Звучит абсурдно. Тем не менее, возможен и такой вариант, причем по обе стороны железного занавеса. В СССР при желании было вполне реально достичь вершин дендизма без доступа к импортному ширпотребу спецраспределителей, и Аркадий Северный дал исчерпывающий ответ на старинный вопрос Северянина «сентиментальничать ли создан мужичина без положенья в обществе, без чина?»
А на Западе с манерными андрогинами, типа Боуи или Брайена Ферри благополучно соперничали, попирая каноны господствующей моды и плюя на здоровый образ жизни, такие люди, как Джо Кокер.
Послушайте его версию Bye, Bye, Blackbird – в ней бьются на ветру прокуренные шторы дворца культуры, и даже пижонистое соло Джимми Пейджа звучит как родное.
Впрочем, слишком долго и подробно поговорить на эту тему всегда было практически не с кем, и это неоспоримый факт периода нашей жизни, опутанного туманом псевдоисторизма, как приморские города в прозе Лавкрафта.
Зачем обязательно реагировать на физическую смерть артиста оперативно и своевременно? К чему писать по горячим следам о том, чья новизна испарилась еще в прошлом веке, и ее заменяют ароматизаторами из пластиковых «сисек» с надписью от руки: «блюз», «соул», «шансон»…
Джо Кокер экстерном и на отлично сдал экзамены по всем порокам и слабостям за первую декаду своей певческой картеры, и всю оставшуюся жизнь ему оставалось лишь поспевать за поклонниками, которые, будучи не в силах петь, так как он, на самодеятельном уровне копировали пороки и слабости своего кумира.
Он в самом деле напоминал старого рецидивиста Прохора из «Петровки, 38», подо чью дудку пляшут в камере смертников мускулистые и наглые Сударь и Чита. Причем на фото, где ему еще нет и тридцати.
Вот где истинный упадок и гибель без возврата, которую легче всего скрыть, выдавая следы былых излишеств за стигматы мученичества.
Пока наши двадцатилетние недоросли балдели под чеканные марши тамошних десятилетних, улавливая тоталитарный лейтмотив в хоре детских голосов, скандирующих «We Want Sweet!..», полусонный пьяница, наборматывал вопиюще немодные альбомы, упиваясь гибкостью заплетающегося языка.
Что касается детских голосов, скорей всего, это голоса взрослых, записанные в убыстренном темпе. Чтобы не платить родителям. Из экономии. Как та гадость, которую из экономии пили «хоть по утру, да на свои», обладатели кокеровского тембра в СССР.
Постепенно и нашим разрешили «хрипеть», в аккурат, когда хрип на Западе перестал считаться атрибутом бунтарства и вышел из моды. Похрипывали официально, но в меру: Боярский, Кикабидзе, Павел Смеян. И каждый пропущенный цензурой полувопль становился предметом смакования доморощенных аналитиков.
Несмотря на запьянцовский вид, чтобы петь «Луна – суровая хозяйка» под один рояль, как это делает Джо Кокер, человек должен интуитивно в точности знать, на сколько дюймов должны выглядывать из цилиндра его белые перчатки.
Должен это, должен то…
Но советский двойник Джо Кокера точно знал, что в квартире под плоской крышей хрущевки душно и тесно, телевизор маленький, у соседей жарят навагу, а на символическом балконе, вместо подвижного реверса Ким Бейсингер, в тропическом трансе сохнет обыкновенное белье, плюс кухонные полотенца.
При почти полном отсутствии даже на черном рынке глэм-роковых аксессуаров, оставался чистый, но худо сформулированный, самому себе до конца не ясный декаданс для выходцев из низов – непростительная, с точки зрения липовых эстетов и аристократов, самодеятельность, никак не связанная с обывательскими стандартами солидности и шика.
Так же, как Северного нельзя назвать эпигоном Утёсова, Джо Кокер не был простым имитатором Рэя Чарльза с первых шагов на сцене. Это чисто английский феномен – врожденное умение петь как негр. Таковы Том Джонс и Крис Фарлоу. Это слышно в его первой официальной записи, где он поет битловскую «I’ll cry instead». Как ранний Высоцкий, еще без хрипа.
Быстро пресытившись откровенностью чересчур экспрессивных крикунов с Запада, молодые конформисты советского типа отдавали предпочтение голосам чистым и заливистым. В плане вокала семидесятые – это Пол Маккартни, Фредди Меркури, Демис Руссос, нервно-паралитические фальцеты «Би Джиз».
Минимум лет тринадцать покойный дожидался, пока его снова заметят в СССР, подождет и его некролог, сказал себе автор, узнав перед Новым Годом печальную новость.
