой мозг работал в усиленном режиме. Страх неизвестности мобилизовал сознание. В данный момент нам с тобой это было крайне необходимо. Оборотная же сторона медали в том, что постоянно находиться в таком состоянии нельзя — опасно. Поэтому сейчас, осознав, что тебя никто обвинять в измене или вредительстве не собирается, успокойся, попей чаю и, не торопясь, ознакомься с содержанием папки. Сведения об оппоненте за линией фронта бесполезными не бывают.

«Говорила мне мама: «Учи языки!». И вот ведь какая забавная штука: майору люфтваффе гораздо проще в этом отношении. Русский язык он знает с детства. Более того, на русском языке он думает».
Заветная папка особиста поведала о многом. Райхель — из обрусевших немцев. В силу своего не больно знатного, но всё же дворянского происхождения, в молодости, на фронтах Гражданской войны он оказался на стороне белых, а именно с Колчаком. Уже тогда, на тех стареньких машинах, коими в невеликом числе обладала армия Верховного Правителя, он был классным пилотом. Дальнейшие события, то есть разгром Колчака, эмиграция в Харбин, потом Сан-Франциско, Нью-Йорк, и наконец в Гамбург, где отыскались его дальние родственники, а также раскол и разлад в белоэмигрантском движении, хоть и заставили его разочароваться в идеалах молодости, но неприязни советской власти в его убеждениях не погасили. К началу тридцатых он вступил в нацистскую партию, а с 1938 года уже сам тренировал будущих пилотов, регулярно посмеиваясь в приватных разговорах на предмет стажировки немецких лётчиков в СССР.
Вячеслав Иванович, как оказалось, тоже в прошлом был лётчиком, ещё в Финскую, где первый раз о Райхеле и услышал. Позже, уже в апреле 1941-го нынешний особист чуть не разбился, испытывая новый истребитель, а в июле, был прикомандирован к одной из авиачастей Балтфлота, где заочно, но на этот раз уже в новом качестве и очень подробно, познакомился с Альбатросом. Тогда многие советские пилоты с доводившим до бешенства гневом вспоминали столкновения с недосягаемым фрицем в небе над Балтикой. Но cамым интересным в биографии немецкого аса оказалось совсем другое. В Гражданскую отец Алексея командовал одной из конных дивизий РККА и воевал с Колчаком на Урале. Красные кавалеристы вели тяжёлые бои с соединением, в котором довелось служить авиатором будущему Альбатросу, в конечном итоге оно было разгромлено, но молодому поручику Райхелю в числе немногих других белогвардейцев удалось избежать плена и каким-то чудом выйти из окружения к своим.

Пять дней разведка Воронежского фронта отслеживала все боевые вылеты звена Райхеля. В итоге был определён участок, на котором решено было, наконец, сделать ему последний в его лётной карьере сюрприз.
-Паша, если нам удастся выманить его в приготовленный коридор, мне придётся повторять все твои манёвры. Когда выйдем из общей кучи, и Альбатрос рванёт за тобой, не забывай мысленно чётко проговаривать все свои действия, а в мови твоей я уж как-нибудь разберусь. – Алексей расплылся в улыбке. — Повторяя каждое твоё движение, я буду держаться впереди, так, чтобы он меня еле видел, но при этом прекрасно слышал мои мысли.
-Думаешь Райхель не учует подмены?
-Не позволим ему не отвлечься от сведения семейных счётов. — Соколов протянул товарищу папиросу. — В общей карусели, трудно отследить, кто есть кто, даже по радио, а мысленно и подавно, уж поверь — чёрт ногу сломит. Когда он прицепится к тебе (точнее, к бортовому номеру моей ласточки), я постараюсь оторваться как можно дальше. Если мы его выманим, всё пойдёт как по нотам.

