Чтобы сердце не черствело…
До октября еще добрая неделя, а серебряные утренники уже пожаловали и в наши края.
По низким местам, в пойме реки Свапы луг обильно посыпан инеем, будто перемолотой в муку солью. До восхода солнца утренник крепок и колок.
Заря на востоке рдеет в просветах свинцовых туч, но под нею ржавый туман ледяной, как и серебро выпавшей изморози.
Под плотным пологом тумана темная вода реки недвижима, словно застывшая ртуть. Ни зыби на ней, ни ряби.
Лес дремучих трав на лугу перепутан, свит, поник, и в этой стылой дремучести нет ни тропинки, ни свежего следа, а только повисший на ветвях зазимок – первый заморозок. Он выпал под растущим месяцем, чистым и ясным, будто его терли для блеска жесткой шерстяной тряпкой.
Но вот и заря угасает. Солнце тихо выкатывается из-за угорья, и я спешу в лес. Там должны появиться озимые опята.
Увядает лес, после заморозка спешно перекрашивается; зелень исчезает, а на её месте багровое, золотое и даже фиолетовое разноцветье. На фоне общей тишины и умиротворенности шорох и шелест. Это слетают с веток, кружат в воздухе, цепляются друг за друга листья. Ветра нет, но в лесу едва внятное движение, будто кто ходит, будто таинственный невидимка тихо смахивает увядший лист, и тот косо летит и, шелестя, вонзается в жухлый ворох.
Вот и вырубка на Косом болоте. Синеет молодь взлетевшего за два-три лета осинника. В его середине преющие от времени пни. Они пахнут прелью и ядреными на них, высеявшимися пупырышками опят. Но рядом с пнем, в густой полегшей траве, проглядывают великолепные, еще не развернутые темно-коричневые шляпки озимых опят. Их видимо-невидимо.
Помимо лукошка, я беру с собой и жестяное ведро. Мне бывает приятно, как, звеня, падает в него промерзлый опенок. Ведро поет, звенит, «предупреждает» возможных соперников: место занято, дескать, ищите место чуть поодаль. Конечно, это не от жадности. Просто хочется в монотонных и однообразных пустошах быть одному.
В тиши леса изредка слышишь попискивание непосед-синиц да барабанную дробь дятла. На ведерную звень откликается сойка: зло стрекочет, гонит меня прочь с её мест и «промысла».
Ухожу с ведром и с лукошком, наполненными грибами. Но не это главное. Главное в том, что сердце моё наполнилось любовью и благодатью. Душа не озлобляется, не черствеет от бесконечно отупляющей политики и лжи, которыми кишат почти все средства информации.
Я иду домой и шепчу строки истинно русского поэта Н.Рубцова
Я так люблю осенний лес,
Над ним — сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой веселый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: — Я был в лесу листом!
Сказать: — Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою…