Тысячи тоскливых похмелий и отходняков помогал пережить этот богатый оттенками отчаяния и всепрощения голос, а венец все равно один – мощный шлюсс-аккорд, как в финале «Сержанта», за которым раковинный гул небытия.
Но мы любим поговорить о тех, кто долго не всплывал в словесной шуге слухов и домыслов, за отсутствием у нас в стране официального хит-парада.
Кокера перестали замечать, когда развязно деспотичный глэм-рок почти полностью искоренил в среде тогдашней молодежи какой-либо интерес к ритм-энд-блюзу вместе с пиететом к старым мастерам, вне зависимости от цвета их кожи. Верные этому жанру одиночки оказались изолированы в не очень глубоком эстетическом подполье. «Он блэков слушает», – говорили про таких куклуксклановцы в кроличьих колпаках.
Но вернулся он благодаря киноэкрану, а не по требованию меломанской общественности, с достаточно заезженной по радио (не у нас, а в Америке) песенкой, в которой остроумнейший еврей Ренди Ньюмен высмеивает внутренний монолог клиента в затрапезном стриптизном заведении. Сидит в полупустом зале человек, прикрыв газеткой «середину порток» и воображает себя командиром своих прихотей и желаний. То, что надо слушателю, который в условиях дефицита привык домысливать буквально все казусы, в том числе и интимной, жизни. Годы между «Шляпу сними!» и «Шляпу можешь не снимать» (You can leave your hat on) пролетели незаметно.
Кокер перевыполнил план освоения тонкостей разврата, которыми простой смертный вынужден овладевать «чуть помедленнее», сберегая силы для труда и обороны.
Меня ошеломил довольно приличный кусок, посвященный ему в брошюре о положении в Австралии. Для музыкальной прессы с картинками той, что просачивалась в Союз, он был пережитком в эпоху Bay City Rollers, о нем не писали, а тут подробно и по-русски: «…и забулькал бутылкой шампанского в микрофон». Не отвечаю за точный порядок слов, они, помнится, тотчас пробудили во мне желание забулькать и переслушать мой альбом Cocker Happy, купленный у гитариста Иващенко, которому этот диск подарили болгарские циркачи за то, что он хорошо поет песни «Криденсов» (и мне тоже в ту пору так казалось).
Про Кокера, как правило, сквозь зубы говорили «хрипит как Высоцкий», про Джеймса Брауна – «визжит как свинья», и это, поверьте, не выглядело комплиментом даже в негативном смысле, типа – во дает!
Храмом веселья и радости в застойном обществе служила передача «Вокруг смеха», а критерием качества – полуоперный вокал Градского.
Люди искренне верили, что в фильмах Хичкока на самом деле убивают американских «зэков» и небритый певец, чересчур эмоционально изображающий ужасы похмелья и отвергнутой любви, казался одним из них.
Джо Кокер смотрелся как живой труп среди полумертвых живчиков. Федор Протасов, окруженный неграми вместо цыган.
Чем он очаровал наших граждан при Горби, отвоевав часть аудитории у Криса Нормана с Крисом Ри и Крисом Кельми, сегодня понятно каждому – карикатурный любитель стриптиза, заочный практикант разврата, ощутил себя плейбоем на самом деле и потребовал «музона!» - музыки в первую очередь, не подозревая, что цитирует Верлена, и не имея представления, как закончил жизнь этот поэт.
Однако, лично мне гораздо интересней выяснить, вспомнить, восстановить и зафиксировать, чем мог приглянуться кому-либо здесь Джо Кокер в те ранние годы, кода взаимная искренность артиста и слушателя почти не вызывала сомнений.
Без грима, без дизайнерских костюмов на сцене и богатого гардероба в быту, без надежды на персональную пенсию и звезду героя, не один безымянный двойник Джо Кокера, прощаясь с молодостью, открывал в себе способность к блюзу и соулу в самом первобытном виде, и выл, и хрипел, как Бог на душу положит…
Так должен петь под разбитый рояль призрак капитана в кают-компании судна, севшего на мель в местах, где нет и не может быть ни отмелей, ни впадин, ни огней маяка.
В таких местах дребезжание, замедляя темп, становится рокотом, а вибрации голосовых связок уподобляются шуму прибоя, обрушивая на пустынный берег пенистые валы безжизненной влаги.
Его двойников можно было легко повстречать в повседневной жизни. Актер уездного ТЮЗа с похожей на невод, сеткою поллитр в день получки. Журналист, пропивающий диктофоны, которому дают взаймы без возврата.
That’s What I Like In My Woman – легко поверить, что эта песня о любви, но еще легче доказать себе, что это не так. потому что никто не снизойдет до спора с тобой, когда ты в таком виде.
Здесь брейк барабанщика и зрительский хохот за столиками. Один и то же после каждого номера.