Утро выдалось безоблачным, но волнение, которое испытывал перед вылетом Алексей, зашкаливало. Вновь и вновь вспоминались напутствия особиста:
«Мысли как слова, бывают громкими и тихими. Чётко проговаривая что-то про себя — думаешь громко. Тихая мысль — расплывчата, неопределённа, её трудно услышать, и легко заглушить внутренней речью. По сему, Остапчуку трэба думать исключительно по-украински, при этом даже приветствуется петь или грязно ругаться. А тебе — слушать, слышать и понимать. Райхель не будет разбираться в монологе на хоть и близком к русскому, но не знакомом ему языке. Также как ты, совсем недавно, не вникал в мысли фрицев, хотя прекрасно их слышал. В этом, а также в вашей собранности и согласованности действий, залог успеха. Такого красавца необходимо вывести из игры до начала полномасштабной наступательной операции врага».

Мессер Райхеля, в компании двух хейнкелей, показался на горизонте минут через пятнадцать, по прибытии Соколова с Остапчуком в обозначенный разведкой район. Обменявшиеся машинами, сталинские соколы имитировали короткую атаку на численно превосходящего противника с последующим отступлением. Некоторое время хейнкели шли за Альбатросом, намереваясь ещё разок наподдать неразумным русским, но спустя несколько минут взяли обратный курс, не рискнув углубляться далеко за линию фронта. Алексей, как и было условлено, ушёл вперёд, не забывая создавать для телепата из люфтваффе необходимый фон в радиоэфире. Одновременно пришлось выполнять сразу три задачи: слушать мысли Альбатроса и Пашки, повторять манёвры напарника и нести всякую правдоподобную чушь по радио. Говорить и думать одно, а делать другое, оказалось не таким уж сложным делом. Когда сопровождавшие фрицы легли на обратный курс, Райхель немного замешкался и в нерешительности сделал небольшой круг, не выпуская, однако, из виду машину Соколова, за штурвалом которой теперь был Остапчук. Но сила азарта и предвкушение лёгкой победы сделали своё дело. Meссер бросился в преследование. Прицепив на хвост немецкого аса, и изо всех сил стараясь думать только по-украински, Паша шёл на северо-восток. Спасительный для Альбатроса рубеж линии фронта остался далеко позади, но он уже догонял Остапчука. То, что пришлось выслушать о себе и всех своих родственниках Соколову из слишком громких мыслей Райхеля за неполные пять минут полёта, вряд ли кто-нибудь посмел бы повторить при Алексее вслух. Терпение лейтенанта иссякло, и он заложил крутой вираж влево, уйдя в петлю с таким расчётом, чтобы после выхода, оказаться у Альбатроса на хвосте. В сознании Алексея разливалась кипящей лавой, воспевающая грядущий немецкий триумф, чистая и правильная русская речь майора люфтваффе:
— Ну что ж ты всё удираешь, сын кавалериста? Батя-то твой посмелей был.! — а Соколов отсчитывал секунды прохождения петли, чётко, как в учебке:
— Раз. Два. Три. Четыре. — И перед глазами только бесконечное небо, — как у там Толстого? Нет, не до него сейчас, и не Аустерлиц здесь, а кое-что посерьёзней, — Пять. Шесть. Альбатросу живым не сесть. Да что ж такое в голову лезет? — и небо с землёй меняются местами. Вот они, самые завораживающие секунды падения, — Семь. Восемь. — мессер чуть правее и сверху. Взгляд Алексея неотрывно приклеился сквозь прицел к вертикальному стабилизатору, с хорошо различимой свастикой, - Девять — штурвал на себя...
Прозрение настигло Альбатроса. Всего на мгновение он заметил далеко впереди второй, стремительно уходящий влево, на петлю ЛаГГ. Когда же Пашка, непосредственно им преследуемый, в свою очередь, взял вправо, в голове Теодора Райхеля раздался торжествующий голос Алексея:
-Говорила мне мама: «Учи языки!». Falcon hort Euch alle! — и очередь, отягощённая накопившейся яростью последних недель, превратила в труху хвост мессера. Надменный и до сей поры неуязвимый, Альбатрос падал, объятый пламенем.