Что хотелось услышать в деревенских рассветах?
Люблю встречать деревенские летние рассветы в растворяющейся мгле. Кажется, они повторяются и неизменно одни и те же. Но это не так. Рассветы неповторимы. Природа обязательно обронит для них такие краски, такие звуки и среди этих звуков такую тишину, что, сколько ни ищи, не найдешь тех слов и словосочетаний, которые были бы точны для описания.
Вот и сегодня нарочно проснулся в то время, когда солнца еще нет, когда только-только начинает таять мгла, а на крае неба зацветает заря. Ищу нервным слухом, чтО в сиротливых избах жилого. Однако ни затаенного шепота мужского, ни сдержанного девичьей смешливости, ни жаркого вздоха человечьего не слышно среди вдовых хат деревни.
Конечно, по-прежнему душу волнуют раздвинутые зарей дали, тонущие в туманном безбрежии леса и луга, птичьи переливы, которым не мешает скрип коростелей в жемчужной от росы траве. Но этого мало. Желаешь услышать то, что было когда-то от густого людского присутствия, но чего уже нет и не будет, должно быть, никогда.
Что же хотелось услышать в деревенских рассветах, кроме звуков пробуждающейся природы?
С полсотни лет назад, когда я был свеж и юн, я мог услышать то, что до сладостной боли душевной знакомо людям моего поколения. Оглашая дол, всхлипнула бы серебряными ладами последняя гармошка задержавшегося на свидании гармониста. Гармонь «страданиями» рассказала бы всему околотку, как лукавая красавица водит парня за нос, как нарочно мучает его, тая неведомую страсть, дразнит нечаянным поцелуем и убегает прочь, звякнув кольцом калитки. Идет гармонист по деревенской улице и напевает свежие, чистые в своей непорочности и простой задушевности слова:
«Я не могу быть с тобою в разлуке / Даже пятнадцать минут, / Ведь о тебе все гармони в округе / Лучшие песни поют.
Если б гармошка умела / Всё говорить, не тая! / Русая девушка в кофточке белой, / Где ты, ромашка моя?»
Однажды, лет пять назад, когда еще был жив на околотке дед Иван, мы говорили о судьбе деревни. Старик, раздумывая, рассказывал, что, кроме благостного и необходимого труда на родной земле, было и то красивое в жизни, что душу грело.
«Бывало, - говорил дед, - и вечером, и ночью, и даже на заре то в одном конце деревни, то в другом, то в соседнем хуторе, то в ближайшем селе перекликаются переборами, вздыхают, страдая мехами, гармони. Жива была деревня. Не брошенная. Словно замужем. А теперь, без гармони и гармониста, она - что соломенная вдова».
Чтобы хоть как-то откликнуться на слова деда, я тихо прочел стихи Рубцова: «Как звонко, терзая гармошку, / Гуляли под топот и свист, /Какую чудесную брошку / На кепке носил гармонист… /А сколько там было щемящих / Всех радостей, болей, чудес, / Лишь помнят зеленые чащи / Да темный еловый лес!»
«Во-во! Так и было!» - сказал дед Иван, одобряя слова поэта.
… Вспоминая, я смотрел в открытое окно, где в тающем тумане тонули деревенские хаты, безжизненные, покинутые. Ни лая собак, ни предрассветного крика петухов. Только далеко, в белой мгле, возле самой речки Свапы, жалобно воскликнули журавли, и нечеловечья тишь больно смяла что-то под моим сердцем…
