Авторский блог Ольга Толстикова-Преображенская 19:36 17 октября 2017

Долгая дорога к Зине

Узнала сегодня на торговле о смерти Зининого сына Алеши. Две недели назад умер. Говорят, первый раз вызвали «скорую» — так отказались забрать. Второй раз приехали, когда уже умер. Язва, обострение, всего-то около пятидесяти, не старый. Олешенька. Олешенька — нежно, так звала Зина. Часто все повторяет мать, как зовет.

Побежала к ней, сквозь моросящее, плачущее пространство. От нашей деревни напрямик, полем, перелеском, снова полем на шоссе. К ее дому сбегаю вниз. Навстречу, с остервенелым лаем две мининские черные собаки кидаются с поднятым загривками, остервенелые, оскаленные. Отбиваюсь сумкой, стараюсь подобраться к поленнице, чтобы огреть, чтоб не покусали. Поленница высокая, с темными, забусевшими от дождей, размокшими и слипшимися, тяжелыми дровами, так и не расколотыми с зимы — все телевизор, да телевизор. Собаки сразу замолчали, понятливые. Толстую звать Кукла, Зина всех подкармливает.

Вхожу, сидят две старухи, в угаре от печи, в синем плывущем дыму, как не замечают. Головешка начадила, рано закрыли. Сидят, берегут тепло. Открываю заслонку, двери. Ну как ее оставить тут одну… Еще две дочери есть, возьмут ли на зиму, одна Зиночка не выдержит, слаба стала, совсем она как ребенок.

Зина и Тоня сидят за столом, им обеим за восемьдесят, старые. Худенькие, девочки — тростиночки. Лица в обрамлении теплых платков. Фиолетовый — у Зины, синий — у Тони. Выбиваются все волосы, выбиваются, и Зина засовывает назад, под платок широкой ладонью. Завязывает потуже.

Прерванный разговор продолжается.

— Я бы не смогла жить одна, совсем не смогла. Ведь все с сыном, — говорит Тоня, она тоже живет вдвоем с сыном. И Шура через дом – тоже с сыном, много таких старых матерей с неприкаянными, неустроенными, а потому и пьющими сыновьями, живет у нас по деревням.

— Зиночка, ты же жила одна раньше, до приезда Олешки. Сможешь.

Стараюсь подбодрить, ну куда сейчас, конечно не сможет, сил не хватит, постарела.

— Я уеду. Наташка возьмет.

Тяжело решиться, когда никогда, никуда не выезжала из деревни, от своего дома, хозяйства, как переехали сюда во время уплотнения деревень, а тогда ведь была другая жизнь.

— Кошек не брошу.

Радость ее — кошки, милые создания, живые душонки. Сидит Зина, опершись подбородком о край стола, как маленькая, как в детстве. Беззащитными глазами смотрят на меня. Согнулась, сгорбилась так сразу.

Три кошки подобранные, мисочки стоят с молоком. Тут в стареньком доме — убогом бараке, прошла вся ее жизнь. Обнимаю их на прощанье, русских женщин, моих дорогих, любимых. Обнимаю их косточки, их терпение, стойкость их. Выхожу, Зина провожает под дождем. Машинально смотрю на право, ищу взглядом, где в прошлый раз, совсем недавно, видела Алешку на грядах, в голубоватой куртке. Картошку копал, успел всю выкопать. Для матери.

Похоронили в Ламанихе, у Николы, где все годы, как перебрался к матери, копал могилы нашим, деревенским вместе с друзьями своими — Сережкой и Женькой. Теперь они и для него выкопали. Почти все мы тут на высоком раздольном берегу Вологды. «Тихая моя Родина…», притихшая, совсем уже затихшая, ветрами слышная, да журавлями в полях. Улетел Олешка с журавлями, из мира Божьего, в мир Божий.

Кончается осень, матерей забирают дочери на долгую зиму.

Источник.

1.0x