Дни желанной печали.
Совершенно невозможно бывает объяснить самому себе, почему осенью мне бывает так тепло и хорошо - до той светлой печали, от которой радостно всхлипываешь, словно ребенок. Вероятно, такие объяснение не нужны, если такое состояние восторга и печали ты получаешь в дар от самой Природы, поэтому тихо благодари её за это и ничего для разгадки не выискивай.
Мне хорошо, что за террасою моей деревенской хаты начинается осень. Будто бы и зелень еще на всем, но листопад начинается. Рыжими, желтыми, тусклыми монетками устилается мой старый сад.
А за краем околицы, черня осеннюю синеву, поднимаются журавли. Это еще не отлет, а некое учение, когда клин журавлиный то выстраивается, то внезапно рассыпается на части, сопровождаясь таким печальным гвалтом, что сердце сжимается от неясной невзгоды, и как-то странно и желанно тоскует душа.
В ранней ночи за краем околицы падают звезды. Из ручья тянет сыростью, иссушенными на пригорках травами, увядшими ракитовыми листьями. Невпопад падают в саду прелые сливы; на заброшенные сады дышат туманы, пришедшие с луга. Они никак не проникнут в густой сумрак пустынных садов.
В избе на выстланных ковриках и дорожках застыли кружевные пятна: на них сквозь окна сеет луна золотую бессонницу. Я не сплю и слышу, как за дальней оградой лает собака. Мой пёс Жорка тихо откликается на лай, бессмысленно вглядывается в диск луны, совершенно бесстрастно окинувший взором мир под собой.
Лунный свет сеется по избе, он кажется мне и тревожным, и желанным, и родным. И это необъяснимое смешение чувств охватывает меня. А пёс тянется к кружевным пятнам на полу, желая в них согреться.
Утром за окном лежит в лугах иней, листья припорошивают тропу к калитке. Они, когда я иду по тропе к колодцу, одаривают меня и пса Жорку золотом и серебром.
Вздыхает по-сиротски колодезный журавлик, шлепается небольшое ведерко в сумрачную бездну, черпнув воды, и сквозь старые, мятые боковины ведра высвечиваются золотом, отзываются на лучи осеннего солнца струйки водицы, настоявшейся на ракитовых листочках, залетевших в зев старого сруба.
В неприкрытую щель соседского забора петух выводит на простор засидевшихся кур. Он деловито оглядывает нас с Жоркой, взлетает на штакетник и, хлопая крыльями, возвещает миру, что уже взошло солнце и пора каждому заняться своим делом. Жорка отвечает ему заливистым лаем, а петушиный гарем побеждает все голоса бестолковым кудахтаньем.
Следующий осенний день рождается на глазах. А над болотами вновь выстраиваются в осенней просини журавли. Пришла пора печальных их песен, прощания с родным краем.
Наступают дни желанной печали
